А рыжий Тальен вскочил на трибуну, выхватил из-за пазухи кинжал и, размахивая им, сбивчиво, но яростно клялся умереть за свободу и поразить тиранов собственной рукой. Все топали ногами, свистели, потрясали кулаками, кричали: – Тирания! Диктатура! Триумвират! Беззастенчивый казнокрад Фрерон потребовал прекратить кровавые проскрипции Суллы. А когда Вадье высмеял риторику Робеспьера, осмелели самые робкие. Незаметный доселе дантонист Луше внес предложение арестовать Робеспьера и его брата Огюста, а заодно Кутона, Леба, Сен-Жюста и Анрио, командующего парижской Национальной гвардией. Председатель Турио немедленно поставил эти вопросы на повестку. Конвент единодушно голосовал за и наградил себя громом аплодисментов. Приставы вывели арестованных комитетчиков, в том числе и бледного, съежившегося Неподкупного. Но никакие приставы не могли арестовать командира Анрио, за которым стояла Национальная гвардия, и никто не знал, что делать дальше. Заседание прервали до семи часов вечера. СЕРДЦЕ АЛЕКСАНДРА РВАЛОСЬ из груди: Конвент – всего лишь кучка осмелевших от страха болтунов. Вопрос власти решат национальные гвардейцы, санкюлоты коммуны и население Парижа. Уже выходя, Воронин наткнулся на взволнованного Робера Ленде. Тот размахивал какими-то бумажными листами и кричал: – Я только что из трибунала! Я не мог остановить их! Они казнили поэтов Руше и Андре Шенье! В эти минуты Фукье-Тенвиль выносит смертные приговоры, прямо сейчас «корзина для капусты» везет невинных к эшафоту! Пока мы тут спорим, нашим согражданам, старикам, женщинам, нашим сыновьям и братьям отсекают головы! – Ленде кинул проскрипционные списки в публику: – Этих людей уже нет на свете! Депутаты мельком пробегали имена и передавали страницы другим. Наконец Воронин смог прорваться поближе и выхватить перечень жертв. Одно из имен словно выкололо ему глаза: Габриэль Бланшар. Нить, державшую его все эти сорок пять дней, обрубили. Александр почувствовал, что летит в бездонную пропасть и не в силах остановиться. XXXIII ГАБРИЭЛЬ ОТКРЫЛА ГЛАЗА и увидела над собой лицо Терезы. Вокруг был все тот же сырой и душный подвал, только снаружи доносился оглушительный бой набата. Нахлынуло невероятное облегчение: она жива, она жива! Приподнялась на локте, оглянулась: – Что случилось? Почему меня не забрали? – В городе восстание. – Нас освободят? Тереза стиснула руки: – Не знаю. Никто не знает. Надо ждать и надеяться. – А где Франсуаза? Тереза молчала. Габриэль оглянулась, закричала: – Франсуаза! Франсуаза! Тереза, где моя тетка? – Ее увезли. Вызвали и увезли. – Ее не могли вызвать. Она уже давно приговорена. К заключению, не к смерти. Ее не могли вызвать! – Успокойся! – резко оборвала Тереза. – Наши друзья в Конвенте восстали! Они остановят казни. – Откуда ты это знаешь? – От жены тюремщика. Тальен передал через нее, что он сделал то, что обещал. Если он победит, мы выйдем отсюда! – Почему же забрали Франсуазу? Тереза не ответила. Габриэль вскочила, бросилась к решетке: – Я должна сказать им! Это меня должны быть забрать, не ее! Тереза отодрала ее от прутьев, силой утянула внутрь зала: – Ты думаешь, что, если сама им сдашься, они отпустят твою тетку? Тебя, конечно, тут же схватят и отвезут в трибунал, но ее уже никто не освободит. Ты хочешь быть последней, кому успеют отрубить голову? – Я не хочу, чтобы Франсуаза оказалась последней! – Ее уже не вернуть. Она хотела спасти тебя, она отдала свою жизнь ради тебя, теперь ты не губи себя ради нее. Габриэль скорчилась на полу и отчаянно зарыдала. Она бессильна: виконтессу де Турдонне ни за что не освободят в суде, даже если ее имени нет в сегодняшней «охапке». Послышалась поступь солдат. Сидевшая рядом женщина взвизгнула: – Нас всех перережут! Как в сентябре девяносто второго! Два года назад санкюлоты ворвались в тюрьмы и, опасаясь восстания, перебили всех заключенных. Сейчас за стенами тоже гудел сброд, в окна вплывал чад факелов. Габриэль забилась за колонну. Больше всего она хотела, чтобы двери тюрьмы распахнулись, больше всего она боялась, что в них хлынет озверевшая толпа с топорами и пиками. Из-за решетки тюремщик выкрикнул: – Тереза Кабаррюс! – Не ходи, не ходи! – Габриэль вцепилась в руку Терезы. – Он может сообщить мне, что происходит. Обе протиснулись к заграждению. Тюремщик просунул Терезе записку. Она ухватила его за рукав: – Ради всего святого, что творится в городе? – Войска коммуны и Конвента столкнулись на Гревской площади. Чья возьмет – неизвестно. XXXIV АЛЕКСАНДР ПРОСНУЛСЯ ОТ доносящегося снаружи шарканья по стене дома. В спальне было пасмурно и свежо. Встал, охнув от боли, ломившей все тело. Пошатываясь, поплелся к окну, распахнул ставни, выглянул. Перед ним оказалось ликующая физиономия Пьера, балансировавшего на лестнице. – Ты чего? – хмуро спросил Александр. – Республика спасена! – гордо объявил Пьер, не прекращая энергично замазывать густой серой краской свежий, им самим несколько дней назад намалеванный на стене лозунг революции. – Теперь их всех казнят. – Кого «всех»? – Всех тиранов. Гильотину перетащили обратно на площадь Революции и уже с утра казнят. Так им и надо, этим суллам и кромвелям! – Кыш отсюда! Захлопнул окно, взял кувшин, плеснул в лицо прохладной воды. ПОСЛЕДНИЕ СУТКИ ВСПОМИНАЛИСЬ жарким, душным, кошмарным сном, когда все знают, что ради спасения себя и нации необходимо немедленно действовать, но при этом почему-то только суетятся, спорят, обсуждают и разглагольствуют. После ареста Робеспьера наступил хаос. За стенами Национального дворца бурлил Париж, в ратуше и во всех секциях бил набат, все заставы заперли. Каким-то чудом арестовали растерявшегося Анрио, но вскоре, как в повторяющемся бреду, санкюлоты освободили и его, и Неподкупного, и их сторонников. Получившие свободу комитетчики поспешили в ратушу и спешно стягивали войска себе на подмогу. Вскоре Анрио двинул канониров с пушками на мятежный Тюильри, чтобы разбомбить здание Конвента вместе с его самоотверженными депутатами. В самом Зале равенства нечем было дышать – воздух стоял. Бессилие объяло всех: потные, злые и усталые люди смирились с тем, чтобы мужественно погибнуть за свободу и закон. Александр помнил слепящее солнце на ступенях Национального дворца, стекающий по лбу пот и собственные истошные крики канонирам: – Робеспьер и Анрио вне закона! Не стреляйте по народным избранникам! Анрио вне закона! В памяти осталась вставшая на дыбы лошадь Анрио, его приказ открыть огонь, мучительное ожидание выстрелов и бесконечная, оглушительная тишина. Говоруны Конвента победили: канониры отказались расстрелять законно избранных представителей народа.