— Ну-ну, — фыркнул парень и отвернулся. Прямо в этот момент Катя сбросила куртку ему на руки. То есть ей показалось, что сбросила. Куртка свалилась на пол с оглушительным звоном — как уже говорилось, в карманах там были ключи и еще много нужных вещей. Катя с негодованием обернулась. Молодой человек стоял, опустив руки по швам, и смотрел на плакат, который извещал посетителей, что сегодня, двадцать третьего апреля, состоится открытие художественной выставки «Истинно материальное искусство». — Хотя бы гардероб у вас есть? — упавшим голосом спросила она. — Налево по коридору, — невозмутимо ответил молодой человек. Глаза его по-прежнему напоминали оловянные пуговицы. Катя подхватила вещи и пошла по темному узкому коридору, который заканчивался тремя вешалками. «Наверное, Жанка не дождалась меня и ушла, — печально думала она. — Теперь обиделась, наверняка будет ругаться. Внутрь ее не пустил этот с оловянными глазами, приглашение-то у меня. Ох, как нехорошо получилось…» Приглашение на открытие выставки Катерине буквально силой всучил Гриша Четверкин, ее старый, еще по Академии художеств приятель. Гриша позвонил накануне и долго упрашивал ее пойти вместо него. — А сам-то? — слабо сопротивлялась Катерина. — Да понимаешь, у меня халтура срочная, никак нельзя отказаться. А ты сходи, ознакомься. Там все прикладное, тебе как раз по теме. Опять же проветришься, а то небось все дома сидишь, нигде не бываешь. — Это да, — согласилась Катя. — И муж как раз в командировке… — Вот видишь, значит, время свободное есть! — заметно повеселел Гришка и поскорее отключился. Он пообещал, что попросит сына сегодня же вечером завезти Катерине приглашение и бросить в почтовый ящик. Возле вешалок никого видно не было, и Катя отважилась вполголоса спросить: — Есть здесь кто-нибудь? Ау-у! Поскольку никто не появился, пришлось повторить громче. Только после третьего вопля явилась наконец тетка в синем сатиновом халате и взяла Катину куртку. — Мероприятие скоро кончится, — бубнила она, обтирая губы и стряхивая крошки с халата, — а они все идут. Время же указано, а они будто читать не умеют… — Еще чемоданчик, пожалуйста, возьмите, — униженно попросила Катя, — будьте так добры… — Да вы что? — Тетка возмущенно засопела. — Где же это видано? Еще сопрет кто, а мне отвечай! — Так одежду ведь тоже спереть могут! — возразила Катя. — Эту? — Тетка так выразительно посмотрела на злосчастную куртку, что Катя решила, что выбросит ее сразу же по приходе домой — на радость Жанке. — Ладно, — неожиданно подобрела тетка и убрала кейс под вешалку. — Но в случае чего — с меня никакого спроса! Катя сердечно поблагодарила и даже осмелилась помечтать, что кейс кто-нибудь украдет. Это было бы лучше всего — ей не надо будет думать, как от него избавиться! Она прошла по длинному полутемному коридору, то здесь, то там натыкаясь на кошек. Кошки представляли собой часть постоянного оформления кафе, оправдывая его название. Были они самые разные — отлитые из бронзы и выкованные из железа, керамические, составленные из деталей детского конструктора и сшитые из лоскутков. Лоскутная кошка вызвала у Кати самый живой интерес: собственные высокохудожественные панно она творила из такого же материала. Из темного угла сверкнули ярко-зеленые глаза. В первый момент Катя подумала, что это настоящая живая кошка, но, подойдя ближе, убедилась, что перед ней очередное изделие скульптора, который вместо глаз вставил две зеленые лампочки от старого радиоприемника. Коридор закончился. Катя оказалась в первом из просторных подвалов, отданных под сегодняшнюю экспозицию. Мероприятие было в самом разгаре. Это было видно по тому, что все присутствующие уже успели разбиться на группки по три-четыре человека и говорили теперь чрезвычайно громко, стараясь перекричать других. Большинство