— Комиссия вскрыла ковчежец с мощами, — говорил священник. — Пробовал я противостоять. Но повсюду изымают церковные ценности. Вот и нам все драгоценные оклады пришлось, конечно, отдать. В свечном неверном свете с доски икон осуждающе смотрели святые. — Да что я, роптать грех, сказано же, не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут. — Священник вздохнул и перекрестился. — А вот что колокольный звон запретили, это уже обида. Ведь это небесный призыв выражает. А в праздник как человеку без колоколов? Я промолчал. — Однако же новые мощи они собрали. — Он снова дернул плечом. «Новыми мощами» в советской прессе называли построенный в Москве после резкого выступления Троцкого мавзолей. — Собрали и уложили. В капище, чуть ли не в пирамиде. Не по-христиански это. Вы вот веруете? Магдарий спрашивал доброжелательно. И, задавая вопрос, смотрел спокойно, прямо. Говорить о таких вещах я не умел и не любил, разговор выходил неловким, но и обижать его не стоило. Очевидно было, что он много знает о здешних делах и человек неглупый. — Tres physici — duo athei, среди трех врачей двое всегда атеисты, — ответил я уклончиво. Священник покивал — понимаю. — Я вас не о вере хотел расспросить, а, напротив, о суевериях, — сказал я. — К кому и прийти, если не к вам. Девушка погибла, с телом поступили демонстративно. Нужно разобраться. — Помогу чем смогу, но вряд ли многим. Видел ее не раз в поселке, но здесь она не бывала. — Вы же присутствовали, когда привезли тело. — Да, отслужили шестой час, стало быть, полдень, — отец Магдарий говорил медленно, чуть нараспев. — Ну вот дверь нараспашку и… Священник был хорошим рассказчиком, и я живо представил, как распахнулась дверь, человек навалился на нее всем телом. Руки же его были заняты, на руках — девушка, запеленатая в красное. Старуха, церковная приживалка, шарахнулась, уронила ком свечного воска… — Кинулся ко мне, — говорил все так же нараспев Магдарий, словно читая псалтирь. — Шептал, что она мертвая, а вода кругом красная. А потом как закричит: «…и упала в реку большая звезда, имя той звезде «полынь», и многие из людей умерли от вод…» Кричал, можно сказать, в аффектации. Мы его вывели на двор, как могли угомонили. А здесь как раз окаянная комиссия эта… Вызвали товарища Турща, сделали снимки. С ними был постоянно фотограф, он и сделал. Мы помолчали. — А что вы скажете о местном суеверии, о змее? — Я коротко пересказал бормотание Терпилихи, пытаясь придать истории хоть сколько-то весу. — Может тут быть какая-то изнанка? Признаюсь, насчет обряда я сомневался. Жест с саваном из транспаранта казался чересчур нарочитым. Скорее демонстрация злобы, идеологического несогласия, чем ритуал. Но здесь, в Ряженом, где все начинающиеся было формироваться выводы ускользали, словно змея в воду, зыбкое виделось возможным. — Старые верования приживчивы. Опять же, приход красных вод… — Вы тоже считаете это знамением, не природным явлением? — Природа суть Бог, а значит, любое явление может быть знамением. В богословских спорах я против отца Магдария был легковесом, поэтому промолчал. — Знаете, — Магдарий снова задумался, глядя на лукавого аспида с лицом Евы. — Змей изображаем в облике человеческом, чтобы мы могли увидеть и узнать наши грехи. Грешат ведь люди. А сетуют на Бога. Магдарий достал платок и вытер лицо: — Ведь вы человека ищете? Его и ищите. Не зверя. — А какого человека искать? — Не знаю. Но Якоб, тот, что ее нашел и принес, он ни при чем. Видите, — священник снова кивнул на хоры, где змей кружил вокруг белокожей Евы. — Его работа. Подмалевывает, подновляет фрески. Душа у него тонкая. Рвется. Вы уж будьте деликатнее. Якоб Мозер, или Австрияк, был из числа взятых в плен в Первую мировую. Многие из них остались после войны на Дону, не хватало рабочих рук, аккуратные и честные пригодились. Некоторые женились на казачках. — Почему вы так уверены, что он ни при