Не прояснил ситуации и поджидавший его у входа в зону Хмель. — Будь в полном отказе. Ребят, бравших директора, грохнули. Документы в прокуратуре. Будь в полном отказе, если хочешь жить, — только и успел шепнуть Хмель. Виктор хотел попросить Хмеля сообщить обо всем Ольге, но передумал. Ему нужно было самому разобраться в происшедшем. Пока же было ясно лишь одно — он вновь стал игрушкой в чьих-то руках. Неясна была и цель перевода. Скорее всего вновь с ним собирались расправиться. На этот раз, возможно, во время конвоирования. Пока же, как это и положено при любых перемещениях арестантов, Виктор должен был пройти тюремный фильтр-отстойник — штрафной изолятор или, как называют его зэки, «шизо». Сначала он был один в маленькой, покрытой «шубой» изморози камере. Виктор пытался прилечь на деревянную, окопанную железом шконку, прикантованную к стене. Но только он лег на пыльную отполированную доску, как перед его глазами пробежал тощий рыжий клоп. Там, где появился один такой пассажир, следовало ждать их тысячи, и Виктор быстренько вскочил, вытащил из-под себя телогрейку и сел за вбитый посреди каморки железный стол. Вся его сонливость мгновенно исчезла. Стол окружали четыре намертво приваренных стальных чурбака. На его поверхности чем-то твердым были процарапаны ровные квадраты для игры в нарды, и Виктор понял, что долго он один не просидит. С лязгом отворилась стальная дверь, потом решетка, сваренная из таких толстых прутьев, каких не ставят в львиные клетки. В камеру вошел контролер. Он поглядел на Виктора, потом подошел к тяжелой железной параше. — Девай выноси! — крикнул контролер Виктору. — Кто туда ходил, пусть и выносит, — огрызнулся Виктор. — Ты меня не лечи, начальник, дальше «трюма» псе равно спускаться некуда. — Спускаться некуда, а опуститься можно, — двусмысленно проговорил прапор. — Последний раз спрашиваю: — отнесешь парашу? — Петушка себе найди и забавляйся с ним. Виктор отвернулся и застыл, смотря в окно. — Ну гляди, — сказал конвойный, — сам напросился. — Отошел в сторону и стал отсчитывать входящих в камеру заключенных. Никого из них Виктор не знал и, после традиционного: «Здорово, братва», вернулся к узкому зарешеченному окну, в которое вползал слабый луч света. — Эй, дружок, — раздался гнусавый голос, — подтягивайся к столу. Виктор обернулся. Все четверо штрафников расселись на тумбах и глядели на него так, как будто он был им что-то должен. — Ты, брат, меня с кем-то путаешь, — ответил Виктор как можно мягче, — я разве на дружка похож. Дружок на четырех лапах бегает и хвостом виляет. — А ты не перед кем хвостом не виляешь? Виктор с первого же слова понял, что цепляются к нему неспроста. Глаз его поискал какой-нибудь пригодный для драки предмет и остановился на съемной стальной крышке параши. «Ну, держитесь, братцы, — мимолетно подумалось ему, — за ментов придется вам отдуваться». Он подошел вплотную к спрашивающему. Это был невысокий тонкогубый зэк с бегающими глазами. Все пальцы его были исколоты перстнями. «С малолетки подняли», — отмстил Виктор. — А ты ответишь за свои слова, что я перед кем-то хвостом виляю? — намерено четко разделяя слова, спросил он, — и добавил: — Магомедов, пятый отряд. Имя провокатора Виктор прочитал на бирке, прицепленной чуть ниже острого края воротничка. — Ты знаешь, что это за хата? — намеренно игнорируя вопрос, спросил Магомедов. Скулы заключенного чуть напряглись. Трое его дружков сидели не меняя поз и внимательно слушая базар. — Это хата номер один — хата жуликов. Ты что, жулик? — Я мужик. Только я что, сам сюда пришел? Ты у ментов поинтересуйся, почему меня сюда заперли. Или ты сам знаешь ответ? — Я с ментами не разговариваю. Может быть, ты расскажешь, кто на братву ОМОН навел. Кто золотые горы сулил, а потом ментам двери отпер. Золотого-то не убили. Я с ним на больничке был. Он мне все рассказал. — Я перед тобой оправдываться не буду. Дай мне Золотого на очную ставку — тогда поговорим. А что я кому-то дверь открыл, он за эти слова мне ответит. — Кто ты такой, чтобы Золотой перед тобой ответ держал? Ты умри, — ровно и страшно проговорил пожилой бледный зэк с землистым лицом и впавшими глазами. — Еще слово, гад, скажешь, я тебя прямо здесь урою. Он тяжело задышал и встал. Поднялись и остальные жулики. Виктор отскочил назад, схватил тяжелую съемную крышку с параши и поднял над головой. — Идите, голубчики, сюда, — нежно попросил он. — Я вас отправлю вслед за Мухой и Равилем, хотя к их смерти никак не причастен. Да будет им земля пухом. Увидев, с какой легкостью Виктор поднял тяжелую крышку, жулики как-то вперед не заспешили. Только старик выбросил вперед левую руку, в которой сверкнула опаска. — Попишу, — выкрикнул он, впрочем, не