Ну да. Когда ребенок вступает в возраст взросления (что-то около семи лет), он вместе с родителями делает символизирующую себя куклу. Это талисман, он несет много функций. Его место в доме. С собой его берут лишь тогда, когда изображенный человек умирает или когда не надеются вернуться. В него вплетена прядь волос, на одной из нитей капля крови, на другой слеза… Дети Джагерда мертвы? Но ведь Мар сказала, что его семья в отъезде! Я метнулся в одну комнату, в другую, в третью. Вбежал на второй этаж, тут были три спальни – Джагерда, его жены и детей. Зачем жена Джагерда, собирая его вещи, положила куклы памяти? Потому, что его дети были мертвы, он про это не знал, а она уже знала? Потому, что хотела предупредить? Мар сказала, что они в отъезде! Свяжи и запри в чулане… Чулан здесь тоже был. Небольшой и захламленный, как положено чулану. Там я и нашел жену Джагерда, чье имя мне даже не удосужились сообщить. И их детей. Руки и ноги у них были связаны, а на горле у каждого – крошечная царапина. Женщина лежала поверх детских тел, выгнувшись то ли в судороге, то ли в попытке обнять их. Видимо, ее убили последней. Заставили собрать саквояж с вещами. И она собрала, понимая, что дети уже мертвы. И положила куклы памяти в надежде, что враг не знает их смысла. Свяжи и запри в чулане… Мар знала, что они мертвы. Но чтобы у меня и мысли такой не возникло, дала совет на случай их возвращения… при этом неосторожно проговорившись, где искать. Меня стало подташнивать. Я постоял, глубоко вдыхая. Потом все же присел и тщательно проверил пульс. Мертвы. Нейротоксин убивает почти мгновенно. У жниц ядовитых желез нет. Стража, нанося удар, оставила бы сильный разрез. А вот у хранителя маленькие, но ядовитые когти, скрытые в почти человеческих пальцах. Прощай. Этот разговор – не лучшая сделка с моей стороны. Но даже плохая сделка лучше никакой… Он понимал, что его убьют. И что семья мертва, скорее всего, догадывался. Мне хотелось закрыть дверь и быстрее уйти. Но я перевернул жену Джагерда на спину, а детей положил рядом, чтобы она обнимала их мертвыми руками. Детям было лет по десять, то ли погодки, то ли вообще близнецы. Может, у них часто рождаются двойняшки и тройни, потому и эволюция сохранила женщинам четыре молочные железы? Я порылся в памяти, чтобы хоть как-то отвлечься, и понял, что прав. Впрочем, мне не хотелось больше думать об этом, разбираться в структуре общества у тэни, и даже причины женских вольностей в одежде стали неинтересны. Выйдя из тайного укрытия, я ведь ощущал легкий восторг от своей роли разведчика и любопытство к огромному чужому миру вокруг… сейчас все это исчезло бесследно. Почему они поголовно носят плащи и не носят шляпы, на каком двигателе работают автобусы и машины, верят ли в Бога, как летают исполинские дирижабли, какова мораль в культуре, построенной на честности сделок… Все стало вдруг совершенно глупым и ненужным рядом с мертвой семьей гуманоида, ухитрившегося найти сущность в мире, ограбленном вначале Прежними, а теперь Инсеками. На планете Шогар обитали лавли, сумасшедшие и кровожадные твари, которые когда-то мечтали изучать Вселенную и строили чудесные города. На планете Трисгард сумасшедшими и кровожадными тварями были мы, люди. Пускай даже Измененные. Я сел на ступеньках лестницы со второго этажа, спиной к чулану. И заплакал. Слезы у тэни были совсем как у людей, соленые и горькие. Я не знал, о ком или о чем плачу. О женщине и детях, которых никогда не видел живыми? О Джагерде, которому хватило ума создать сущность и мужества говорить со мной… нет, не просто говорить. – Сделка принята, Джагерд, – сказал я в пустоту. Я плакал не об этой планете и не об этих… да к черту обтекаемые формулировки, об