— Я спрашивал его. — Почему? — Ментату необходима информация… — Ох, — она поглядела на зализанные ветром очертания Барьерной Стены, на расщелины и рытвины в истерзанном камне. Заметив направление ее взгляда, он произнес: — Очень уж внизу открытое место. — Зато здесь легко скрываться, — проговорила она и поглядела на него. — Пустыня похожа на человеческий ум… со всеми его укромными закоулками. — Ах-хх, — отвечал он. — Ах-хх? И что значит твое «ах-хх»? — она вдруг рассердилась на него по совершенно непонятным причинам. — Вам хотелось бы знать, что таится в моей голове, — проговорил он без тени сомнения в голосе. — Почему ты решил, что я еще не разобралась в тебе, прибегнув к предвидению? — требовательно спросила она. — А вам это удалось? — спросил он с искренним интересом. — Нет! — Значит, возможности сивилл не беспредельны. Он казался довольным и это пригасило гнев Алие. — Чему ты радуешься? Разве ты не чтишь мою мощь? — спросила она. Но и для собственных ушей словам ее не хватало уверенности. — Все ваши знамения и предзнаменования я чту гораздо в большей степени, чем вы думаете, — отвечал он. — Я присутствовал на вашей утренней службе. — И какой смысл ты углядел в ней? — Вы очень искусно манипулируете символами, — отвечал он, вглядываясь в приборы управления, — фирменный знак сестер Бене Гессерит, я бы сказал. Но как это часто случается с ведьмами… вы стали беспечны в обращении с собственной силой. Внезапно испугавшись, она буркнула: — Как ты смеешь? — Я смею гораздо больше, чем предполагали мои создатели, — отвечал он. — А потому я остаюсь с вашим братом. Алия вглядывалась в стальные шары, служившие ему глазами: ничего человеческого в них не было. Капюшон дистикомба скрывал его щеки. Губы были плотно сжаты. В них угадывалась сила… и решительность. В словах его слышалась надежность — он действительно был способен и на большее. Так мог сказать и сам Дункан Айдахо. Или же тлейлаксу сумели вложить в него больше, чем рассчитывали… или же это просто обман, часть его подготовки? — Объясни свои слова, гхола. — Познай себя, разве не такова ваша заповедь? — спросил он. Алия заметила вновь радость на его лице: — Эй, ты, не пытайся играть в слова со мной! — бросила она, потянувшись рукой за пазуху к рукояти криса. — Почему тебя подарили брату? — Ваш брат рассказывал, что вы следили за приемом, — ответил он, — значит, вы слышали мой ответ. — Повтори еще раз… для меня! — С моей помощью его хотят погубить. — Это слова ментата? — Ответ вам уже известен, — проговорил он. — Дар этот не нужен. Ваш брат и так уже сам губит себя. Не выпуская из пальцев рукояти ножа, она взвешивала его слова. Речи сомнительные, но в голосе слышится искренность. — Тогда зачем же им это понадобилось? — осведомилась она. — Быть может, тлейлаксу решили поразвлечься. Кроме того, неоспоримо, что Гильдия запрашивала у них именно меня. — Зачем? — По той же причине. — И в чем же мы небрежны? — В том, как вы используете собственные возможности, — парировал он. Ответ его разил в самое сердце, в самые глубины его. Отняв руку от ножа, она спросила: — А почему ты считаешь, что брат мой губит себя? — Ох, девочка! Где же твои таинственные силы? Разве ты не способна подумать? Сдерживая гнев, она ответила: — Подумай за меня, ментат. — Отлично, — он обежал взглядом эскорт, вновь поглядел вперед. За северной кромкой Барьерной Стены показался край Арракинской равнины. — Вот симптомы, — начал он. — Твой брат содержит официального панегириста, который… — Это дар от фрименских наибов. — Странный подарок… — проговорил он, — зачем друзьям окружать его подобострастью и лестью? Неужели вы сами не слышали слов панегириста: Муад'Диб, просвети люди своя! Умма-регент, Император наш! Воды его драгоценны и изобильны, как фонтан неиссякающий. Счастье, расточаемое им, пьют души всех людей во Вселенной. Тьфу! Алия невозмутимым тоном ответила: — Если я передам твои речи нашей фрименской охране, они тебя изрубят в лапшу. — Пожалуйста. — Мой брат правит согласно божественно установленному порядку. — Зачем говорить то, во что вы и сами не верите? — Что ты знаешь о моей вере? — Вдруг оказалось, что, невзирая на все знания и навыки Бене Гессерит, она не в силах подавить дрожь. Слова гхолы подействовали на нее неожиданным образом. — Вы же только что приказали ментату взяться за расчеты, — напомнил он. — Никакому ментату не может быть ведомо, во что я верю! — и она дважды глубоко, с дрожью, вздохнула. — Как ты смеешь судить нас? — Судить? Ни в коей мере. — Ты и представить себе не можешь всех наших познаний! — Во-первых, вас обоих учили править, — отвечал он, — в вас воспитывали жажду власти. Вас обучили видеть насквозь все уловки политики, все глубокие тайны религии и войны. Естественный закон? Что в нем естественного? Этот миф паразитирует на истории человечества! Это же призрак, привидение! Он и нематериален, и нереален. Или вы считаете, что «естественный закон» обрел воплощение в вашем джихаде? — Это пустая трескотня, ментат, — отвечала она. — Я слуга Атрейдесов и нелжив в словах. — Слуга? У нас нет слуг, только ученики! — И я учусь — постижению, — отвечал он, — детка, запомните это и… — Не смей называть меня деткой! — отрезала она, выдвинув крис наполовину из ножен. — Поправка введена. — Он посмотрел на нее, улыбнулся и вновь взялся за управление и пилотирование. Возведенная среди утесов Цитадель Атрейдесов уже виднелась вдали — они подлетали к северным пригородам Арракина. — Безусловно, вы существо Древнее, но воплощенное в теле, едва вышедшем из детства, — проговорил он. — И теперь тело это волнует вновь обретенная женственность. — Просто не знаю, почему я тебя слушаю, — буркнула она, Роняя крис обратно в ножны и вытирая вдруг вспотевшую ладонь об одежду. Фрименская скаредность немедленно возмутилась: напрасная трата влаги! — Вы слушаете меня лишь потому, что знаете, как глубоко я предан вашему брату, — отвечал он. — И мои поступки для вас и понятны, и объяснимы. — В тебе нет ни понятного, ни объяснимого. Кажется, ты — самое сложное существо из всех, кого я знаю. Как узнать, что могли тлейлаксу встроить в тебя? — Намеренно или по ошибке, — произнес Хейт, — они наделили меня способностью изменяться. — Опять дзенсуннитские притчи, — обвиняющим тоном сказала она. — Да, мудрец изменяет себе, а глупец живет лишь для того, чтобы умереть. — Передразнивая его, она повторила: «Учусь постижению…» — Человек не может различить причин озарения и его сути.