– А чего же тут у вас может понравиться? – ощерился Бисяев трусливо и зло. – Не санаторий для малокровных… – Но, скажу тебе по чести, ты мне здесь нравишься… – Да-а? – неуверенно вякнул Бисяев. – Очень ты мне тут нравишься. Смотрю я на твои руки и диву даюсь! – И что же вы в руках моих нашли такого интересного? – спросил Бисяев, бессознательно пряча ладони в карманы. – Не профессор ты, не писатель, не врач – одним словом, мурло неграмотное. А ручки у тебя нежные, белые, гладкие, пальчики холеные, ладошки без морщин, и ни одной жилочки не надуто. А почему? – Бисяев промолчал. – Молчишь? А я тебе скажу – ты сроду своими руками ничего путного не делал. Вот прожил ты почти три десятка лет на земле и все время чего-то жрал, крепко пил, сладко спал, а целый народ в это время на тебя горбил, кормил тебя, обувал и ублажал. И воевал, пока ты со своей грыжей липовой в тылу гужевался. От этого ручки у тебя гладкие, не намозоленные, трудом не натертые, силой мужской не налитые… – Воспитываете? – тряхнул шелковистой шевелюрой Бисяев. – Так это зря – поздно. – Поздно?! – удивился Жеглов. – Как это поздно? Уж на этот раз я постараюсь изо всех сил, чтобы дали тебе в руки кайло, лопату или топор-колун с пилой. Пора тебе на лесоповал ехать или канал какой-нибудь строить. Ты здесь, в шумном городе, зажился сильно. – У вас, кстати, гражданин Жеглов, руки тоже не шахтерские! – криво улыбаясь, выкрикнул Бисяев и сам испугался. Жеглов вылез из-за стола, подошел к нему вплотную и, снова раскачиваясь с пятки на мысок, сказал, глядя ему прямо в глаза: – Это ты правду сказал, Копченый. А вся правда состоит в том, что я, сильный и умный молодой мужик, трачу свою жизнь на то, чтобы освободить наш народ от таких смрадных гадов, как ты! И хотя у меня руки не в мозолях, но коли я за год десяток твоих дружков перехватаю, то уже людям больше своей зарплаты сэкономил. А я, по счастью, за год вас много больше ловлю. Вот такой тебе будет мой ответ, и помни, Копченый: ты меня теперь рассердил всерьез! – А что, а что, уже и пошутить нельзя? – завертелся Бисяев. – Ну чего в шутейном разговоре не скажешь? Вы пошутили, я тоже посмеялся – а вы к сердцу принимать… – Я с тобой не шутил, – отрезал Жеглов. – Ты мне ответь лучше – думал ты над моими вопросами о Константине Сапрыкине? – А кто это? – совершенно искренне удивился Бисяев. – Константин Сапрыкин – это твой дружок, по кличке Кирпич. – Да? А я и не знал, что он Сапрыкин. И не дружок он мне – так, знакомец просто; знаю, что зовут его все Кирпичом… – Ну и народ же вы странный, шпана! – покачал головой Жеглов. – Вы как собаки-жучки: ни имени, ни роду, а только какие-то поганые клички. Так что можешь сказать про Кирпича? Про Сапрыкина то есть? – Ей-богу, не знаю. Он где-то в Ащеуловом переулке живет, там у него хаза… Больше ничего толкового мы от Бисяева не добились и отправились в город. * * * – Ну что, Шарапов, есть у нас три троллейбусных маршрута. Какой выберем? Или в орла-решку сгадаем? Я обстоятельно подумал, потом предложил: – Давай поедем на «девятке» по Сретенке. Поездим часа два, пересядем на «букашку». – Почему? – Кирпич в Ащеуловом переулке живет – значит, ему ближе всего со Сретенки начинать свою охоту. Или доедет до Колхозной площади и оттуда подастся на Садовое кольцо. – Не-ет. У своего дома он воровать не будет. А вот от Колхозной – пожалуй. Поехали… Мы проезжали на троллейбусе одну остановку, внимательно вглядываясь в пассажиров, на следующей выходили и пересаживались в очередную машину. Первый час это занятие было мне даже любопытно, на втором я почувствовал, что стал уставать, через три у меня уже все гудело в голове от шума троллейбусов, толкотни пассажиров, запаха горелой резины и завывающего гула мотора, треска переключаемого педалью реостата, беспрерывного мелькания тысяч лиц, в которые надо было внимательно вглядываться – в каждое в отдельности. И четвертый час, и пятый крутили мы километры по Москве. Скользили за окнами улицы, отчаянно фанфарили легковушки, стало смеркаться, подтекал неспешный осенний вечер, снова заморосил дождь, а конца и края этой бесконечной езде не было видно. У меня кружилась голова, и смертельно хотелось есть, но, глядя на невозмутимое лицо Жеглова, которого, казалось, ничуть не утомил сегодняшний день, я