двигаясь с места. В это время моргнул глазок. Надзиратель, увидев, что драка не получается, и проучить Виктора без смертоубийства не удастся, загремел ключами, снова открывая двери. Виктор бросил крышку и отступил в угол. Вошли еще два зэка, один из них Шакура. Вид у него был неважный. Не обращая ни на кого внимания и, видимо, не заметив Виктора, Шакура плашмя грохнулся на нижнюю шконку и закрылся с головой телогрейкой. — Что за базар? — весело спросил вновь прибывший зэк в новенькой телогрейке, подпоясанный шарфом и в черных отутюженных брюках. — Да вот суку поймали, которая Муху ментам сдала, — словоохотливо ответил пожилой жулик, вновь подходя к Виктору и вытягивая руку из кармана. — Чего же он еще в штанах? — удивился щеголеватый зэк. Отодрать волка и затолкнуть в петушатник. Чур, я первый, — поторопился он, видимо, не успев оценить ситуации. Жулик направился к Виктору, на ходу развязывая кушак. Остальные жулики посторонились, как бы давая ему отметиться. Виктор свалил подошедшего коротким боковым ударом в подбородок и добил уже на полу жестким ударом носка в плечо. И только нагнулся за крышкой, как четверо оставшихся набросились на него. Ловко накинутая на голову телогрейка сковала движения Виктора, и его повалили на пол. Он приподнялся и тут же получил сокрушительный удар в бок. Ничего не видя под градом обрушивающихся со всех сторон ударов, Виктор все же умудрился встать. Он отскочил в угол, оттер кровь с рассеченной бритвой щеки и встал в стойку. Щеголеватый зэк так и лежал на полу, не пытаясь подняться, служа для Виктора естественной баррикадой. — До утра не доживешь, — обнадежил Виктора Магомедов, утираясь, — сейчас свет погаснет… Его сухое плоское лицо казалось невозмутимым. — Слушайте, вы спать дадите, — раздался возмущенный голос. — Разборки тут на ночь учиняют. Виктор узнал голос Шакуры. Одно мгновение он колебался, не позвать ли его, но гордость пересилила. Однако Шакура, видимо, поняв, что уснуть в такой обстановке все равно не удастся, да и не имел он права оставлять разборы на произвол судьбы как авторитетный жулик — с него бы потом спросили, — поднялся со шконки. От его коренастой фигуры веяло силой и уверенностью. Он вошел в освещенный слабеньким светом круги тут узнал Виктора. Несколько секунд Шакура остолбенело смотрел на друга, потом одним махом перепрыгнул через лежащего на полу тело, полуобнял Виктора за плечи и осторожно усадил на стальной табурет. — Шакура, это что, твой кент? — озадаченно спросил старик, оттягиваясь в сторону и поднимая с полу телогрейку. Шакура невесело оскалился. — За что били его? — спросил он Мамедова. — На больничке базар был, что он сдал ребят группе захвата. — Я за этого человека ручаюсь, — сказал Шакура. — Виктор, поздоровайся с братвой. Потом они отсели на шконку Шакуры, оставив жуликов резаться в карты. Шакура жадно курил, изредка вскидывая на Виктора черные, пробитые багрянцем глаза. — Мне крышка, — сообщил он. — Менты крутят новое дело. Шьют мокруху, уже свидетелей нашли. — За что они на тебя ополчились? — спросил Виктор, отдышавшись от ударов и чуть покачивая саднящую кисть. — У нас под Грозным банда была, — начал долгий рассказ Шакура. — Человек сорок — пятьдесят. Предводитель — женщина. Совеем молодая, но ее слушали, как мать. Она все приемы у-шу знала, традиции китайцев. На город набеги делали. Потом стали за выкуп людей похищать. Прихватили, между прочим, одного хрена из Москвы, а он случайно в пещере концы отдал, царство ему небесное. В Грозном кибеш подняли, короче, арестовали одного из ее шайки. Несмотря на запрет, пошел он в город. Не знаю, сколько его били, но все же он рассказал, где эта женщина скрывается. Ее тоже взяли и привезли в городскую милицию. По дороге ей руку прострелили — забавлялись. Когда ее в управу доставили, все менты сбежались на нее посмотреть. За письменный стол ее посадили и стали допрашивать. Она им ничего не говорила. Они хотели ее избить, но сначала полковник, который вел допрос, вызвал на очную ставку того суку, который ее сдал ментам. Он не хотел к ней близко подходить. Она, как увидела предателя, полковника ударила ногой в шею и убила, потом взвилась вверх и достала того человека. Только один удар нанесла, и он упал трупом. Менты к ней не приближались. Кидались издалека портфелями, стульями. Стрелять они не могли, боялись попасть в своих, а тех, кто выбился вперед, она сбивала с ног. Не раненая рука, ушла бы она. А так в конце концов ее окрутили и повесили за ноги прямо в управлении милиции. Голую. Потом расстреляли. Так вот менты меня обвинили, что я семью того человека который отдал приказ о расстреле, всю вырезал. Из-под вышки не выйти. Они вчера у меня хотели кровь