– Не в вас дело, – поколебалась, но клин клином вышибают: – Моя племянница находится под личным покровительством члена Комитета общественной безопасности, знаменитого художника, гражданина Жака-Луи Давида. Поэтому для всех будет лучше, если вы оставите ее в покое. Перехватила тяжелое ведро другой рукой и пошла к двери. Он злобно крикнул ей вслед: – Для тебя, тетка, лучше не будет, не надейся! Франсуаза даже не обернулась. Дома подглядела из-за занавески: делегат секции Арси еще некоторое время пошатался по двору кругами, но вскоре ему надоело, он закинул дубину на плечо, вышел за ворота и грузно затопал вверх по улице. Кряжистый, сгорбившийся, косматая башка в дурацком колпаке торчит прямо из сутулых плеч – вылитое чудовище из страшной сказки. XIII АЛЕКСАНДР ДОБРАЛСЯ ДО дома уже в сумерках. Из парадной двери навстречу вынырнула знакомая мужская фигура. Сразу узнал эти острые плечи и длинную голову в шляпе с трехцветным плюмажем, хотя теперь, поздней осенью, многие горожане кутались в темные и плотные плащи. Опять этот гвардеец! Ладно в ломбарде, но в их доме! Наверняка снова караулил Габриэль. Александр уже считал себя обязанным вступиться за беззащитных дам. Одним прыжком догнал злоумышленника, крепко ухватил за локоть: – Кто такой? Что здесь делаешь? Тот вздрогнул, оступился, попытался вырваться, но Александр держал цепко, даже дернул противника на себя. Гвардеец не удержался, поскользнулся, упал, тут же поднялся и помчался вниз по улице. Александр догнал бы его в два счета, но из складок черного плаща выскользнул белый бумажный листок, пролетел по брусчатке, шмякнулся в лужу и начал стремительно темнеть. Воронин стряхнул с записки влагу, сунул ее за пазуху и побежал за гвардейцем. Развевающийся плащ снова заметил уже только на Гревской набережной под колеблющимся светом редких фонарей. От мысли нападать на солдата революции посреди людной улицы пришлось отказаться. Даже если сам народный ополченец не вооружен, патриоты тут же придут ему на помощь, и Александр очутится в застенках Консьержери. По счастью, хозяин плаща не останавливался и не оглядывался. Стараясь оставаться вдалеке, Воронин последовал за трехцветным плюмажем на левый берег и углубился в путаницу кривых и смрадных улочек Латинского квартала. Стало совсем темно, резко похолодало, ноги скользили на опавших листьях. В предместье Сен-Жермен гвардеец нырнул под арку высокого элегантного дома во внутренний переход Торгового двора, свернул направо в крошечный садик и несколько раз постучал в дверцу, над которой горел масляный фонарь. Воронин вжался в тень подворотни. Стук был условным: сначала два удара, после паузы три и в конце еще один раз, погромче. Наконец дверь распахнулась. В трепещущем свете лампы Александр успел заметить грузного большеголового человека в длинном красном сюртуке. Он остолбенел. Это сплюснутое, бульдожье, изрытое оспой лицо и львиную гриву с одного взгляда узнавала вся Франция. То был один из вождей революции, бывший министр юстиции, основатель Революционного трибунала и Комитета общественного спасения – знаменитый Жорж Дантон. За гвардейцем захлопнулась дверь. ПОШЕЛ СИЛЬНЫЙ СНЕГ, первый в этом году. До полуночи Александр трясся в темном углу пассажа в своем тонком рединготе, притоптывая, обхватив себя руками, следя за неясной тенью гостя в окне и проклиная его вместе с Дантоном. Потом сдался, побежал домой. Вредный снегопад словно ждал этого – сразу прекратился. Дома рассмотрел оброненную гвардейцем записку. Выцветшие и расползшиеся от воды письмена еще читались. Это был список заглавных букв со стоящими напротив цифрами. Похоже, это были инициалы. Например, ФдТ могло обозначать Франсуазу де Турдонне. Может, он и за ней следил. А что еще ему было в их доме делать? Планелиха божилась, что никакого национального гвардейца в глаза не видела и, кажется, в виде исключения говорила правду. А ЦР наверняка был Цезарем Рюшамбо, недаром этот странный хранитель порядка и ростовщик приятельствовали. Напротив букв ЦР стояло число 100, у ФдТ – 60. Остальные инициалы Александру ничего не говорили. Вот разве что замыкавшие список буквы ЖД, рядом с которыми красовались внушительные 500. Что ж, трибун революции Жорж Дантон и должен стоить дороже всех прочих. XIV ЖАНЕТТА ЯВИЛАСЬ К Ворне с опозданием. Грохнула на пол корзины со снедью, развязывая шаль, расстегивая шубу на вате, объяснила: – Прошу прощения, задержалась я. Гражданина Рюшамбо убили и лавку его ограбили. Там народ собрался, полицию ждут. Цезаря Рюшамбо? Приятеля гвардейца, фигурирующего в его списке? Александр схватил редингот, через три ступени слетел вниз. Во дворе Планелиха что-то крикнула вслед, но он отмахнулся: потом, потом! Помчался к ломбарду, чуть не падая, скользя на вчерашнем снегу и замерзшей грязи. На улице Мортеллери стояла полицейская карета, вокруг зеваки обменивались соображениями. Утоптанный снег около входа в подвал был розовым от разнесенной башмаками крови. Постовой мушкетом преградил Александру дорогу: – Куда? Стой здесь, гражданин. Воронин попробовал через его плечо заглянуть в подвал, но капрал отпихнул его от темной лестницы. Александр подошел к кучке женщин в стеганых полосатых юбках и овечьих тулупах, украшенных огромными триколорами. Галантно поклонился. – Прекрасные дамы, что стряслось с несчастным Рюшамбо? Кумушки обрадовались молодому кавалеру и свежим ушам, наперебой принялись рассказывать: – Убили старика. – Я так и знала, что этим кончится. – Он и деньги, и драгоценности у себя держал. – Застрелили и ограбили! – Как же ограбили? У него же пистолет был, и он всегда за запертой решеткой сидел, – недоумевал Александр. Тетки топали ногами, похлопывали себя по бокам, чтобы согреться, и наперебой делились неведомо откуда выведанными подробностями преступления: – Так решетка оказалась нараспашку! Сам, значит, какому-то лихому человеку открыл. А тот его застрелил его же пистолетом. – Небось кто-то свой был, вот Рюшамбо ему и открыл. – У Рюшамбо своих не было! – Не скажи. Все-таки честный человек был. Бессердечный, но порядочный: денье не уступит, но чужого тоже не возьмет. – Не такой уж и бессердечный. В прежнее время я его часто в церкви видала. – Ну, может, Господу доверял, но кроме него – никому. – Зря вы так. Когда печатали только крупные ассигнаты, Рюшамбо их на свои мелкие билеты людям обменивал. – За комиссионные. – Ну и что? Я тоже рыбу на рынке бесплатно не раздаю. Многие только благодаря его билетам и выжили. Ассигнатом в сто ливров сыт не будешь, а их никто не брал: ни в булочной, ни на рынке с них сдачи нет. И других денег ни у кого не было. А у Рюшамбо и серебро, и золото имелось. Его билеты везде в квартале принимали, потом их у него же на настоящие деньги меняли. – Он и тут наживался. – Ну, не без этого. Деньги – тоже товар. Кто-то и ими должен торговать. Воронин обернулся к жандарму, сторожившему вход в подвал: – Капрал, а если у меня в ломбарде заклад остался? Что ж теперь? Постовой отвернулся, не стал отвечать. Санкюлотка с выбивающимися из-под чепца рыжими кудрями толкнула Александра локтем, подмигнула: – Забудь про свой заклад. Полицейские там. Даже если грабитель что и проморгал, после них уж точно ничего не останется. Александр огляделся. Снег вокруг был сильно исхожен, но цепочка розовых от крови следов все еще тянулась от входа в ломбард к рю Мортеллери. Отпечатки так затоптали, что не разберешь – оставили их сапоги, сабо или ботинки. А там, где не затоптали, их засыпала пушистая пороша. Через несколько десятков саженей кровь исчезала, и утрамбованный снег украшали только дымящийся на морозе конский навоз, труха и последние опавшие листья. Видимо, сам убийца ранен не был, только обувь в крови жертвы испачкал. Вскоре из подвала послышались тяжелые шаги, пыхтенье и голоса – жандармы тащили тело. Постовой бросился вниз помогать им, однако тут же выбрался задним ходом наружу: на узкой лестнице было не разойтись. Теперь и его сапоги оставили кроваво-ржавые отпечатки. Раздался грохот падения, солдатская ругань, из проема выдвинулся темно-синий зад жандарма. Солдат вылез, охая, морщась и почесывая одной рукой испачканную бурой кровью спину, а другой удерживая ноги жертвы. Тело ростовщика было нелепо согнуто, а от головы осталось лишь полчерепа. Черный суконный сюртук был заляпан мерзкими светлыми ошметками. Александр видел достаточно ранений в голову, чтобы признать кусочки мозга. – Ой, бедняга, – заохала одна из кумушек, – а чего ж он скрюченный-то такой?! – Как умер, так и закостенел, со вчера же валялся, – охотно объяснил один из приставов. – Едва по лестнице протащили, Жерар вон в кровище поскользнулся. – А как же теперь в гроб-то? – заволновались женщины, как будто за последний год не сбрасывали сотни тел в кладбищенские рвы не только без гробов, но даже без голов, лишь заливая известью. – Расступись! Дай пройти! Труп затащили в полицейскую карету. Последним из подвала поднялся полицейский комиссар секции с широким, отороченным бородой лицом. В левой руке он нес пистолет ростовщика. АЛЕКСАНДР ПОБРЕЛ ДОМОЙ, обняв себя руками и стараясь унять трясучку. От холода зуб на зуб не попадал. На лестнице пришлось уступить дорогу толстому господину в расшитом жилете, бархатном камзоле и в плаще на лисьем меху. Господин спускался, загораживая собой всю ширину прохода и громко пыхтя. Лицо его украшали огромные рыжие усы, а треуголку – гигантская трехцветная кокарда. За ним, вцепившись в кованые перила, переставляя ноги по одной ступеньке и колыхаясь, как полный воды бурдюк, спускалась супруга. Оба оглядели Воронина так цепко и неприязненно, словно он у них в долг занимал. Их провожала сладко воркующая гражданка Планель. Друзья Планелихи оказались весьма ей под стать. Дядюшка встретил Александра, как дитя, брошенное матерью: – Ну наконец! Жанетка тут надо мной издевается: табакерку найти не может, сегодняшнюю газету на растопку пустила, проветривает мне назло, а тебя где-то носит! Александр рухнул на стул: – Кто-то застрелил ломбардщика Рюшамбо и ограбил его лавку. Эту весть, в отличие от потери табакерки, дядя воспринял невозмутимо. – Сашка, а чего ты с непокрытой головой по морозу шастаешь? Найди в чулане бобровую шапку, я тебе ее дарю. Александр оглянулся на кухню, где Жанетта гремела кастрюлями, понизил голос: