– Это дело рук того гвардейца, который тут все время ошивался. – Который на девицу Бланшар напал? Откуда ты знаешь? – Потому что убил кто-то, кому ростовщик доверял. У него в конторке хранился заряженный пистолет, так из этого пистолета его и застрелили. Это мог сделать только тот, кого Рюшамбо сам впустил к себе за решетку. Он никому не доверял, а гвардейцу отпирал, я сам видел. – Да хоть и так, тебе-то какое дело? На кухне Жанетта грохотала ухватами и горшками. Александр плотно прикрыл дверь в гостиную, сказал тихо: – Вчера вечером я на этого гвардейца наткнулся в нашем дворе, попытался схватить его, он вырвался, но выронил вот этот список, – вытащил из-за пазухи покоробленный водой, помятый лист бумаги. – Видите эти буквы: ЦР? Похоже, что это наш Цезарь Рюшамбо. А эти инициалы наверняка Франсуаза де Турдонне. Которая, кстати, тоже хорошо знакома с ростовщиком. А ЭдЖ, я только сейчас сообразил, это же Элоиза де Жовиньи, безумная роялистка, соседки приводили к Рюшамбо. Василий Евсеевич дернул бровями: – С каких это пор роялизм свидетельствует о безумии? – С тех самых, как за него казнить начали, а его сторонница продолжала во всеуслышание в нем признаваться. Похоже, наши соседки в опасности. Дядя крякнул: – За них не волнуйся. С них, кроме завалящей луковки, взять нечего. Гвардеец и тогда не убивать Гаврилку собирался, поверь мне. А вчера он как раз от соседок и вышел, я случайно слышал, как он с мадам Турдонне прощался, весьма дружелюбно, кстати. Шапку принеси наконец. Александр побрел в чулан, через минуту в глубокой задумчивости вернулся с пустыми руками. – Я за ним вчера проследил. Хотите знать, к кому он пошел? Дядя только пошуршал оставшейся от растопки очага газетной страницей. Александр решил принять это за знак интереса. – Видите в самом низу списка инициалы – ЖД? Так вот, он условным стуком постучался в дом Жоржа Дантона, тот лично открыл ему дверь и впустил его к себе. Они явно хорошо знакомы. Дядя бросил взгляд на листок: – Вот тебе и доказательство, что эта Турдонне – агент Дантона. Дядя, конечно, не простил соседке провала с побегом королевы. Александр откинулся на стуле, заложил руки за голову, вытянул длинные ноги. – Какие же, по-вашему, услуги оказывает всесильному Дантону гонимая аристократка? – Только аристократка могла так втереться в доверие королевы, чтобы помешать любому плану спасения заключенной. Мадам Турдонне именно это и сделала: погубила несчастную Марию-Антуанетту, земля ей пухом! – Василий Евсеевич широко, по-барски перекрестился, при этом привычно поискал образа, привычно не нашел и досадливо фыркнул. – Убедила страдалицу отказаться от моей помощи и вдобавок донесла властям о готовящемся побеге. И заметь, сразу после этого наши стесненные в средствах дамы смогли и герб выкупить, и долг булочнику выплатить. – Да с какой стати Дантону было губить уже сверженную Марию-Антуанетту? – Боялся, что сбежит. Дантон из кожи вон лез, чтобы заключить мир с соседними странами. А королева на свободе непременно добилась бы, чтобы ее родная Австрия воевала с революционной Францией до победного конца. Александр молчал, а дядя потыкал пальцем в мятую бумажку и протянул газету племяннику: – Один этот список доказывает вину Турдонне. Ты сверь остальные инициалы: все сплошь – те самые жандармы и тюремщики, которые сторожили королеву. И в самом деле, инициалы ЖБМ на правой стороне листка могли означать администратора тюрьмы Жана-Батиста Мишониса, а ЖЖ в таком случае должен был быть тюремщиком Жаном Жильбером. MP, наверное, подразумевало мадам Ришар, ФД – арестованного по этому делу чиновника полиции Франсуа Данже, а КФМ – помощника прокурора Парижской коммуны Клода-Франсуа Моэлля. Дядюшка откинулся в кресле, подытожил: – И все, кроме Турдонне и Дантона, арестованы или убиты. Значит, она и была провокаторшей. А список небось сама составила. Только меня побоялась указать. И суммы эти им Дантон через гвардейца за предательство выплатил. Похоже, дядюшка был прав: помимо убитого Рюшамбо, казненной мадам Жовиньи и самого Дантона, все остальные перечисленные в списке были так или иначе причастны к провалившемуся побегу королевы. Александр сложил числа, проставленные против инициалов: – Не совпадает. Получается семьсот ливров, а Дантон дал только пятьсот. Разве что… разве что эти сто ливров Цезаря Рюшамбо предполагалось вовсе не дать ему, а взять у него. Может, даже силой. Тогда все сходится. Василий Евсеевич покрутил носом: – Что-то я вельми сумневаюсь, чтобы Дантон ломбарды грабил. И на гвардейца не думаю. Все они – вчерашние лавочники и приказчики, записавшиеся в охранники порядка, а этот еще и трус записной. Когда я на крики Гаврилки выскочил, он от меня дунул, как заяц от гончей. Где шапка-то? – Застрелить старика даже трус может. Это вам не Измаил штурмовать. Василию Евсеевичу надоело разбираться в каких-то плебейских пакостях, спросил строго: – Шапка-то где, сотый раз спрашиваю? – Какая шапка? Дядя взглянул на племянника с беспокойством: – Бобровая шапка, из сундука. – Нет там никакой шапки. Василий Евсеевич поднялся из кресла и сам решительно направился к чулану, но путь ему пересекла Жанетта с дымящейся супницей в руках. Как парус под напором ветра, голодный дядюшка сменил галс и поспешил к столу, позабыв про ценную шапку. НОЧЬЮ АЛЕКСАНДР ТАРАЩИЛСЯ на луну в облаках, слушал, как ветви царапают стекло, как скребется мышь в стене. Сверху, над потолком, поскрипывали половицы в такт шагам Габриэль. Она всегда поздно ложилась и поздно вставала. По утрам ходила туда-сюда, цокала по паркету, и невольно представлялось, как она одевается и прихорашивается. Что она за девушка, эта мадемуазель Бланшар? И почему в списке гвардейца фигурирует мадам Турдонне? Неужто прав дядя и это она выдала побег королевы по приказу Дантона? Звуки наверху затихли, значит, Габриэль тоже легла в постель. Стало жарко. Скинул с себя одеяло, ударил кулаком подушку со всей силы. Нет, хватит о ней! Он стремился во Францию, чтобы участвовать в грандиозном событии в истории человечества, чтобы великие дела вершить, а не бегать за этой недружелюбной девицей. Что толку расследовать доносы и убийства соседок, когда якобинцы весь народ превратили в подозреваемых и доносчиков? Со всей системой террора надо бороться. Нельзя смириться с тем, как якобинская диктатура топит прекрасный фрегат революции под тяжестью обезглавленных трупов. Уже не один «архитектор террора» Фукье-Тенвиль не спал ночами, подписывая приговоры. Шестнадцать судей и шестьдесят членов жюри подкидывали жертвы гильотине, как дрова в топку. С каждым днем все больше несчастных поднималось на эшафот. Еще в августе казнили бывшего соратника Воронина по Америке генерала Кюстина. Обезглавили перешедшего на сторону революции принца крови Филиппа Эгалите, мадам Ролан и множество простых бедолаг вроде Жовиньи и Нодье. Французских генералов теперь казнили за любое проигранное сражение, а за каждым офицером следило несколько правительственных комиссаров, чтобы бывшие аристократы не переметнулись на сторону роялистов. Восставшие против революции города усмиряли с невероятной жестокостью: Жозеф Фуше и Колло дʼЭрбуа расстреливали картечью жителей Лиона; в Нанте проконсул Каррье тысячами топил людей в Луаре, его «отряды Марата» беспощадно вырезали женщин и детей; в покоренной Вандее карательные «адские колонны» уничтожали целые деревни. Как офицер, как русский дворянин, как человек чести и истинный вольтерьянец Воронин обязан был попытаться прекратить зверства комитетчиков и их комиссаров. Но в одиночку против режима Александр беспомощнее одинокого витязя против Батыйских орд. Ему необходимы могущественные союзники. А кто во Франции настолько силен, популярен и отважен, чтобы побороться с Робеспьером, Кутоном и Сен-Жюстом, с этим триумвиратом вурдалаков, кормящих революцию кровью французов? Только Жорж Дантон. Он человек пылкий, яростный. И не человек даже, а могущественное явление природы, существо гораздо более сильное, безудержное и огромное, чем обычный человек. Народ прозвал его министром революции и следовал за его громоподобными призывами, как железо за магнитом, как стая волков за вожаком. Дантон был виновен в преступлениях революции не меньше других. Он был заодно с жирондистами, но попытался соскочить с их телеги, увидев, что та мчится под откос. Это благодаря его отступничеству власть перешла к якобинцам. Это он, став министром юстиции, создал Революционный трибунал, начавший исправно посылать ни в чем не повинные жертвы на гильотину. Это он основал Комитет общественного спасения и наделил его невиданными