– Жаль, конечно, соседушек. Александр угрюмо молчал. Василий Евсеевич подпихнул под спину пару подушек, уже благодушно добавил: – А с другой стороны, не встряла бы эта Турдонне, я бы королеву всенепременно спас бы. – Теперь уже никогда не узнаем. Может, если бы не ваше появление, ее бы аббат Керавенан спас. – Это еще что за птица? – Да гвардеец этот. На самом деле он оказался переодетым неприсягнувшим священником и духовником Дантона. Он его исповедовал и венчал с молодой женой. Дантон к нему так расположился, что даже выплатил ему пятьсот ливров. И на эти деньги аббат с помощью мадам Турдонне затеял побег королевы. – Интересно, как я мог это знать? Кто мне все мозги запудрил россказнями о том, что соседки и старуху Жовиньи сдали, и Марата прикончили? Кто мне нашептал, что они на пекаря донесли? – Да, во всем виноват я один, – печально согласился Александр. – Да в чем же ты виноват? – спохватился дядюшка. – Ты всех спасти пытался, собой рисковал. – Я и под Измаилом собой каждый день рисковал, эка невидаль. А спасти никого не смог. И самоотверженного священника за агента Дантона принимал. – Ну знаешь! Если духовное лицо переодевается в гвардейца, прыгает на темных лестницах на девиц и теряет списки людей, с которыми сплошь приключаются несчастья, самый доверчивый человек может на такого священника подумать что-нибудь дурное. – Вот этот список меня и насторожил. Только когда я увидел, как Дантон перед казнью глядел на гвардейца, только тогда меня осенило, что он-то и есть тот аббат Керавенан, о котором Люсиль Демулен говорила. Он вовсе не убийцей Цезаря Рюшамбо был, а его духовником. – Ну я-то с самого начала знал, что процентщика этот санкюлот своей палицей порешил, – заявил Василий Евсеевич. Александр не стал напоминать дядюшке прежних столь же прозорливых обвинений в адрес соседок. – А меня этот пистолет запутал. Слова Юбера, что Рюшамбо дубиной убили, ангельской музыкой прозвучали. – Не кори себя. Если девица принимает драгоценности от грабителя, можно и ошибиться на ее счет. – Ей деньги для тетки необходимы были. И она даже не знала, откуда этот орден. – Что значит «не знала»? Она что, не заметила, что этот орден ей Шевроль всучил? – Но откуда ей было знать, что он ради этих драгоценностей человека убил? – Интересно, а что она думала? Что он на них накопил? Из своих сорока су за каждое заседание? Чего она вообще с членом коммуны якшалась? – За это я ей не судья. Ее саму как щепку в водовороте вертело. – Помолчал, добавил: – И Планелиху не она убила. Василий Евсеевич беззаботно отмахнулся: – Тот, кто пробовал дрянное рагу Бригитты, не станет строго судить ее убийцу. – За Планелихой худшие грехи водились. Это ведь она донесла на булочника. И на Франсуазу, и на саму Габриэль тоже она. Так ненавидела людей вокруг, что невольно проговаривалась. При мне как-то брякнула, что правильно, мол, мадам Турдонне посадили за отказ принимать ассигнаты. Сама донос писала, так что прекрасно знала, в чем состояло обвинение. А на братском ужине шипела, что Нодье, мол, сами белым хлебом питаются, а другим велят на себя пенять, если тем приходится черным давиться. В доносе на пекаря именно это и было сказано. – Вот как? Сколько интересного я пропустил. Мнето весь ужин пришлось следить, чтоб братающиеся соседушки друг другу в волосья не вцепились. Карета свернула за угол и прогрохотала мимо длинной очереди перед хлебной лавкой. – Похоже, что в термидоре очереди за хлебом не короче, чем в прериале, – заметил дядюшка. – Да. Розали Нодье придется нелегко. Мартин отправляется во Французскую Гвиану, в Кайенну. – В бразильские дебри? Не слишком ли жестоко отсылать парнишку на «сухую гильотину» из-за мерзейшей доносчицы? – Дядя, как вы догадались? – Что это он Планелиху порешил? Да очень просто. Как только Розали и Мартин