– Ты ослеп, парень? – Извините, не заметил, что вы еще тут. – Смущенный Мартин ринулся обметать сапоги Воронина. – Оставь. Воронин закинул мешок с хлебом за плечо и побрел домой. В тени Сен-Жерве его окликнул мужской голос: – Месье! Александр обернулся. Из-за угла церкви вышел высокий брюнет с бородавкой на левой щеке и пронзительным взглядом немигающих агатовых глаз. На этот раз он не кутался в плащ, а гвардейский мундир сменили обычный сюртук и панталоны. Александр бросился к нему: – Аббат Керавенан! Наконец-то! Я вас по всему Парижу искал! Тот вздрогнул, оглянулся: – Поищем тихое место. Они вошли в собор. Литургии в Сен-Жерве давно не служились, в обычные дни тут собирались санкюлотки щипать тряпье на бинты для фронта, а в этот праздничный день было пусто, темно и воняло селедкой. – Падре, вы знаете что-нибудь о судьбе мадемуазель Бланшар? – А что с ней случилось? Я знаю только, что мадам Турдонне в Ла-Форс, но, слава богу, жива. – Мадемуазель Бланшар исчезла. Я опасаюсь, что ее арестовали. – Если это так, то я об этом очень сожалею. Откуда вам стало известно мое имя? – Мадам Турдонне как-то обмолвилась, что я священника от гвардейца не могу отличить, а Люсиль Демулен упомянула, что Дантона исповедовал и венчал скрывающийся неприсягнувший священник. И когда я увидел, как смотрел на вас Дантон с эшафота, я догадался, кто вы. И кому еще, кроме аббата, мог бы доверять набожный, но подозрительный Рюшамбо? Вы были единственным, кто мог на деньги Дантона и Рюшамбо попытаться спасти королеву. Неужели Дантон знал, на что идут его деньги? – Оставьте. Он исповедовался мне, а не я ему. После его венчания я продолжил опекать его в качестве духовного отца. В обмен я просил пожертвования. На что они шли, Дантона совершенно не интересовало. – Падре, вы знаете, кто убил Рюшамбо? Аббат покачал головой: – К сожалению, нет. Месье Рюшамбо щедро жертвовал святой католической церкви, это все. – А мадам Жовиньи что делала в вашем списке? – Она там случайно, – священник вздохнул. – В ломбарде я понял, что несчастная дама очень бедствует, хотел передать ей пятнадцать ливров из пожертвований Рюшамбо, но не успел. Месье Ворне, я искал с вами встречи с того дня, как узнал, что вы помогали Демулену, а потом и несчастной Люсиль. Рука его дернулась, как будто он хотел перекреститься, но воздержался. Александр осторожно ответил: – Мне очень жаль мадам Демулен, но я не знаю, о какой помощи вы говорите. Я никому из них ни в чем не помогал. Если вам об этом сообщила мадемуазель Бланшар, то она просто не поняла, что я всего-навсего вернул Люсиль деньги, которые когда-то занял у Камиля. Священник отмахнулся: – Вы не должны оправдываться. Мадемуазель Бланшар никогда ничего мне не сообщала. Год назад я сделал крайне неудачную попытку представиться ей, это закончилось тем, что мы оба в темноте упали и девушка испугалась. С тех пор я опасался показываться ей на глаза. О вашей щедрой помощи мне рассказала сама Люсиль. Общие знакомые просили помочь ей, я встречался с ней перед самым ее арестом. Мне очень жаль, что все наши усилия оказались напрасными, и мой духовный сын Дантон, Демулен и храбрая Люсиль погибли. – Кто-то выдал ее, – сухо заметил Александр. – Не надо подозревать меня, – устало сказал аббат. – Я два года в бегах из-за того, что отказался присягнуть конституции. Неужели вы полагаете, что я рискую своей жизнью и скрываюсь, чтобы предавать своих духовных чад и тех, кто пытается спасти их? Я сохранил все тайны Дантона, я скрыл участие мадам Турдонне в попытке спасти королеву. Я не выдал и вашу дружбу с Демуленами. Александр вспомнил, как смотрел Дантон в свои последние минуты на аббата Керавенана, вспомнил и взгляд аббата, которым тот проводил своего духовного сына в иной мир. – Я вовсе не вас имел в виду. Я передал мадам Демулен деньги на глазах у… у свидетеля, который мог неверно истолковать этот возврат долга. – Этот свидетель – Лафлот? – Кто такой Лафлот? – План восстания выдал трибуналу заключенный Люксембургской тюрьмы, некто Лафлот. Он подслушал заговорщиков. Александру показалось, что невыносимая тяжесть, два месяца прижимавшая его к земле, внезапно испарилась: – Даже не могу описать вам, падре, какое облегчение узнать это! Я боялся, что мужественную мадам Демулен погубила… погубил кто-то другой. – Люсиль успела рассказать мне о вашем участии в борьбе Камиля и о вашей щедрости. Если вы хотите спасти мадемуазель Бланшар, ее тетку и множество других совершенно невинных людей, вы должны довести дело «снисходительных» до конца. Александр обомлел: – Да как?! Вы были на их казни. Вы думаете, моя шея – стальная? – Больше некому. Дантон и Демулен уничтожены. Остались только вы. Что этот странный человек имеет в виду? Воронин в Париже совершенно одинок: чужак, без армии, без сторонников, без связей, без собственной газеты, даже без друзей. – Вы и впрямь надеетесь, что там, где сложили головы влиятельнейший Дантон и знаменитый Демулен, там преуспею я – не журналист, не