— Как сама невинность, сударь, никогда б не заподозрил: оба молодые, девица — та даже хорошенькая, а у парня рыло малость дурковатое. Видать, она там главная. Внук сказал, что должен раздобыть доказательства, и тогда сдаст их в полицию. — В полицию! — фыркнул мужчина. — Вы ж знаете, пан Генек, что сейчас творится! Полиция им ничего не сделает. Выпустит мерзавцев на волю. — Они детишек развращали! — заголосила женщина. — Что ж делать-то? — забеспокоился дедушка Генек. — Сами их прикончим. Отоприте ворота. — Внук ключи забрал. — Не беда. Я сгоняю за пилой. Ты, Юшка, беги за топором. А вы, пан Генек, тут покараульте. — Я за тяпкой сбегаю, — с готовностью предложил дедушка Генек, и шум за дверью стих, переместившись в другую часть дедовых владений. Мы в ужасе уставились друг на друга. — Они хотят с нами расправиться! — воскликнула Розалия. — Придумай что-нибудь! Ты же, кажется, мужчина. — Пол не влияет на умственные способности! И кстати — кто из нас собирался проявлять изобретательность? Забыла? — Бензин, — лихорадочно пробормотала Розалия. — Ищи бензин! Когда они откроют ворота, мы смоемся на «варшаве». — Проверь сначала, есть ли в ней двигатель. Розалия открыла капот и заглянула внутрь. — Целехонькая. Все на месте. Дедок, видно, о ней заботился. — Шины почти спущены. — Ничего страшного. Воспользуемся эффектом внезапности. Достаточно выехать на дорогу, а там стопорнем кого-нибудь и доедем до Варшавы. Я не позволил ослепить себя простотой этого замысла. — Ты правда думаешь, что здесь есть бензин? — спросил я, чтобы не тратить время на споры. — Здесь есть всё, — ответила Розалия с неколебимой уверенностью. Я обнаружил множество доказательств сей беспримерной веры, кроме, ясное дело, бензина. Шум за дверью возобновился. Дед с соседями бежали нас убивать. В возгласах, которыми они обменивались, разогревая себя перед битвой, угрожающе возникла тема нашего погребения. — В моих помидорах! — настаивала соседка. — Моим поросяткам! — вопил сосед. — Твоим поросяткам уже достался тот хмырь, который хотел для Евросоюза наши гектары мерить! — рявкнула разгоряченная соседка. — Их двое, как-нибудь поделите, — разрешил спор дед, и на висячий замок обрушился первый удар. — Держись, без боя они нас не возьмут! — Я бросил кочергу на сиденье рядом с Розалией, пытавшейся из путаницы проводов выбрать нужные, и пожалел, что никогда больше не увижу этого фокуса. — Чего уставился? — заорала Розалия. — Проверь, что в том бидоне у выхода! — Свежие яйца? Масло? Козье молоко? — спросил я, но послушно заглянул внутрь. В бидоне был бензин. Я не стал играть в «найди воронку», выплеснул все в бак и запрыгнул в машину. В тот же миг под одобрительные вопли соседки рухнул последний висячий замок. Ворота распахнулись настежь. В проеме стояли трое победителей: дедок с тяпкой, сосед с пилой и соседка с топором. Вокруг них вертелась рыжая шавка. — Вылезайте, гады! — рявкнул сосед. От этого крика содрогнулось все содержимое гаража. «Варшава» завелась и рванула вперед, словно хорошо знала границы саспенса. Сосед, соседка, дедок и собака бросились врассыпную. Машина, завывая и кашляя, выехала на захламленный двор. В самую последнюю секунду топор, брошенный соседкой, воткнулся в крышу над нашими головами. — Варвары! — рявкнула Розалия. — Поднять руку на раритет экстра-класса! Героическая «варшава» высадила ворота и выскочила на грунтовку. Розалия, проделав лихой маневр, направила автомобиль к шоссе. Машина выехала на основную дорогу и, хлюпая дырявыми покрышками, повернула в сторону Варшавы. Мы подскакивали так высоко, что топор мог врезаться в голову, поэтому я втащил его внутрь. Розалия раскраснелась от воодушевления. Я раскраснелся от нервов. С чудесами отечественного автомобилестроения я был знаком исключительно благодаря служебному «фиату» дяди, которого таким образом наградили за годы безупречной службы, безграничной преданности, безмерной изобретательности и беспримерного рвения при исполнении обязанностей. Для него эта машина символизировала золотой век спецслужб, для меня — полярную ночь детства. Когда «фиат» (с шофером) первый раз остановился под нашими окнами и соседи поняли, где работает дядя, они запретили детям со мной водиться. С тех пор я никогда не был салочкой и пятнашкой. Никто не запирал меня в подвале, никто не обзывался «подкидышем» и «ублюдком». С той минуты я всегда был один. Позже я убедился, что таких, как я, довольно много. Некоторые выросли вполне нормальными людьми. Один даже стал президентом. Но это уже совсем другая история. А наша история тем временем неслась на «варшаве» в сторону столицы. Через каких-то два километра у нас оторвался тормоз. Через пять — крыша свернулась в трубочку, как на консервной банке, и полетела в придорожные кусты. Еще через четыре километра мотор начал чихать, машина проехала последний километр и заглохла. Розалия не позволила бросить «варшаву» посреди шоссе, и мне пришлось толкать ее, чтобы закатить в лес, а потом помогать Розалии устраивать маскировку из веток, прелой листвы и одной дохлой лисицы. В Варшаву мы вернулись уже в сумерках, но, тем не менее, произвели немалый фурор в окрестностях торговой галереи, вылезая из последней — четвертой или пятой из подбиравших нас — машины. — Идем к тебе. Я должна привести себя в порядок, — сообщила Розалия. — Только ни на что такое не надейся. Даже и не пытайся. Завершим наше знакомство, как бы это сказать, нейтрально. Я понял, что она из свойственного женщинам духа противоречия предлагает мне интимное приключение, и, хотя в волосах у нее запутались шишки, лицо было забрызгано грязью, а от одежды попахивало падалью, я не из тех, кого смущают подобные мелочи. Глава 9. Такой холодный Май Но, выйдя из ванной, моя экс-компаньонка не дала себе труда даже заглянуть в комнату. Я услышал короткое «мерси», а затем — красноречивый стук захлопывающейся двери. Удостоверившись, что Розалия действительно ушла, я вытащил из пиджака толстый бумажник, который еще несколько часов назад покоился в кармане плаща красавца блондина. Там обнаружилось множество пластиковых карточек, свидетельствующих о его мировоззрении и психофизическом состоянии («я диабетик», «не даю согласия на пересадку органов», «моя группа крови AB Rh-», «в случае угрозы жизни позови ксендза»), а также абонемент в бассейн, проездной билет, карта постоянного клиента одной из столичных кофеен, карта «Виза» и семнадцать злотых. Однако больше всего меня заинтересовали водительские права и удостоверение личности. Я не питал иллюзий, что они укажут мне настоящий адрес владельца. Но они могли хотя бы пролить свет на его личность. Как выяснилось, документы принадлежали Иво Маю, и, судя по фотографии, Иво Май был именно тем блондином, который выдавал себя за Иво Мая. Адрес в удостоверении отсылал к какой-то сельской дыре. Вероятно, это была деревня дедушки Генека, но проверять я не собирался. Содержимое бумажника, несмотря на все бесспорные общепознавательные достоинства, не дало мне ни малейшей подсказки, где искать рокового красавца и его добычу. Я заглянул еще в почту, но Чупа ничего не прислал. Это могло означать, что: (а) он ничего не нашел, (б) он ничего не искал, (в) Алина Сопелькундель существовала исключительно в пропитанном алкоголем мозгу старухи из Гучина. Таким образом, если (г) Алина существовала и (д) имела что-то общее с Иво Маем, мне следовало (е) выяснить это самостоятельно. Турагентство «Тур» (услуги на территории всей страны) находилось недалеко от одной из центральных улиц Праги и занимало скромных размеров помещение, обставленное в стиле позднего Герека[21]. Это была, по-видимому, намеренная стилизация, потому что барышня с фальшивой косой, обслуживавшая за конторкой пожилую пару клиентов, скорее всего, не помнила даже раннего Квасьневского[22]. На стенах висели рекламные плакаты «Польша — страна кабанов и капусты» и «Варшава — северный Бухарест» вместе с большим портретом Славодоя Питулинского — прославленного на всю Европу дендролога, который доказывал, что homo sapiens neandertalensis не вымер, но принял христианство и стал поляком. Пользуясь тем, что мной никто не интересуется, я провел некоторое время, знакомясь с богатым ассортиментом предлагаемых турагентством услуг (экскурсии по следам Ноябрьского, Январского и Варшавского восстаний[23], гитлеровских и сталинских преступлений и паломничеств папы Иоанна Павла II). Просмотрел также предложения для любителей природы и узнал, что с «Туром» я могу поехать в любую, на выбор, пущу или на болота, чтобы предаться национальной страсти к сбору грибов или же более снобистским развлечениям — например, поджидать в четыре утра с двустволкой в руках и по колено в воде, пока мимо пролетит косяк серых гусей. Восхищенный безграничными возможностями отчего края и до скрежета зубовного охваченный чувством национальной гордости, я не заметил, как девушка зашла ко мне с тыла. — Вы уже что-нибудь для себя выбрали? — коварно поинтересовалась она. Когда я обернулся, девушка оценила меня взглядом, после чего добавила: — Вы учитель. Угадала? Наверное, историк? У меня чутье на клиентов. — Вы правы, — ответил я, снискав ее улыбку. — Но пришел я по другому вопросу. У меня есть бумажник, — сказал я, вынимая его из кармана. — Битком набитый, — заметила она с удивлением. — Это не мой, — поспешно пояснил я. — Я нашел его у входа. Может, владелец живет где-то поблизости… — Вы хотите вернуть бумажник? — Она широко раскрыла глаза. — Я рассчитываю на вознаграждение. — А, поняла, — кивнула она, по-прежнему глядя на меня как на психа, только чуть менее буйного. — Его владелец — Иво Май, — сказал я. Девушка никак не отреагировала, даже глазом не моргнула. — Посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию. — Я протянул ей удостоверение Иво Мая. — Может, вы его вспомните? — Точно, — закивала она с энтузиазмом, который частично передался и мне. — Этот парень живет в студенческой общаге. Я покинул турагентство «Тур», свернул в ближайшую подворотню и оказался у студенческого общежития. На проходной я снова воспользовался байкой о потерянном бумажнике, выдержал град колкостей и насмешек старика вахтера, зато без труда проник внутрь, обогащенный информацией, что Иво Май занимает комнату 317 на третьем этаже без лифта. Комната 317 была обставлена в духе суровой экономии, характеризующей многолетнее отношение государства к образовательным нуждам граждан, и эксплуатировалась с той пренебрежительной бесцеремонностью, с какой граждане издавна относятся к государственной собственности. Итак, я увидел две продавленные тахты, старый шкаф и стол, заваленный конспектами вперемешку с пищей. Еще там было несколько стульев и пара кресел. Пол покрывал отслоившийся от плинтусов бурый в рыжую крапинку палас, который тут и там украшали дыры от окурков и пятна от всяческих соусов и прочих субстанций органического происхождения. На открытом окне колыхалась пожелтевшая занавеска. Этот фон, такой привычный, что я зафиксировал его почти подсознательно, не выдерживал конкуренции с персоной Иво Мая, который сидел в кресле у окна, уставясь прямо на меня. Его побледневшее лицо выражало немалое изумление. — Ну что? — сказал я. — Не ждал меня, приятель? Сиди-сиди, не вставай, — добавил я, хоть он явно не имел такого намерения. — Достаточно, если скажешь, где лежит то, что тебе не принадлежит. — Ха-ха, — ответил Иво Май. — Я в отличие от тебя не люблю насилия. Предпочитаю методы, более соответствующие нашей эпохе всеобщей терпимости и триумфа прав человека. Шантаж, принуждение и подкуп. Начнем с последнего. Иво Май многозначительно закатил глаза, но ничего не ответил. Я продолжал: — Можешь ничего не говорить. Выслушай лучше мое предложение. Я работаю на одного человека, с которым тебя свяжу… — Ха-ха, — бесцеремонно вставил Иво Май. Он уже начинал меня злить. — Послушай, ты, паршивец! — Я подошел, схватил его за шиворот… и только тут заметил, что между полами рубашки на уровне живота торчит рукоятка ножа — обыкновенного такого, тупого ножа, каким мажут бутерброды, — а черная ткань брюк явно влажная. — Скажи, что это костюм на Хэллоуин, — попросил я, резко отстранившись. — Ха-ха, — закашлялся он и возвел очи горе. Он уже мало что воспринимал из реальности. Похоже было, ему куда как ближе — я бы сказал, метафизически ближе, — День поминовения усопших. — Не говори ничего, я знаю, что делать. Сейчас позову ксендза, — соврал я, чтобы его успокоить. Костела я тут нигде поблизости не видел. Упоминание о ксендзе словно отрезвило Мая. Взгляд его сделался напряженным, требовательным, горячечным, и он прошептал: — Епископ… Епископа… Епископу…