чем? Мог убить или поспособствовать, а потом осознал, что натворил, вот и сорвался. — Я уже говорил товарищу Турщу, что Якоб весь день накануне и ночь был здесь. Это скажу вам не я один. С нами были несколько прихожан — они помогают в разлив. Убрали кладбище, укрепили пристань, потом повечеряли да и легли. Лодки наперечет, и все были здесь. Священник добавил, что Якоба я найду у пристани. Пристань — просто настил на сваях, листы нагретого весенним солнцем железа. Рядом на берегу, подоткнув подолы, возились женщины. Собирали раковины для производства пуговиц — за мешок ракушек государство платит пятьдесят рублей. На мостках подростки, парни и девушки. На мешках рядом — раковины в песке и водорослях. Вьется мошкара. Сырой запах. Я подошел ближе и увидел, что подростки кидают в змей в рогозе камушки. — Этот год много гадюк. — Это потому, что антихрист. — Э! брось, я в ячейке за такие слова… Сторонись, харя! Согнутая спина, обтянутая выцветшей, вылинявшей черной рубашкой, — тот, кого назвали харей. Разбирает в лодке сети. Несколько камешков полетело в его сторону. Он обернулся. Слыша об Австрияке, я был готов увидеть какое-то увечье, но его лицо, точнее то, чем оно было, поразило. Вся нижняя часть содрана и вывернута, вздернута к носу. Торчат зубы. Он крикнул детям и махнул на них рукой. Подростки отступили, но не ушли. Тот, что кидал камешки, спросил меня: — Ты же милиценер с города? — Да. — А я вот что видел! В щель смотрел и видел, как харя этот Любку за руку повел, круг чертил и ставил ее в этот круг, а она совсем голая! — Это слово парень внезапно выкрикнул. * * * Парни, кто посмелее, подошли ко мне ближе. Девочки остались в сторонке. — Не слушайте, что бает попович. Он все лазает, подсматривает, ему наблазнится![40] — Видел! Ведьмачит! — выкрикнул тот, кого назвали поповичем. — Ты правда это видел? — Я подошел к парнишке. Не раз убеждался, что дети и подростки неплохие свидетели — всюду лезут и видят то, что не замечают взрослые. — Только не лги. Советская милиция обязывает оказывать содействие и давать правдивые показания. Как на духу. Замолчали. Один помладше соскочил с мостков и припустил в сторону женщин на берегу. Я надеялся, что их потряс официальный тон моей речи, но, скорее они просто не поняли. — Это что же значит? — Все очень просто — закон запрещает врать и выдумывать. — Какой же закон? — Самый главный. Пользуясь тем, что удалось озадачить мальчишек, я достал из кармана монетки, поднял одну из раковин. — Сыграем? С помощью игры Кима[41] я часто тренировал память. Принцип предельно прост: водящий показывает остальным несколько предметов, потом накрывает их ладонью. Убирает один и снова показывает. Надо восстановить, что было до того, как один из предметов убрали. — Зачем это? — спросил мальчишка. — Вот, проверим бдительность твою. Сможешь ли ты в милиционеры пойти? Как я и ожидал, подростки заинтересовались. Угадывали предметы на ладони с хохотом. Между делом я показал и монетку-амулет, что нашел у Рудиной. Но никто не проявил особого интереса. Разговорились. Тот, кто говорил про ячейку, угадав снова верно, хохотнул, уселся. Говорил, задрав голову: — Попович брешет. А Любу мы знали, — он оглянулся на остальных, — по ячейке при школе колхозной молодежи. Она там учила в вечерней школе. По истории интересно рассказывала. Вот про Марата, как зарезали его. Читальню хотела наладить. Австрияк то застывал, прислушиваясь к нашей беседе, то оживал, снова начиная работать. — Она нам помогала на работе по утечке рыбы. Мы смотрим на берегу за рыбаками, чтобы не воровали колхозное. Если видим, что кто-то спрятал рыбу и несет домой, бежим в ячейку. Это задание такое, и эта работа нам засчитывается. — А родители ваши что говорят на это? — Ругают. А то и за вихры. — А Люба за нас заступалась. — И за меня заступилась! — А было, я книгу библиотечную в воду упустил, думал, она заругает, а она…