посетителей явно были чересчур оживлены: глаза у них блестели, как у той кошки в темном углу, жесты были слишком размашистыми, а мимика — по-цирковому утрированной. Причину этого оживления Катя поняла, увидев чуть в стороне стол, на котором красовались несколько початых бутылок водки, одноразовые стаканчики и почти нетронутая тарелка с бутербродами. Она вспомнила, как пару раз оказывалась на фуршетах за рубежом. Тамошняя публика в два счета расправлялась с закусками, а выпивка, как правило, оставалась. Наши же вернисажные завсегдатаи быстро разделываются с выпивкой, а закуску могут оставить почти нетронутой. По этому поводу есть даже две популярные присказки: «Мы сюда не есть пришли» и «Когда заканчивается водка, закуска становится просто едой». Вот и сегодня отношение к закуске было откровенно прохладным. Или это просто бутерброды оказались несвежими? Помимо стола с бутылками и тарелками, в помещении имелись еще столы, столики и подставки, на которых, как в первый момент показалось Кате, тоже была разложена закуска. Правда, эта закуска была какой-то странной. И потом, ее было чересчур много. Только внимательно приглядевшись, Катя сообразила, что то, что она приняла за закуску, на самом деле и было экспонатами. Экспонаты эти составляли три группы, выполненные в разной художественной манере. Часть произведений была из овощей. Фигуры людей и животных рука мастера составила из вареных картофелин, крупных морковок и свежих огурцов. Попадались также отдельные помидоры и баклажаны. Вторая группа экспонатов представляла собой изделия из хлеба. Несколько вполне реалистических скульптур из хлебного мякиша, замечательная композиция из круассанов и булочек для гамбургеров, абстрактная конструкция из бубликов и баранок. Особого Катиного внимания удостоился симпатичный крокодил из длинного батона с разинутой пастью и маленькими изюмными глазками. Третья часть выставки являла миру произведения из сосисок, сарделек и копченой колбасы. Некоторые скульптуры показались Кате просто неприличными. Она огляделась в поисках кого-нибудь из знакомых, с кем можно было бы обсудить увиденное, но ни одного знакомого лица не попалось. Присутствующие делились на две категории: это были или художники с богемным видом, кудлатыми бородами, в драных свитерах и поношенных джинсах, или галерейщики в дорогих костюмах, с великосветскими манерами и стрижками от модных парикмахеров. Наконец Катя заметила в дальнем углу знакомое лицо и двинулась к нему через толпу. Но не тут-то было. Дорогу ей перегородил бородатый тип с горящими глазами и крупной бородавкой на носу. — Привет, подруга боевая! — воскликнул он нараспев и схватил Катю за локоть. — Как тебе наш славный труд? — Вы участник, да? — догадалась Катерина, пытаясь высвободиться. — Догадлива же ты, подруга! — пропел художник и еще крепче вцепился в круглый Катькин локоть. — Леонтий Хвощ зовут меня! Катя успела еще утром пробежать глазами программу выставки и сейчас вспомнила, что там действительно фигурировал некто Леонтий Хвощ. Его раздел был озаглавлен «Хлеб — всему голова». — Это вы из хлебобулочных изделий свои произведения создаете? — спросила она и сделала движение локтем. — Да, это так. Творю из хлеба искусство скорбное свое, — подтвердил Леонтий. — Хлеб — наше все! Лишь им мы живы! На нем культура вся стоит! — А что это вы все стихами выражаетесь? — поинтересовалась Катя. — Это что, тоже составляющая вашего творческого метода? — Стихами я не выражаюсь, — обиделся Хвощ. — Я по-простому говорю! Культура вышла из народа, она понятной быть должна! — Но тут же его лицо посветлело, обида исчезла, и он жизнерадостно предложил: — Давай с тобою выпьем водки, она ж из хлеба создана! — Водки? — Катя поморщилась. — Я вообще-то водку не очень… Может быть, лучше шампанского? — Предмет культуры буржуазной сие шампанское вино! — строго провозгласил Леонтий. При этом он выразительно поднял палец и выпустил Катину руку. Катерина не замедлила этим воспользоваться и вырвалась на свободу. Юркнув в толпу, она тут же наткнулась на знакомого художника Севу Вострикова. — Севка, привет! — обрадовалась она. — Ты сейчас в активной стадии? Все знакомые Вострикова знали, что он попеременно находится то в запое, то в завязке. Запои сам Сева называл «периодами пассивного творчества» и утверждал, что эти периоды ему необходимы, чтобы накопить творческую энергию. Когда же запой прекращался, он создавал свои энергичные и выразительные холсты, что сразу указывало на переход к «стадии активного творчества». — В активной, в активной, — подтвердил Востриков. — В самой что ни на есть активной! — Он странно облизнулся и добавил: — Вовремя ты, Катерина, пришла. Сейчас как раз это, ППИ начнется. — Что начнется? — не расслышала Катя. — Тундра ты, Катерина, — усмехнулся Востриков, — таких элементарных вещей не знаешь. Все западные теоретики твердят, что мы живем в эпоху ППИ — показного потребления искусства. Вот сейчас оно и начнется, причем в полный рост! — Показное — что? — Катя захлопала длинными белесыми ресницами. — Потребление искусства! — повторил Сева. — Этот, как его, преферанс. В смысле, перформанс. Я сегодня как раз пообедать не успел. — И он снова облизнулся. — Перформанс? — заинтересовалась Катя. Это умное слово она знала. — А в чем он будет заключаться? — Ты чего, мать, не знаешь? — уставился на нее Востриков. — Это ведь их главная творческая идея: искусство, значит, должно быть полностью употреблено. Чтобы, значит, его до конца понять, надобно его употребить. Или полностью усвоить. Поэтому они и творят из съедобных материалов. А то как же ты употребишь, допустим, гипсовую статую? Или холст? О бронзе и мраморе я уже не говорю. Тем более о металлических конструкциях, из которых некоторые создают свои, с позволения сказать, шедевры. До Кати наконец начал доходить смысл Севкиных слов. — Все эти произведения сейчас съедят, это ты хочешь сказать? — А то! — Севка сделал шаг в сторону ближайшей колбасной композиции. — Мировая закусь! Я же говорю: пообедать сегодня толком не успел, так что я у них буду этот… Идеальный потребитель подлинного искусства! — То-то никто из присутствующих бутербродами не интересуется! — Ясное дело, все аппетит для перформанса берегут. — А ты уверен, что это искусство свежее? — Катерина принюхалась. — Ладно овощи, хлеб тоже — самое большее зачерствеет. А колбаса и сосиски? Неизвестно, когда они эти шедевры создавали. — Не дрейфь, Катерина, — отмахнулся Востриков. — Сегодня с утра и создавали, из самого свежего материала! У них с колбасной фабрикой постоянный договор! — А как же быть с утверждением, что жизнь коротка, а искусство вечно? — Устаревший подход! — поморщился Сева. — Подлинное искусство должно быть мимолетно и эфемерно. Долгим может быть только ощущение от его восприятия. Так сказать, послевкусие! — Так от несвежих сосисок ощущение будет гораздо дольше, — не удержалась Катерина. — А ведь ты права! — Идея Севке явно понравилась. — Надо мужикам эту мысль подкинуть. Свежая, так сказать, художественная мысль — творить из несвежих продуктов! Один из участников выставки выступил вперед, прокашлялся и хорошо поставленным голосом объявил: — А сейчас, господа, все мы станем участниками перформанса под названием «Коллективное потребление искусства». Прошу к столу, то есть к стенду! Публика оживилась и бросилась к выставочным стендам. Вечно голодные художники умудрились оттеснить галеристов и первыми накинулись на съедобные произведения. Сева, забыв о Кате, тоже прорвался к столу с колбасно-сосисочной композицией и вонзил в нее желтоватые от никотина зубы.