Хан недовольно заворчал, взял короткую пику, сунул в огонь. Покопался за пазухой, извлек золотую монету, показал Духареву, сделал вопросительный жест. – Не понимаю,– нагло заявил Серега.– Ты словами скажи! Албатан зашипел. Один из степняков схватил Серегу за ухо. – Золото! Где? – выкрикнул он по-славянски. Воняло от него, как от старого козла. – Иди заправь своей кобыле! – посоветовал ему Духарев. Печенег выхватил нож, намереваясь отмахнуть Сереге ухо, но хан снова зашипел, и его воин с большой неохотой спрятал нож. Второй степняк отпустил Серегины волосы. Пленников на время оставили в покое. Печенеги отошли подальше, переговаривались по-своему. Наконечник пики постепенно заливался красным. Было довольно легко догадаться о его предназначении. – Ты как, Машег? – негромко спросил Духарев. – «Пока неплохо»,– падая, сказала мышка, которую нечаянно выронил ястреб. Машег тихо засмеялся. – Ловко они нас взяли,– сказал он.– Устах проворонил. – Я, может, тоже проворонил бы, – отозвался Духарев.– Расслабились мы. Полянские земли. До Орели рукой подать. Леса! Что теперь делать будем, Машег? – Что делать? Умирать. Медленно. – Про золото будем молчать? – А какая разница? Скажем – не скажем, все равно мучить будут. Так лучше уж их без поживы оставить. А то, может, и Элда моя подмогу приведет. Надейся, Серегей! Бог тебя любит. – Слыхал я историю,– произнес Духарев.– Про иудея вроде тебя. Раз он со скалы упал, да успел за край зацепиться. Висит, держится из последних сил. Молится: «Помоги, Господи! Жил я праведно, заповеди соблюдал, молился вовремя, жертвовал щедро! Помоги, Господи!» И слышит Голос: «Ладно, коли ты такой праведный, помогу, не бойся. Отпускай руки!» – Выходит, он спасся, этот праведный,– совершенно серьезно заявил Машег.– Раз сумел об этом рассказать. Духарев, изумленный хузарской трактовкой анекдота, даже не нашелся, что ответить. А пика все калилась. Наконечник – точно такой же, каким варяги жгли печенега в Тагане. Духарев попытался вспомнить: каково это было, когда он на глазах князя протыкал себе ножом руку? Мало, что не больно, так еще и рана заросла менее чем за сутки. Даже шрама не осталось. Может, и с каленым железом получится? «Стыдно тебе трусить, Серега! – сказал он сам себе.– Вон, Машег не боится!» Тут он был не прав. Хузарин боялся. Но одно дело – бояться, другое – выказать страх. Печенеги поговорили. Албатан подсел к костру, вынул пику. Показал знаком: ты мне язык попортил, а я твой сейчас выжгу. Серегу схватили, сунули в зубы железную ложку, развели челюсти. Жаркий красный лист наконечника приблизился к лицу. Серегу держали крепко. Духарев терпел. Не станет хан ему язык жечь, если хочет услышать, где золото спрятано. Но глаз – вполне может. Жалко глаз. Хотя мертвому глаза не нужны. Как и золото. Пика отодвинулась. Ложку тоже убрали. Хан пристально глядел в лицо варягу: испугался, нет? Сереге хотелось верить, что страха на его лице не видно. А что вспотел, так это от жара. Быстрым, точным движением хан уколол Духарева в грудь. Боль ожгла до костей. Зашипел, сгорая, волос, зашипела, взошла и лопнула пузырем кожа. – А-а-а-ха-ха-ха! – зарычал Сергей, ухитрившись как-то превратить в подобие смеха первый животный вопль. Хрен вам! Веселая ярость накатилась, заглушая боль. Нет, боль осталась. Такая же нестерпимая. Но это уже не имело значения. Главное: показать этой твари, что он – варяг! Варяг! И смех его уже звучал не натужно, а искренне. В глазах хана мелькнуло удивление… Каленый наконечник уже остыл в живом мясе, но Албатан забыл его убрать. Он был в замешательстве. Это было, как если бы он взгромоздился на свою жену… И не обнаружил необходимого отверстия. Албатан столько раз жег людей железом, что, как ему казалось, знал об этом все. В этой схватке Албатан побеждал всегда. Проклятый славянин, лишивший хана возможности говорить, украл у него и радость мести. И радость победы тоже украл. Понятно, почему он не боялся: боль не трогала славянина. Но почему? Албатан сунул пику обратно в костер, велел принести сумку. Его не