взять на анализ. Я табурет схватил и кручу: «Kтo первый подойдет, неприятность будет. Убью!» И потребовал вызвать начальника колонии. Они на анализ мою кровь возьмут и прольют ее в том доме, где вырезали семью. А потом соскребут и докажут, что это я в доме был. Они и санитаров вызывали, и народ войсковой — ничего не добились. Обратно сюда отправили, но скоро заберут опять в тюрьму — все равно осудят! — На самом деле кто семью вырезал? — видя, что Шакура заканчивает рассказ, спросил Виктор. — Кто! Кто! Эта женщина, которую голую за ноги повесили, моя сестра была! Пожалуй продолжать не было никакого смысла. Камера уже спала. Лишь никогда не гаснущий свет дежурной лампочки рисовал разводы на стенах, да позвякивали ключи охранников, обходящих помещения. — Хорошо, как твои дела? — С бесконвойки вернули! Искали, как накладные на нолю попали, теперь, по-моему, наоборот, информацию прячут. Не пойму, то ли здесь грохнуть хотят, то ли в другую зону отправят, то ли по дороге в другую зону грохнуть, то ли сгноить в другой зоне. — Быстро же они забыли, что ты для них сделал, — покачал головой Шакура. Он огляделся, пристально изучил в полумраке лица спящих. — По-моему, — продолжил он, — и тебе в зоне ловить нечего. Давай, брат, валить. Иначе нам воли не видать. В ту ночь Виктор не сомкнул глаз. Он не думал о справедливости, его не волновала месть и даже жизнь, как таковая, не была для него главным. Он выбирал путь к Ольге. Виктор прикрыл глаза. И увидел длинный коридор, по которому двигались к нему навстречу яркое солнечное пятно, а вернее шар. Чем ближе шар протягивался к нему, тем явственнее из него проступал силуэт женщины в белых одеждах. Женщина протянула к нему руки, запах знакомых духов стал обволакивать его… Ольга! Догадался Виктор и мотнул головой. Это же ему чудится, снится. Но ведь она входила к нему в сторожку, он помнил, вот только руки ее были загружены сумками и он спрашивал ее откуда она взялась. А она говорила, что заблудилась, что кто-то за ней увязался, явно следил, она сказала ему, что она жена Шакуры и он отстал… Женщина в белом снова прижалась к нему и зашептала колдовские слова. Он схватил ее на руки и понес вперед по коридору, покачивая и утешая ее как ребенка. Она говорила ему, что боится, что за ними погоня и нужно очень спешить… А когда же она меня кормила, силился вспомнить Виктор. Ведь она доставала из сумки столько вкусных вещей, даже икру, он еще ее спросил каст настоящая ли это икра. Ну да, и водка была и два граненых стаканчика она принесла, и они выпили по глотку… И теперь он несет ее по коридору, а впереди, то вспыхивает, то угасает выход, он знает, что это выход в рай и что их там ждут… А она шептала ему, что он ее спас, что вернул ее к жизни, что она верит в него одного и это навсегда. Каким-то невероятным усилием у Виктора прорвалась мысль, что это опять сон, но он помнил, что все это было, он еще ей смазал, нет, не сказал, а написал, что их подслушивают, а потом еще сказал, что у них полно времени, проверка будет только утром, а Ольга ответила, что это прекрасно, это же целая вечность… Вечность там, в конце коридора, там начинается рай и их там ждут, там тихо играет музыка и он покачивает ее на руках как ребенка… Они плывут, обнявшись, в никуда, и это мгновение было, он помнит, это не сон. Она утопала с ним в чистоте белых простыней и он плохо понимал, что же с ним происходит, он не то плакал, не то смеялся и это длилось вечность… Вечность, там в раю, Ольга была тиха и послушна и он нес ее на руках, вперед, убыстряя шаг, торопясь, ведь нужно успеть до рассвета… У Виктора заколотилось сердце, он шевельнулся, я не сплю, сказал он себе, — я же помню это было наяву, Ольга смеялась, поднимала стакан и говорила, что так они и до утра не выпьют, а потом посерьезнела, сказала, что ей горько и нужно выйти на воздух… Свежий душистый ветер закружил их у самого входа в рай. Виктор ощутил легкость и радость, а ветер подхватил Ольгу, закрутил в белую светящуюся спираль и она исчезла… Виктор вскрикнул и открыл глаза. Бред. Сон. Но все это было. Почти все. Конец их свидания он помнил слово в слово и горькая реальность восстановила эти минуты. Она ему сказала: — Ох как горько! И все-таки, давай выйдем. Он вспомнил как дверь, скрипнув, осталась за спиной. Они вышли из сторожки. В полной темноте падали звуки отходящего ко сну городка. То, что она поведала ему, каждое ее слово, возвращалось теперь к нему с утроенной болью. — Я не хотела портить тебе вечер. Наш удивительный вечер. Но это сидит внутри, и мне надо освободиться. Иначе я задохнусь. — Ольга, помнится, перевела дыхание и продолжала: — Со мной был разговор. Он вновь ощутил, как весь напрягся в тот момент: