– Да я все понимаю! – горячо перебил меня Груздев. – О чем тут говорить… – Тут есть о чем говорить, – сказал я твердо. – Я должен извиниться перед вами и за себя… и за своих товарищей. Мы были не правы, подозревая вас. Извините, и… вы свободны. Я вас провожу на выход… Желтовская крепко обхватила Груздева, словно боясь, что я передумаю, а он, погладив ее по голове, протянул мне руку: – Прощай, Шарапов. Ты хороший человек. Хорошо начинаешь. Побольше бы таких, как ты… Будь счастлив… Уже на выходе, помявшись немного, он сказал: – В нашей жизни очень важно правильно оценивать людей. Особенно если они твои друзья… Я с удивлением посмотрел на него – к чему это он? А Груздев, будто решившись, закончил: – У меня характер прямой. Ты меня извини, но я тебе скажу так: плохой человек твой Жеглов. Ты не подумай, я не потому, что с ним сцепился… Просто для него другие люди – мусор… И он через кого хочешь переступит. Доведется – и через тебя тоже… Забрезжил серый сырой рассвет. На улицу выходили дворники с метлами, по всему телу расплывалась уже ничем не сдерживаемая усталость, а я все стоял на тротуаре около первого поста и лениво размышлял о том, как подчас мы торопимся обвинить, осудить человека. Вот и Груздев сейчас сказал о Жеглове злые слова и ушел с горечью и ненавистью в сердце, даже не подозревая, что во имя того, чтобы мог он сейчас в предрассветном осеннем сумраке идти с любимой женщиной домой, Жеглов всего несколько часов назад без всяких колебаний бросился в схватку с Фоксом и бог весть чем эта схватка могла кончиться… * * * ... ПЕРВЫЙ ЗАМОРОЗОК Сегодня утром крыши Москвы покрылись инеем. Этот первый «белый утренник» наступил на месяц позже среднего срока. Инеем покрылись поля и лесные поляны. В еловые и лиственничные чащи заморозок еще не проник. Заметки фенолога Дыма табачного набралось в кабинете больше чем когда бы то ни было: Свирский курил трубку, выпуская из черного обкуренного жерла каждые три секунды целое облако, – мы четырьмя «нординами» за ним поспеть не могли. Собрались сегодня попозже, успев выспаться после вчерашнего, и вот уже добрых полтора часа обсуждали, как изловить банду. Заново зарядив свое «орудие» и шарахнув очередным залпом густого пахучего дыма, Свирский подытожил: – Конечно, прекрасно, что вы взяли Фокса. Судя по всему, это один из активнейших участников банды… – Если не главарь, – подал голос Жеглов. – Да. Но в то же время у нас до безобразия мало каких-либо выходов на остальных. Предположение, что они базируются в районе Сретенки, Марьиной Рощи, следы ног, отрывочные сведения о внешности еще одного бандита… Все это даже не корыто, и будут ли к нему свиньи, очень пока неясно. Конечно, можно подождать, не скажет ли Фокс… – Не скажет, – утешил Жеглов. – На его разговорчивость рассчитывать не приходится. – Изворачивается до последнего, – поддержал я. – Даже очевидных фактов не признает, все наотрез. Добром от него ничего не добьешься… – Надо его пидмануть, сукинова сына, – неожиданно предложил Пасюк. – Да? А как? – с надеждой посмотрел на него Свирский. – То я нэ розумию, Лев Олексеевич, – растопырил огромные ладони Пасюк. – То у нас Глеб Егорович мастак… Немножко посмеялись, но я про себя подумал, что какая-то истина в словах Пасюка есть – на фронте довольно часто получалось, что доставали хитростью то, чего нельзя было добыть с бою. А Жеглов сказал: – У нас остается пока что единственный канал, где мы знаем хотя бы, кого персонально искать. Это подружка Фокса – Аня. – Да, я уже думал об этом, – сказал Свирский. – У вас кто ею занимается? – Шарапов, – сказал Жеглов. – Он и по вокзалам, и по кличкам, и по оперучету ее проверяет. – Ладно, – кивнул Свирский. – Тогда хватит заседать, все усилия направьте сейчас в эту сторону. Для проверки на вокзалах я вам еще шесть человек немедленно выделю, как раз в третьем отделе вчера группа Коногонова освободилась. Вечером доложите о результатах… Время бежало быстро, а никаких сколько-нибудь приличных следов Ани не обнаруживалось. И все время скребла мыслишка: а на кой, собственно говоря, ляд мы приберегаем телефон бабки Задохиной? И незадолго до обеда я сказал Жеглову: – Слушай, Глеб, что нам мешает попытаться вытащить Аню по телефону бабки? – Спугнем их… – сказал Глеб механически, потом оторвался от своих бумаг и внимательно посмотрел на меня, словно додумывая мысль, которую я не высказал. Потом улыбнулся: – Смешно, Володька. Иногда принимаешь какую-нибудь вещь как аксиому. Дерево твердое, молоко жидкое. А масло? Масло ведь бывает не только твердое, но и жидкое, так? Вот и телефон Задохиной конспиративный. И точка. А какой он сейчас, когда мы Фокса взяли, к Богу конспиративный? Что мы, банду спугнем? Так их уже спугивать некуда. Тем более что жулики они отчаянные и нам нечего надеяться, что они угомонятся. – Вот и я так полагаю, – сказал я. – Давай только подумаем, как хитрее ее вытащить. – Не об этом надо думать, – покачал головой Жеглов. – Вытащим как-нибудь. Думать надо о другом – что мы с ней будем делать? А если она не знает или не захочет нам показать банду? – А что мы теряем? – спросил я. – Допросим, а там видно будет… – Не-е, это ты не прав, Шарапов, – протянул Глеб. – Нам надо иметь четкий план. Ты ведь небось разведкой так не занимался: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что? Надо себе точно представить, что именно нам от нее, от Ани, значитца, нужно и каким способом то добыть. Вот когда придумаем, тогда поговорим… Долго я сидел и размышлял обо всем этом, и все время мне мешала мысль о том, что, прежде чем допрашивать Аню, ее надо как-то вытащить, зря Жеглов отмахивается от этой задачи, будто можно взять ее и вытащить из кармана. Пасюк прав, конечно: надо ее как-то «пидмануть» – в лоб, нахрапом, с подругой Фокса не справиться. Так и этак выстраивал я разные комбинации, даже на бумаге рисовал, и каждый раз оказывалось, что от того, как мы ее заманим на встречу с нами, будет зависеть все остальное. И еще я понял: иначе как изнутри мы сейчас банду взорвать не сможем… Значит, еще раз, сначала. Вытаскиваем Аню. Как? С помощью Волокушиной? Не годится. Фокс ей даже звонить-то по этому телефону запретил, и на свидание с ней Аня скорее всего не пойдет… А выстрел окажется холостым… С кем же Аня захочет встретиться? Пожалуй… пожалуй… только с человеком, у которого есть известие от Фокса… Так, так, вроде нащупывается… У кого может быть такое известие? Тоже ясно – только у человека, с которым Фокс сидел в одной камере. Так. И этот человек вышел на волю… Почему? Почему вышел на волю?.. Ну ладно, это мы придумаем… Есть, допустим, у сокамерника письмо для Ани… или поручение на словах… Письмо она может потребовать послать по почте… Хотя нет – надо же адрес дать!.. Так, так… Встретились, допустим… Но ведь тащить ее к нам нелепо… Ее самое и сажать-то не за что, пока не доказано соучастие в банде… Есть идея! Есть! И я помчался в управленческую библиотеку… * * * Конвоир прищелкнул сапогами, расцепил наручники, и Фокс с облегчением потряс затекшими кистями, приветливо мне улыбнулся: – Здравствуйте, Владимир Иваныч… Каким-то непостижимым образом он уже знал каждого из нас по имени-отчеству и на допросах преимущественно дурачился, сводя все ответы к шуткам, выступал этаким жизнерадостным придурком, которого несчастная страсть к игре и женщинам ввергает каждый раз в неприятности. Я протянул ему записку Груздева и сказал: – Мы нашли ваше письмо с угрозами в адрес Ларисы Груздевой. Это будет очень веским доказательством по делу. Он, небрежно улыбаясь, взял записку, прочитал ее, поцокал языком: – Опять ошибка, Владимир Иваныч. Это не мое письмо. – Как не ваше, а чье же? – Не знаю! – Фокс развел руками. – Это не я писал. На этот раз уже хитро заулыбался я: – Мы предвидели, что вы будете отказываться. Еще бы, такая улика! Но графологическая экспертиза все докажет… – Пожалуйста, – ухмыльнулся Фокс. – Доказывайте… Я взял со своего стола листок тонкой оберточной бумаги, карандаш, передал Фоксу: – Пишите: образец свободного почерка гражданина Фокс Евгения… Фокс, не споря, написал, поднял голову в ожидании дальнейшего: – Ну, что дальше? – Дальше пишите свободно, что хочется. На ваше усмотрение. Фокс взял карандаш, послюнил его – на глянцевитой поверхности оберточной бумаги химический карандаш оставлял слишком бледный след – и начал писать, преувеличенно старательно, хитро поглядывая на меня. Вывел несколько строк, покрыв бумагу кривыми колючими буквами, показал мне: – Хватит, что ли? На бумажке было написано: «Добрый хороший мальчик Фокс мучается здесь в тюряге ни за что, нет правды на свете, нет счастья в жизни. Мучители не кормят, зажали мою служащую карточку, и в очко сыграть не с кем». – Все шутите, Фокс, – сурово пробурчал я, в глубине души очень довольный, что он принял мою игру. Беспокоило только, не сорвался бы он с крючка в последний момент. – Теперь текст под диктовку. Вот еще бумага, надпишите ее: «Фокс Евгений Петрович». Он взял бумагу, надписал. А я сказал, показывая ему книжку, взятую под честное слово на два часа: – Вот из этого учебника я вам буду диктовать разные предложения. А вы записывайте, по возможности без ошибок.