стеснялся попросить отбоя. А Жеглов методично переходил из троллейбуса в троллейбус, и мне даже стало казаться, что это решил он так проучить меня за то, что сунулся поперед батьки в пекло. Жеглов только усмехался: – Радуйся, что у нас проездные билеты литер «Б», а то бы весь твой оклад содержания сегодня ухнул… В половине седьмого мы вошли в троллейбус «10» на Смоленской площади, и я сильно толкнул в бок Жеглова – в проходе стоял высокий крепкий парень с безглазым лицом и лошадиной челюстью. Он держался рукой за поручень и дремал, сжимаемый со всех сторон пассажирами. – Гражданин, передайте за проезд, – громко сказал Жеглов, протягивая мне монету, и беззвучно шепнул: – Дурило, ты от счастья меня чуть из троллейбуса не выкинул. Пробирайся вперед и встань к нему спиной в трех шагах… – А как же… – Никак! Выполняй!.. Я стал продираться через плотно забитый проход и, когда обогнул в толкучке Сапрыкина, понял, кого он пасет: рядом стояла полная, хорошо одетая женщина с большой кожаной сумкой. Булькала, глухо гомонила, перекатываясь в троллейбусном чреве, людская каша, пассажиры сопели, толкались, передавали по цепочке деньги и возвращали назад билеты со сдачей. Яростно вспыхнул и так же мгновенно погас скандал из-за чьей-то отдавленной ноги, от кого-то нестерпимо разило чесноком, жаркое слитое дыхание полусотни людей оседало густой пузырчатой испариной на стеклах. Загорелся неяркий салонный свет. Человек в пенсне и с портфелем, удобно облокотившись на мою спину, читал «Вечерку», кондукторша монотонно выкрикивала: – Следующая остановка – Новинский!.. Следующая – площадь Восстания!.. Следующая – Спиридоньевский переулок!.. Я помирал от любопытства, мне не терпелось узнать, что там происходит сзади, за моей спиной. Но я уже усвоил понятие оперативной целесообразности, и коли Жеглов поставил меня впереди Кирпича и спиной к нему, значит, так надо и моя святая обязанность – неуклонно выполнять распоряжение. Непонятно было, чего ждет Кирпич, но то, что он стоял на месте, рядом с женщиной в коричневом пальто, убеждало меня в правильности догадки. – Следующая – Маяковская… Следующая – Лихов переулок… И тут неожиданно раздался голос Жеглова, тонкий, звенящий от напряжения: – Ну-ка стой! Стой, я тебе говорю! Гражданка, взгляните на свою сумку! Я мгновенно развернулся и принял вырывающегося из цепких жегловских рук Кирпича, тряхнул его за плечи и заорал, будто мы в казаки-разбойники играли: – Не дергайся, ты взят! И Кирпич сразу послушался меня, перестал рваться и сказал громко, удивленно и растерянно: – Граждане!.. Товарищи!.. Помогите!.. Посмотрите, что эти два бандита среди бела дня с человеком вытворяют!.. На мгновение в троллейбусе воцарилась глухая тишина, только бубнили с гудом и шелестом о мостовую колеса, а в следующий миг тишина эта раскололась невероятным гамом и криками. Пассажиры впереди и сзади вообще ничего не видели и, карабкаясь по спинам остальных, гомонили безостановочно: – Что там?.. – Кто?.. – Вора поймали! – Где? – Грабят двое! – Кого? – И женщина с ними – вон какая приличная с виду! – Да нет, это вор вон тот, лохматый!.. – Держите!.. – Пусть остановят машину!.. – Кто свидетели? – Ножом пырнули… А Кирпич, набирая высоту, заорал гугниво и протяжно: – Посмотрите, товарищи, как фронтовику руки крутят! Когда я кровь проливал под Берлином, где вы, гады тыловые, отсиживались? Держите их – они преступники!.. Я видел, как он в сердцах бросил монету на пол, она ударилась в мою ногу и исчезла где-то внизу, на деревянном реечном полу машины. Тут очнулась наконец от оцепенения женщина. Она подняла над головой свою тяжелую сумку и пронзительно кричала: – Смотрите, порезал, а потом кошелек со всеми карточками вынул! Тут у меня на всю семью карточки были! Да что же это?!. Вор, припадочно бившийся у меня в руках, кричал ей: – Гражданочка, дорогая! Это ведь они у вас слямзили кошелек и на меня спихивают, внимание отвлекают! Вы посмотрите вокруг себя, они, наверное, кошелек ваш сбросили! Их обыскать надо!.. Троллейбус распирало от страстей и криков, как перекачанный воздушный шар. Один Жеглов невозмутимо улыбался. И я неожиданно вспомнил майора Мурашко и подумал, что он не Акакий Акакиевич, это точно! Работенка у них – хуже некуда, с бандитами и то, наверное, приятнее иметь дело.