согласились подтвердить, что мы весь тот вечер провели у них. А сам-то ты откуда узнал? – На следующий день после убийства я зашел в пекарню и заметил, что куда-то исчезла долговая бирка Планелихи. Булочница все это время хранила ее, видимо, как напоминание о вине душегубицы. И хоть Розали и старалась скрыть свое удивление, но я заметил, что для нее исчезновению бирки тоже оказалось неожиданностью. Но об убийстве она тогда еще не знала. Теперь-то ясно, что именно этой биркой Мартин и ударил Планелиху: – Мать сына выдавать не станет, ясное дело, а он к тому же за отца мстил. – Но окончательно все стало ясно, когда Мартин начал подметать. Во время моего допроса комиссар Юбер отряхнул мундир от пылинок. И я вспомнил, как точно так же он стряхивал с плеч цветочки жимолости. Они и выдали Мартина. Парень при мне вымел из лавки несколько таких мелких светленьких цветочков. Там в округе никакой жимолости не растет, зато каждый, кто лазил к телу Планелихи через кусты, оказывался сплошь обсыпан этим цветом. Ночью Мартин их не заметил, и они облетели с него уже в пекарне. А следы белой пыли на платье и на волосах убитой? Это ж сахарная пудра с бриошей Розали! Мартин постоянно весь ходил в этой пудре. – Вот я и говорю: жестоко из-за нескольких цветочков парня на каторгу посылать! Такие бриоши эти Нодье пекли, за них я бы простил им скверную бабу, тем более такой паскудной наружности, – великодушно решил Василий Евсеевич. – Мартин в Кайенну не в качестве заключенного едет. Он присоединился к миссии священников, под их руководством будет заботиться о ссыльных, помогать им. Такое искупление на него аббат Керавенан наложил. Сказал, что принял это решение ради самого Мартина. Он считает, что негоже юноше начинать жить с таким грехом на совести. Святые отцы будут за ним приглядывать. Может, для парня все сложится не так уж плохо. Экипаж свернул с набережной в путаницу улиц. Александр смотрел в окно кареты, в последний раз провожая взглядом аристократические особняки Маре. Внезапно в узком проеме боковой улицы заметил Габриэль! Ее волосы, ее фигура, абрис лица, даже ее походка! Она шла под руку с драгуном. Схватился за ручку дверцы, распахнул, хотел выскочить, но Василий Евсеевич крепко вцепился в полы его сюртука. Воронин пришел в себя, очнулся, сообразил, что обознался, что этого быть не может! Да и парочка уже скрылась из глаз. Александр вытер мгновенно вспотевший лоб, рухнул обратно на скамью. Сердце билось так, что кучер мог услышать. Что только не помстится от отчаяния! Он и видел-то ее лишь одну секунду, и то со спины. В Париже полно стройных брюнеток с распущенными по плечам волосами. И одета эта женщина была совсем иначе – в новомодное полупрозрачное платье. Увы, Габриэль уже никогда не гулять по улицам города. Разве что по Елисейским полям, да и то не в Париже. – Она тебе еще долго будет чудиться, – мягко сказал дядя. – Не разразись революция, мадемуазель Бланшар, может, прекрасной бы партией оказалась, но в тяжелых обстоятельствах девица на все была готова. Дурака Шевроля подговорила с Бригиттой расправиться. – Василь Евсеич, вы меня не слушали, что ли? Планелиху Мартин убил. Он сам признался. – Мартин просто опередил Шевроля. Помнишь, после ужина мадемуазель Бланшар запретила женишку за собой тащиться, и он послушался, как щенок? – Это еще не доказательство! – А почему она вдруг замуж за него согласилась? Не от великой же любви? К тому времени от скрывающегося эбертиста только одна польза и осталась – его дубина. – Она не собиралась за него замуж. Я в мэрии был, оказалось, она даже не подписала заявление о браке. Василий Евсеевич приподнял бровь: – Тем хуже. Значит, посулила, а выполнять обещание и не собиралась. Александр молчал, а дядя безжалостно продолжил: – Каким, по-твоему, образом она собиралась