поняли. Пришлось идти самому. Кровь на деревянном теле бога обратилась в черную липкую пленку. Албатан сдвинул повязку, прижал бога к порванной щеке, попросил беззвучно: помоги. Снова взял пику – наконечник уже нагрелся… Серега увидел, как печенег вытащил черного деревянного уродца, перемазанного какой-то дрянью, сдвинул в сторону повязку. На щеке хана обнаружился неровно заштопанный рубец. Албатан прижал уродца к воспалившейся ране. О санитарии хан явно не имел никакого понятия. Губы хана зашевелились. Затем он бережно отложил уродца и вынул из костра пику. Серегу озарило. – Давай жги! – громко сказал он.– Ты нем! Твой бог тебя не слышит! А мой Бог сильнее твоего. Печенег, понимавший по-славянски, перевел Серегины слова. Албатан ощерился, показав осколки зубов и распухшую сардельку языка. И ткнул Серегу раскаленным острием. Снова шипение, вонь, боль… Но на этот раз Серега был готов и сумел защититься, отделить себя от боли. – Твой бог тебя не слышит, хан! – крикнул Духарев и захохотал.– Или бог оглох, или ты онемел! Албатану очень хотелось воткнуть пику прямо в сердце славянина, и, чтобы удержаться, он отшвырнул ее прочь. На миг стало совсем тихо, только костер потрескивал. И в этой тишине троюродный брат и старый соперник Албатана, тот самый, который собирался отрезать Сереге ухо, громко произнес: – А ведь славянин прав: Албатан онемел, и бог его больше не слышит. Албатан выпрямился, как отпущенная пружина. Шикнула выдернутая из ножен сабля, вспыхнул багрянец на дымчатом клинке, а поперек живота родича, сквозь стеганую, шитую бляшками куртку лег ровный чистый разрыв. Миг – и печенег страшно закричал, кровь хлынула из расходящейся раны. Албатан махнул саблей – брызги полетели на пленников – бросил ее в ножны, подхватил с кошмы деревянного бога… Больше он ничего не успел. Другой печенег, как близнец похожий на раненого, махнул рукой – узкий пояс змеей выпрыгнул из рукава, обвился вокруг Албатановой шеи. Печенег поймал его второй конец, перехватил накрест, потянул, упершись ногой в спину хана. Албатан захрипел, замахал руками. Зашитая рана на щеке разошлась, показав обломки зубов. Остальные степняки, их осталось дюжины две, не больше, не вмешивались. Ждали, чья возьмет – того и удача. Взял душитель. Ремешок скользнул обратно в рукав, а безжизненное тело Албатана осело на траву. Убийца отстегнул пояс хана, с дорогой синдской саблей, надел на себя, поверх собственного. Затем вырвал из пальцев мертвеца (так и не отпустил) деревянного бога, подошел к тому, кому Албатан вспорол живот, раздвинул края раны и запихнул в кровавое чрево. Раненый завопил совершенно немыслимо, содрогнулся и умер. Печенеги довольно заворчали, сочли эту быструю смерть благоприятным знаком: бог взял жизнь. Победитель поднес к лицу перепачканного кровью и слизью бога, пошептался с ним и изрек нечто. Духарев глянул на Машега: хузарин был доволен. – Что он сказал? – Говорит: кумир велел ему ждать восхода. А с восходом увозить нас в степь. Говорит: там, на правильной земле, твой бог ослабеет. – Угу,– пробормотал Духарев.– А чему ты радуешься? – Неужели не видишь? Бог уже помогает нам! Нас не будут пытать, пока не увезут. Да и увезут ли? Я буду молиться. И ты молись! Бог уже вмешался. Вмешается еще раз! – Блажен кто верует,– пробормотал Духарев.– Почему бы Ему не вмешаться чуть пораньше? Ожоги на груди болели нестерпимо. Кочевники копались в сумках, делили серебро, препирались. На пленников не обращали внимания. Серега поглядел на костер… Нет, пережечь ремни нереально. Руки сгорят раньше. А вот ноги… Можно попробовать. Вон уголек подходящий. Серега, будто невзначай, вытянул спутанные ремнями ноги, накрыл откатившийся уголек. Нормально получилось. Теперь – ждать. Степняки поделили серебро. Половина залегла спать, остальные болтали по-своему. Один, проголодавшийся, понюхал котел с ухой. Не понравилось. Достал что-то из своей сумки, стал жрать. Еще один вдруг вскочил, выкрикнул что-то. Остальные на него зашикали, опасливо поглядели на спящих товарищей. – Что? – спросил Духарев.