полномочиями. Но в июле, с падением жирондистов, Жорж Дантон утерял верховодящие позиции в правительстве. И не печалился. В последние годы сибарит разбогател, приобрел поместье в Арси и все охотнее проводил время там. Дантон прежде всего заботился о Дантоне, потому что, в отличие от Робеспьера, он больше любил себя, нежели ненавидел других. Это хорошее качество для человека, но плохое для революционера. Из яростного вождя гиперборей превратился в довольного жизнью буржуа, и пути его с неподкупным Робеспьером разошлись. Бывший трибун женился на молоденькой девушке, для него добродетель – это то, что он делает с ней каждую ночь в постели. Он даже не скрывал своего презрения к уверенности якобинцев в собственной моральной непогрешимости. И для Неподкупного прежний соратник с его сомнительным богатством, добродушным цинизмом и терпимостью к «подозрительным» стал примером нравственно испорченного и порочного ренегата. Таких его комитеты уничтожают. Могучий Дантон накинул на революцию узду террора, а оседлал ее хиленький Робеспьер. Нынешний Комитет общественного спасения завтракал, обедал и ужинал кровью людей. Если непроницаемый Сен-Жюст или мрачный Бийо-Варенн брали слово в якобинском клубе или в Конвенте, то только для того, чтобы потребовать еще смертей, еще казней. Мышонок Робеспьер мечтал отрубить головы всем, кто покушался на его тиранию добродетели. Но Дантон убедился, что совершил ошибку. В последнее время его все чаще называли «снисходительным». Да, он рассчитывал, что террор защитит завоевания революции, однако ему не нравилось, что нынче Францией правил один лишь страх. И Дантон до сих пор был кумиром толпы, он до сих пор – «доверенный народа». Он мог бы обуздать Робеспьера. Только как подступиться к трибуну? Единственная ниточка к нему – список гвардейца. А единственная ниточка к гвардейцу – мадам Турдонне. Только бы не обернулась эта ниточка петлей. XV ЕДВА ФРАНСУАЗА ОТВОРИЛА парадную дверь, из-за стойки консьержа выскочила вдова Планель и загородила лестницу: – Гражданка Турдонне, съезжай с квартиры. Ты здесь больше не живешь. Габриэль едва успела подхватить покачнувшуюся тетку. Обе возвращались с рынка усталые и голодные. Франсуаза с трудом разлепила губы: – Что случилось? – Мой дом не место для подозрительных, – домовладелица уперла короткие ручки в пышные бока и с презрением уставилась с верхней ступени на чахлых и обносившихся аристократок. – Я добрая патриотка! И не собираюсь укрывать у себя старорежимных! Франсуаза прижала пальцы к вискам: – Как это? Что вы такое говорите, мада… гражданка? У нас с вами подписан совершенно законный договор на съем, мы тысячу ливров за три года вперед уплатили, а прожили всего год. У вас нет права выгонять нас. Домовладелица отмахнулась: – Комитету общественного спасения свой договор покажи! Мне из-за вас неприятности не нужны. Забирайте свое барахло и валите отсюда! Александр услышал ругань домохозяйки, вышел на лестницу прислонился к косяку сложив руки на груди. Планелиха обернулась, попыталась заглянуть в дверной проем за его спиной: – А где старый месье-то? Тебе тут делать нечего. Это между мной и этими, – ткнула вниз пальцем. – Бригитта, милочка, ну интересно же мне, как ты со своими жильцами обращаешься. Я ведь тоже жилец, хочу знать, что меня ждет, – ответил невозмутимо, только в углу рта залегла недобрая усмешка. – Да при чем тут ты? – Планелиха еще ворчала, но в голосе уже пробились заискивающие нотки, как в лае дворовой собаки, признавшей хозяина. – Все бы такими жильцами были, как ты и месье Ворне. А эти ж старорежимные, они нашу республику предают врагам народа. Их тут оставь – завтра за ними жандармы явятся. А я окажусь виновата. Шагнула поближе к Александру, как бы подчеркивая, что они вместе против тех двух, которые топчутся, растерянные, внизу лестницы. – У нас свидетельство о благонадежности, совершенно законный сертификат, – еле слышно пролепетала Франсуаза. Получить это спасительное свидетельство стоило несказанных мук, унижений и денег, но, слава богу, оно имелось. Без него на улицу выходить опасно. Только Бригитта плевала на бумажку, она бывших за версту чуяла, и их беззащитность и безденежье тоже: – Сертификат свой фиговый засунь туда, где ты его купила. В моем доме могут проживать только добрые патриоты!