оратор, не политик? Если это, по-вашему, так просто, то почему вы сами давно этого не сделали? – Потому что сегодня никто не станет прислушиваться к неприсягнувшему священнослужителю. Но вы – другое дело. Вы целый год посещаете заседания Конвента и якобинского клуба, вы знаете позиции и мнения всех депутатов. К тому же вы самоотверженны, отважны и неравнодушны к судьбам невинных людей. Вы готовы рисковать собой, готовы действовать и способны увлечь за собой остальных. Ваши порывистость и искренность необыкновенно привлекательны. Все это поможет вам. Тыльной стороной ладони Воронин вытер внезапно вспотевший лоб. – Даже если допустить, что вы правы, этого недостаточно. Камиль превосходил меня во всем. Это не помогло его делу и не спасло его. – Вы, конечно, тоже рискуете собой. Но у вас есть одно преимущество перед Камилем, даже два, нет – три! – Аббат испытующе осмотрел Воронина, словно еще раз удостоверяясь, что не ошибся. – Первое: вы не принадлежите ни к какой клике. Вы не робеспьерист, не дантонист, не эбертист, не роялист, не часть парламентского болота, не католический священник и не жирондист. Вы – никто. За вами нет никакой силы. – Это преимущество? – Александр постарался скрыть разочарование. – Безусловно. Вас никто не опасается, у вас нет идейных противников и врагов. Никому из этих честолюбцев не придется признавать ваше участие и делиться с вами отвоеванным пирогом власти. Во-вторых, вы уже знаете: то, что пробовали сделать Камиль и Дантон – переубедить самого Робеспьера, возбудить общественное мнение, заставить народ выступить против террора, – все это обречено на неудачу. Народ даже ради своего кумира Дантона пальцем не пошевелил. – Вы легко убедили меня, что дело пустяковое, – горько хмыкнул Воронин. – Калигулу и Нерона не народ сверг, а собственные приближенные. Наверняка у многих в Конвенте уже сильно ноет шея. – Аббат понизил голос: – Вы можете напугать их, вы можете не дать им покоя, вы можете указать им, что делать. – Да я сам не знаю, что делать. – Подумайте и поймете. Положить конец безумию можно, только сокрушив вдохновителя бесчеловечной системы. Это единственный путь спасти мадам Турдонне, мадемуазель Бланшар и всех нас. Уже из праздного любопытства Воронин поинтересовался: – А в чем мое третье преимущество? – Вы счастливчик. Да, да, не смейтесь. Без этого разве вы все еще были бы целы? Если вам понадобится моя помощь, спросите у сторожа церкви Сен-Жермен-де-Пре о гвардейце Мишеле Гюитарде. Видите, я полностью вам доверяю. Аббат Керавенан прощальным жестом приподнял сменившую треуголку войлочную шляпу и двинулся к выходу. Александр вспомнил злосчастный орден Святого Людовика: – Простите, падре, у Рюшамбо хранился орден Святого Людовика, а потом он оказался у мадемуазель Бланшар. Это было пожертвование Рюшамбо? Это вы передали его мадам Турдонне? – Орден? – гвардеец недоуменно тряхнул плечами. – Ничего об этом не знаю, Цезарь Рюшамбо не жертвовал мне никакого ордена. XXVI СВЕРХУ, С ГАЛЕРЕИ, бывший театральный зал выглядел почти пустым. Из семисот восьмидесяти двух депутатов Конвента в собрание продолжали являться лишь треть, остальные предпочитали скрываться в местах более безопасных. Да и немногие присутствующие не сидели на своих скамьях, а слонялись по Национальному дворцу и парку, готовые улизнуть, едва пойдет речь о вотировании чреватых неприятностями решений. Член Комитета общественного спасения Кутон зачитывал новый закон, и народные избранники вновь трепетали, хотя, казалось бы, давно ко всему привыкли. – Я предлагаю принять новый декрет: предать смертной казни каждого, кто пытается ввести народ в заблуждение и мешает его просвещению, каждого, кто портит нравы и развращает общественное сознание, а также всех, кто охлаждает энергию и оскверняет чистоту революционных и республиканских принципов! Впервые со времени падения Жиронды Конвент встретил предложение триумвира без восторженного одобрения, но большинство депутатов были настолько запуганы, что драконовский закон с его расплывчатыми формулировками, позволяющими уничтожить любого, был немедленно принят. Сразу после казни Демулена и Дантона члены ассамблеи ужаснулись правительству которое они сами и создали, однако никто не знал, что делать. Увы, именно из этих марионеток, давно предавших бывших соратников и смертельно боявшихся за собственную шкуру, Александру предстояло выковать отпор террору. Оставалось надеяться, что именно эти малодушные, загнанные в угол трусы и обезумевшие от страха соучастники превратятся в стойких противников Комитета общественного спасения, едва опасность нависнет над их собственными головами. Воронин действовал с безоглядным безумством человека, которого должны расстрелять на закате. Еще утром в полицейском департаменте секции он разузнал, что гражданка Бланшар жива и заключена в женскую тюрьму Ла-Форс в качестве «подозрительной». Почему и когда ее арестовали, канцелярист не сообщил. Зато о грядущем приговоре гадать не приходилось.