этих людях. Я плакал о Земле, которая обречена на ту же судьбу. И даже если Прежние вернут себе контроль, мы все равно продолжим платить дань. Не смыслами, так пушечным мясом. Я плакал о себе. Мне не вернуться на мою растерзанную Землю, не обнять Дарину, не увидеть родителей, не сесть с друзьями за столик в «Рэдке». Еще вчера я утешал себя тем, что у меня появилась новая семья – Измененные, что, как бы там ни было, судьба наемника честнее рабства, что я играю на той стороне, которая немножко лучше… Теперь я знал, что это не так. Как говорил поэтический бомж? Про договор зверей разной окраски? Он был прав. Хорошо ему, в вечно-пьяном добродушном веселье кочующему от памятника к памятнику, чокающемуся пластиковым стаканчиком с гранитными постаментами и декламирующему стихи… А я и стихов-то толком не помню, только те, что в школе учил, а в них уже нет никакого смысла. Единственное, что всплывает в памяти, – строки той девчонки с тусы… Я закрыл глаза и прочитал: – Пойманные капканом созвездий, В поисках предназначения, Мы ожидаем от неба известий, Выхода из заточения. Ждем, повторяя слова и числа, В лицах читая знаки, — Поколение, не знавшее смысла, Запертое в саркофаге… Тишина расступилась на миг и снова наполнила дом. Я поднялся и вышел из коттеджа, в который никогда не вернусь. Передо мной лежал мир, где все было чужим. Даже свои. Но где-то в нем спрятан прозрачный кристалл, хранящий очень важную сущность – такую, за которую уничтожают планеты и готовы рискнуть отношениями с Высшими. И значит, я должен его найти. На остановке ждали две молодые женщины-тэни. Одна приветливо посмотрела на меня – возможно, они с Джагердом знакомы? Я слегка приподнял левую руку в вежливом приветствии, уместном практически в любой ситуации. Женщина махнула рукой в ответ. Автобус подошел минут через пять. Узкий, высокий, с горбиком кабины водителя впереди. Для взрослых предназначалась передняя дверь, детский сектор автобуса отличался меньшими сиденьями и, кажется, повышенной безопасностью при авариях. Тэни любили своих детей… Войдя, я оплатил проезд чекером (механизм слегка зажужжал в моей руке, списывая деньги), сел на одиночное место. Плавно и почти беззвучно автобус двинулся. Только позади, за перегородкой, галдели дети. Я сидел, держа на коленях саквояж и тупо глядя сквозь стекло. Что же мне делать? Что? Остановка с названием «Клинг», что на русский можно было перевести как «тенистая роща у водопада», оказалась в центре жилого района, застроенного домами в семь-восемь этажей в высоту. Кажется, даже панельными… где-нибудь на окраине Москвы район вписался бы как свой. Никаких рощ и водопадов тут не наблюдалось. И на остановке никого не было. Я вышел, остановился, озираясь. Сесть на скамеечку и ждать? Наверное… Из задней двери автобуса вдруг выскользнул подросток лет четырнадцати. Шагнул ко мне, схватил за руку. – Джагерд? – Да… – Идем! И потащил меня обратно к двери. Ну да, с детьми взрослым можно садиться и туда… Мы вошли обратно, и автобус двинулся. Я обвел взглядом десяток подростков и пару взрослых с малышами, сидящих в заднем отсеке. Спросил: – И что? – Выходи на следующей, – сказал подросток. Развел руками. – Все! – Много заплатили? – спросил я. – Нормально, – паренек приподнял ногу, продемонстрировав мне обувь: новенькие, высокие ярко-синие ботинки. – Зацени! – Повезло, – согласился я. Подросток с любопытством глянул на меня и пошел к свободному сиденью. Я остался у дверей. Мысленно потянулся к Форту. Получил ответ – за мной наблюдали, все в порядке, все ожидаемо… Ну понятно, сейчас меня станут передавать из рук в руки. Может быть, этих рук будут десятки, и каждый встретившийся знает лишь одну-единственную часть маршрута.