отделаться от женишка? Александр знал каким. Своими глазами видел приказ об аресте, показанный ему комиссаром Юбером. Там черным по белому сообщалось, что сведения об Этьене Шевроле получены членом Комитета общественной безопасности Жаком-Луи Давидом от гражданки Бланшар. Он помнил злую отчаянность Габриэль на братском ужине. Девушка уже до этого поняла, что хозяйка намеревается сообщить в трибунал о ее аристократическом происхождении, чтобы заново сдать квартиру. Пришлось мадемуазель Бланшар посулить Этьену выйти за него замуж, если он избавит ее от хозяйки. А чтобы обещание выполнять не пришлось, она накануне донесла на жениха Давиду. Но на том же ужине Мартин окончательно понял, кто погубил его отца, и опередил Шевроля. Вот только Планелиха успела отослать собственный донос на жилицу, и Габриэль тем же вечером арестовали. Но что толку теперь признавать, что девушка с ангельским именем оказалась вовсе не ангелом? Ее уже и в живых не было, а сердце по ней ныло еще сильнее. Карета миновала маленький остров Братства. На самой его оконечности возвышался отель Ламбер. Отсюда все началось. Именно в этом красивом особняке собирались лучшие умы Франции, здесь жил Вольтер, бывал Руссо. Здесь родились прекрасные идеи, обещавшие братство, свободу и равенство, а раздавшие голод, унижения и смерть. Глухо сказал: – Главное зло не в мадемуазель Бланшар было. И не в Мартине. И даже не в Этьене или Планелихе. Зло стало возможно, когда всего тройка беспощадных идеалистов оказались абсолютными правителями всей Франции, когда они сказали людям, что доносить похвально, а убивать – нравственно. Василий Евсеевич на некоторое время притих, но долго не выдержал, кашлянул смущенно: – Я, Саня, стыдно признаться, все это время заблуждался. – Ничего, Василь Евсеич, такие времена, что многие заблуждались, – великодушно простил Александр дяде его косную неприязнь к революции и нападки на соседок. – Я ведь все перепутал, старый дурак! Я тебе все время про Машеньку да про Машеньку, а сейчас вдруг припомнил: не Машенька она вовсе, а Дашенька! Дашенька Архипова она. Но, кроме этого, все остальное – чистая правда. Девица отменная. Александр мстительно молчал. Василий Евсеевич повертелся на скамье, оправил рукава, невнятно заклокотал и обиженно заявил: – Бог мне судья, я только хочу, чтобы ты связал свою жизнь с достойной тебя девушкой. – С вашей Машенькой, небось? – Дашенькой! – строго поправил Василий Евсеевич. – Исключительно трепетное создание. Сенную девушку, лоботряску и распустеху, и ту не выпорет. Не девушка, а, считай, целый корабль с белоснежными парусами! Один лесок чего стоит! – И уже как о деле решенном: – Венчаться до Рождественского поста хорошо бы. Воронин вздрогнул: – Кому венчаться? – Ну не мне же. Тебе с Дашенькой, разумеется. Девка тебя весь год ждала, все глаза выплакала. Александр усмехнулся: – Да я ее даже не помню, Дашеньку эту вашу! Может, она мне и не понравится вовсе. – Чего? – дядя с жалостью и недоумением оглядел племянника поверх очков. – Да скорее голодной собаке котлета не понравится, чем тебе Дашенька Архипова! Там коса до подола, румянец зарей во всю щеку, от улыбки такие ямочки, что в каждой сердце тонет. Ходит – словно Волга течет, глаза – не стылые Гаврилкины озера, а ласковые, добрые, как у Богородицы, и смеется так, что за ней хоть в омут. Не дева, а Василиса Прекрасная. Александр невольно представил себе нечто зыбкое, неясное, но женственное, душистое и прельстительное. Встряхнулся: – Да она, может, давно уже за кого другого вышла. – Это ты нашу Дашеньку не знаешь. Высокие свойства ее души еще не оценил. Она на этих парижских вертихвосток не похожа: сегодня революционный маляр, завтра санкюлот, послезавтра драгун. Ждет тебя твоя суженая, точно знаю. – Да откуда вы знаете, Василь Евсеич?