Приземистый, коротконогий, сутулый, он и впрямь напоминал кабана. Даже тень его казалась горбатой. В руке зажал огромную дубину, почти в рост хозяина. Такие палицы часто изнутри заливали свинцом, это делало их смертоносным оружием. Александр опустил дуло. – Я здесь живу, член совета. Времена лихие, никогда не знаешь, кто шум поднимает. С верхней площадки свесилась Планелиха в китайчатом халате, видать, любопытство пересилило благоразумие: – Что тут происходит? Опять эта Бланшар? Шевроль дернул плечом: – Не ваше дело, граждане. Разойдитесь. Вдова облокотилась о перила, как в театральной ложе: – Ты ее арестовывать пришел? – Сейчас я тебя арестую! – огрызнулся парень. Бригитта хмыкнула, но сдвинулась в тень. Александр обрадовался. Ему оказывается, давно хотелось на кого-то выплеснуть накопившуюся ярость. Наглый убийца ростовщика появился очень вовремя. Воронин аккуратно пристроил свечу в стенной нише, не выпуская пистолета, скрестил руки на груди: – Если гражданка Бланшар вам не открыла, значит, она не хочет вас видеть. – Не твое дело, – пробурчал санкюлот. – Это стало моим делом: вы мне спать мешаете, – заявил Александр. Санкюлот перехватил руками свою дубину: – Вали отсюда, а не то тебе достанется. – Мне достанется? Интересно, как? – Сейчас патруль позову! – взвизгнула сверху Бригитта. Дверь Габриэль приоткрылась на узкую щелочку. – С пистолетом-то ты смелый, – злобно огрызнулся Шевроль. – Ты так думаешь? – Александр озорно и недобро улыбнулся. – Тогда возьми его себе. Держи. Ловко перевернул пистолет в воздухе (в Америке научился), поймал его за дуло, протянул эбеновую рукоятку санкюлоту и вкрадчиво предложил: – Ну бери, бери, не бойся. Уже заряженный. Посмотрим, как он тебе поможет. Сам старался выглядеть непринужденно, хоть весь напружинился, примеряясь ударить Шевроля, едва тот коснется оружия. Очень надеялся, что коммунар не устоит перед соблазном. Ну не мог он расстрелять негодяя, пока тот с одной дубиной. Пусть дурачина сам лишит себя этого преимущества, пусть схватит оружие. Пока будет прицеливаться, да пока нажмет на курок, да пока грянет выстрел – Александр голыми руками успеет десяток раз спустить его с лестницы. Воронин даже шагнул вперед, почти вкладывая рукоятку в лапу Этьена. Тот неуверенно поглядел на пистолет, рука его поднялась, пальцы пошевелились, но он явно не знал, как за него взяться и что с ним делать. Посмотрел исподлобья на Александра да раздумал. Отступил. Видимо, прочитал в глазах Воронина, что попытка будет просчетом. – Оружие санкюлота – дубина, пика и вилы, а не пистолет, – пробормотал он, закидывая свою палицу на плечо. Александр вздернул брови, отложил оружие в стенную нишу, показал голые руки, даже отступил назад: – Ну давай хоть так. Или боишься? Шевроль нахмурился, пытаясь сообразить, в чем теперь подвох. Воронин усмехнулся, ласково, почти по-дружески пояснил: – Не взыщи, но я тебе сейчас голыми руками врежу. В Америке Александр научился английскому способу драться – боксу. Встал в стойку. Из-за приоткрытой двери послышался сдавленный писк Габриэль. По-прежнему не сводя задиристого взгляда с противника, Александр стал отступать назад. Спустившись на несколько ступенек, он оказался ниже Шевроля, и, конечно, это соблазнило парня: Этьен замахнулся дубиной. Остальное было просто: нырок – и короткий, сильный хук в челюсть депутата. Краем глаза Александр заметил, что Габриэль успела добраться до ниши с пистолетом. Теперь она стояла на лестничной площадке и целилась в Шевроля. Закусила губу, прищурила глаза, рука едва заметно дрожала от тяжести, но оружие держала уверенно. – Ну-ну, мадемуазель Бланшар, будьте осторожны, он заряжен. Александр взвалил тяжелую, вонючую тушу потерявшего сознание санкюлота на плечо и понес вниз, при этом едва не сбил с ног дядюшку, выскочившего на лестницу со вторым пистолетом. Во дворе Александр аккуратно высадил члена городского совета в сугроб. От холода и влаги делегат пришел в себя, медленно поднялся на ноги и стоял, покачиваясь. Александр похлопал его по плечу: – Без обид, гражданин. Привет и братство. Тяжело дыша, снова взбежал на третий этаж, вынул пистолет из сведенной страхом ладони Габриэль. Она указала на выроненную санкюлотом палицу: – Смотрите, какая у него теперь дубина, больше прежней. Он может вернуться, будьте осторожны. Он едва не задохнулся: она готова была стрелять в Шевроля ради его спасения, она предупреждала его! Взял ее ладони в свои, они оказались теплыми и покорными, и глаза ее сияли. Тут подсматривающая с верхней площадки Планелиха выдала себя пыхтением, и Александр переборол мучительный соблазн поцеловать девушку. – Что с мадам Турдонне? – Ее к шести месяцам тюрьмы приговорили. – Покраснела, но добавила: – Если честно, тут Шевроль помог: приходил в суд, подтвердил, что знает ее как добрую патриотку и честную гражданку. – Ага, член городского совета Шевроль с первого взгляда произвел на меня впечатление джентльмена и вашего ярого заступника. Она смутилась. – Месье Ворне, пожалуйста, не думайте обо мне дурно, но я боюсь с ним ссориться, – девушка умоляюще сложила руки, и Воронин замер, увидев на ее безымянном пальце сапфировый перстенек, обсыпанный бриллиантами. – Поймите меня, пожалуйста. Я терплю его ради спасения тетки. Александр с трудом перевел дыхание. Не сводя взгляда с колечка, которое он так пристально рассмотрел в ломбарде, Воронин наклонился почти к самому ее уху и тихо, чтобы не радовать Планелиху, спросил: – Мадемуазель Бланшар, чтобы ненароком не подумать о вас дурно, я спрошу напрямик. Это ради спасения тетки вам пришлось убить и ограбить старого Рюшамбо? XIX ВАСИЛИЙ ЕВСЕЕВИЧ АККУРАТНО разбил верхушку яйца всмятку внимательно вгляделся внутрь, осторожно приподнял тарелку и понюхал. Сморщился. – Что-то гадко пахнет. Это что, Жанетка нам такое продает? Яйца, масло и мясо в последнее время доставала оборотистая кухарка. Платить за них приходилось втридорога и серебряными экю, зато с тех пор, как открыли этот чудный способ пропитания, недостатка больше ни в чем не ощущалось. – Лучше ты его съешь, Санёк. Ты молодой, тебе все трын-трава. – Давайте его выбросим, – струхнул Александр. – Нехорошо, – расстроился дядя. – Еды совсем не достать, а ты тут капризничаешь. – Взял булочку, густо намазал маслом и мармеладом. – Опять ты всю ночь где-то блудил, шалопут. Василий Евсеевич вопросительно взглянул на племянника, вместо ответа Александр пробормотал первое, что пришло в голову: – А что вы сами-то все дома сидите? Хоть для моциона на свежий воздух выходили бы – на людей посмотреть, в кофейне посидеть. – Не нужен мне их проклятый свежий воздух! Чтобы им дышать, сначала придется себя трехцветной кокардой украсить и славить их революцию попугаем! Нет, стар я уже с фасциями бегать и марсельезы горланить. К тому же, – напомнил злопамятный дядюшка, – ты потерял мою любимую бобровую шапку. Что ж теперь, мне – русскому дворянину, помещику, отставному военному, бывшему члену Иностранной коллегии, доверенному лицу самодержицы, – на последних словах голос Василия Евсеевича дрогнул, – на старости лет, как шуту на люди выходить? В красном колпаке с триколоровой меткой Каина пешедралом, без шпаги, в протертом армячке парижскую грязь месить себе на позор, а людям на посмеяние? Выдержал паузу, позволив неразумному племяннику оценить оскорбительность предложения выходить на свежий воздух. Затем скорбно и кротко попенял: – Нет уж, спасибо, милый друг. Хватит того, что один Воронин по ночам ловеласничает, даром что дома невеста. Александр смолчал. Совершенно ни к чему было огорчать дядю известием, что любимый племянник вовсе не распутствовал в свое удовольствие, а провел вчерашний вечер, слушая Демулена, который зачитывал ему и Люсиль первый номер своего «Старого кордельера». После того как Дантона исключили из якобинского клуба, Камиль все-таки затеял новую газету и в последние дни не поднимал головы от письменного стола. Рядом с рукоделием на коленях обычно сидела Люсиль, помогала мужу найти острое словцо или придумать уничтожающий эпитет. Александр тоже ходил туда чуть ли не каждый день. Читал статьи Камиля, соглашался, возражал, но главное – поддерживал и воодушевлял журналиста. Этой ночью все они почти не спали. Дядя погрозил пальцем: – Ох, молодость, молодость! Ничего, когда же и перебеситься, как не перед свадьбой? Он, кажется, совершенно неверно представлял себе не только ночное времяпрепровождение Александра, но и его будущее. – Перед какой свадьбой, Василь Евсеич? – Вестимо какой! Не век же тебе кобелиться! – Склонил голову набок: – А ты, Санька, бессовестный, последнюю булочку цапнул! Рука Александра замерла в воздухе: – Почему последнюю? Я их вчера пять штук принес.