Александр не выдержал: – Необходимо узнать, куда девалась Габриэль Бланшар. Следователь внимательно поглядел на Александра: – Сдается, гражданин Ворне, ты близко к сердцу принимаешь судьбу девицы? Тебе эти угрозы домохозяйки вряд ли нравились, а? – Никто из нас, кроме Брийе, не знал, что домовладелица собирается заново сдать эту квартиру. Во время вчерашнего ужина ни мадам Планель, ни супруги Брийе ни словом не обмолвились о будущей сделке. Девица Бланшар одинока и беззащитна и, разумеется, вызывает у меня сочувствие, но не настолько горячее, чтобы ради нее убить другую женщину. – Так, – комиссар оглядел жильцов, строго постановил: – Пока что никому дом не покидать. – А как же завтрашний праздник? – возмутилась Жанетта. – На него всем велено явиться. Там же само Верховное Существо будет выступать! АЛЕКСАНДР ЗАСТАЛ ВАСИЛИЯ Евсеевича чаевничающим, еще в ночном колпаке. Дядюшка никогда не усматривал причин расстраиваться из-за чужих несчастий, так что весть о гибели домовладелицы и пропаже Габриэль перенес стоически. – Не баба, а мерзкий почечуй какой-то эта Планелиха была, ей-богу! Земля ей пухом. – Степенно осенил себя знамением, взял кусочек сахара, засунул за щеку и, жмурясь от удовольствия, отхлебнул из фарфоровой чашки горячего чаю. Александр не мог усидеть, ходил туда-сюда по гостиной. – Ну чего маешься? – осерчал дядюшка. – В глазах от тебя рябит. Все и так понятно: Шевроль укокошил Планелиху, чтобы та не вязалась к его невесте. – Если только он убил Планелиху, а не наоборот. – Наоборот? – дядюшка поправил очки, с интересом уставился на племянника. – Тело-то чье нашли? – Тело ее. – Ну ты, Саня, как знаешь, а для меня это многое проясняет. – Ничего не проясняет. Александр выудил из-за пазухи мятую обгоревшую бумажонку, расправил. Это и впрямь оказался черновик доноса на гражданку Бланшар, предательски скрывающую, что она бывшая аристократка, и на Этьена Шевроля, «такого же голландского шпиона и иностранного агента, как его ближайший друг и изменник родине Эбер, и который к тому же многажды покушался на жизнь доброй патриотки Бригитты Планель». – Вся писанина перечеркнута и переправлена. А чистовика нигде не было, небось уже отослала в трибунал. Если Шевроля с Бланшар арестовали до того, как ее убили, то это она погубила их, а не они ее. – Ну кто ж теперь знает, когда именно ее убили. – До девяти вечера живехонькая домовладелица подписывала у нотариуса контракт с Брийе и вышла оттуда с кучей ассигнатов в правом кармане. С рассвета во дворе околачивался Пьер, расписывал дом лозунгами, а в полдень тело уже нашли окоченелым, несмотря на теплый день. Значит, ее убили не раньше девяти вечера и не позже рассвета. Если Шевроля арестовали до этого, то он уже не виновен в этой смерти. Тогда остаются Брийе или случайный грабитель. Дядя горестно покачал головой: – До чего же ты докатился, Санька! Русский дворянин, офицер, с боевыми наградами, а интересуешься, кто укокошил мерзкую мещанку Планелиху У тебя что, более важных забот нет? Чем мы, к примеру, ужинать сегодня будем? – К сожалению, убийство Планелихи – моя забота, Василь Евсеич! Если это не Шевроль, то подозрение падет и на меня. Убили Бригитту в нашем дворе, а то, что я в это время был дома, никто подтвердить не может. – Как это «не может»? А я на что? – Не поверят вам, дядюшка. – Мне, дворянину и доверенному лицу российской самодержицы, не поверят?! – Ну, если вы признаетесь, что вы дворянин и доверенное лицо российской самодержицы, тогда, может, вас и выслушают, но лучше бы не использовать такое сильнодействующее средство. – А мадемуазель Бланшар куда подевалась? – Боюсь, арестована вместе с Шевролем. Завтра департамент полиции закрыт из-за праздника Верховного Существа, а послезавтра с утра пойду узнавать. Только на месте комиссара я бы скорее меня заподозрил, чем хрупкую мадемуазель Бланшар. – Тебя-то с какой стати подозревать? Ты ведь не убивал? – Нет, только грозился. Убить женщину, даже такую, как Бригитта, да еще столь вульгарным способом, я бы не набрался духа. Но достаточно, чтобы меня заподозрили, стали допрашивать, расследовать, наводить справки, откуда мы взялись, да чем занимаемся, да кто нас знает. Стоит полиции запросить Кальвадос, из которого мы якобы приехали, – и обнаружится, что мы вовсе не те, за кого себя выдаем. – Тогда бежать надо, а не сидеть невестой на смотринах! – дядя решительно отложил газету, скрестил руки на груди: – Давай, Саня. Я, что ли, вещи собирать буду? – Куда бежать? Как? Из Парижа без лессе-пассе через заставу не пропустят, а в городе нам в любом новом месте придется заново регистрироваться. Самый верный способ закрыть расследование – это как можно скорее найти убийцу. Если окажется, что Планелиху убил Этьен, то нас оставят в покое, а если не он, то мое исчезновение только убедит полицию в моей вине. Но вас, Василь Евсеич, никто ни в чем не подозревает. Вам и впрямь хорошо бы хоть ненадолго куда-нибудь перебраться. Надо подумать, кто вас может приютить. Дядя только отмахнулся: – Еще чего выдумал! Хотел бы я посмотреть, как ты без меня справишься! – нахмурился, снова уткнулся в читанную-перечитанную газету и обиженно басил из-за нее: – Я тут о тебе, как наседка о яйце, забочусь: чтобы ты и сыт был, и сух, и в тепле, любимую бобровую шапку для тебя не пожалел! Без меня с голоду подохнешь. Нет уж. Вместе приехали, вместе и уедем – хоть в милое отечество, хоть на площадь Революции. Александр отчего-то закашлялся: – Будем надеяться, убийца вскоре найдется. – Свечи зажги, букв уже не видать. На ужин-то у нас что? В сотый раз спрашиваю. ВСЮ НОЧЬ В РАСПАХНУТОЕ окно лился шелест летнего дождя, пахло сырой землей и пыльными листьями. Где сейчас Габриэль? В Консьержери, в Ла-Форс? Александр вспоминал участь Люсиль, и его захлестывала леденящая волна ужаса. На следующий день, двадцатого прериаля, Конвент вотировал декрет о существовании Верховного Существа и о бессмертии души. Департамент полиции пустовал из-за проведения торжественных церемоний. Наплевав на запрет следователя, Александр пошел на празднество. Все лучше, чем томиться дома неизвестностью и бессилием. Через весь Париж в Национальный сад, бывший парк Тюильри, стекались колонны сорока восьми парижских секций. Газоны густо усеяли сделанные Давидом аллегорические фигуры. Робеспьер, в небесно-голубом фраке и нанковых кюлотах, с огромным букетом цветов в руках, произнес длинную речь со сцены специально сооруженного амфитеатра. Затем сжег Факелом Истины облитое скипидаром картонное чудовище Атеизма, и на его месте воссияла слегка закоптелая статуя Мудрости. Тут в соответствии с планом Исполнительного комитета народного образования грянуло всеобщее ликование. Били барабаны, надсаживались трубы, с мостов доносились артиллерийские залпы. Счастливые толпы построились в колонны и, горланя патриотические песни, двинулись к Марсову полю, переименованное в Поле объединения. Впереди всех вышагивал Робеспьер, в некотором отдалении семенили в шляпах с плюмажами прочие депутаты, перепоясанные трехцветными кушаками. Следом тянулся кортеж с колесницей, полной атрибутов ремесел и искусств, позади маршировали саперы, пожарные, канониры и духовые оркестры. За спиной Александра мужской голос произнес: – Посмотри на эту скотину. Ему мало быть повелителем. Он хочет быть Богом. Александр обернулся. Жак-Алексис Турио, депутат от Марны, бывший соратник Дантона, кивал на Робеспьера. Шествие обогнуло статую Свободы, через мост Революции пересекло площадь Инвалидов и вышло на Поле объединения. Там опять вдохновенно исполняли симфонии, с энтузиазмом пели гимны Божеству, дружно и торжественно клялись не складывать оружия, пока не будут истреблены все враги республики. Робеспьер, ставший не то Верховным Существом, не то его жрецом, опять жевал все те же нескончаемые речи. После залпов артиллерии, символизирующих возмездие врагам нации, и дружных криков «Да здравствует Республика!» довольные патриоты секциями разошлись по домам. АЛЕКСАНДР ВОЗВРАЩАЛСЯ ПО опустевшему городу. У пекарни из-за праздника не оказалось очереди, и, вспомнив, что дома поджидает вечно голодный Василий Евсеевич, уничтожавший любую выпечку быстрее, чем дракон – девственниц, Александр вошел внутрь. От большой печи несло жаром, и над дубовыми квашнями витал кислый аромат бродившего теста. – Голубушка Розали, мне буханку секционного. – Что вы такой невеселый, месье Ворне? Воронин только слабо усмехнулся, не в силах шутить и флиртовать. Пышная булочница поглядела на него с жалостью: – Тут у меня парочка бриошей припрятана. Возьмите дяде, я знаю, как он любит. Она поспешила в чулан, на ходу бросив сыну: – Мартин, хватит мечтать. Пол подмети! Через минуту вернулась, протянула узелочек. – Спасибо, прекрасная Розали. Дядюшка за каждым завтраком поминает вас с благодарностью. Я, пожалуй, расплачусь за последнюю декаду. Сколько с меня? Розали сняла со стены бирку с зарубками, придвинула абак, принялась подсчитывать задолженность. Александр заметил, что с соседнего крючка исчезла старая бирка, густо усеянная зарубками невыплаченных долгов. Она висела на стене уже год, словно напоминая о грехе и долге Планелихи. Кивнул на опустевший гвоздь: – Я смотрю, вы уже знаете. Булочница обернулась на стену, спросила: – Вы о чем? – Что ждать уплаты долгов от Бригитты Планель теперь не приходится. Вчера нашли ее тело с проломленной головой. Мадам Нодье распахнула глаза, замерла в изумлении, но не стала делать вид, что расстроена, только горько усмехнулась: – Ах вот как?! – Тщательно обмела прилавок от крошек, потом сказала: – Я ее бирку выкинула. Какой в ней толк? Мерзавка скорее и на меня донесет, чем долг вернет. Мартин, буханки сгорят! Юноша отложил метлу, отряхнул руки и бросился к гудящему зеву печи. – Восемь ливров сорок су. Это из-за бриошей так дорого получается. Зато таких больше нигде в Париже не достанете, это только для своих. На настоящем сливочном масле и с персиковым мармеладом. Александр расплатился, вышел, на пороге остановился, придерживая дверь, пропуская внутрь женщину с детьми. Пока мешкал, Мартин вымел ему под ноги крошки, листочки, щепочки, пыль и прочие соринки.