Встревоженные его криком, деревенские собаки поднимают лай, который множится по поселку. Кроме собачьего лая – никакой реакции. Только в соседнем доме занавеска дернулась и снова висит ровно – как если бы кто-то выглянул. – Акт экспертизы где? – Тела на экспертизу в область увезли, к вечеру обещали… – Значит, причина смерти неизвестна? А с чего решили, что убийство? А не пожар? – Свидетели. Соседи видели. – Меглин кивает в сторону стоящих неподалеку домов. Дверь открывает Рыбакова, одетая в черное, нервная, измученная, – и первым делом кивает Жарову. – Здрасте, Алексей Семенович… Меглин по-хозяйски проходит в дом, осматривается, принюхивается. Болезненная конвульсия искажает лицо. Бедный дом. На всем – печать безнадеги. Траурное фото мужа на тумбочке. Рыбакова у стола. Поглядывает на Жарова – присутствие чина сковывает. – А хорошо горело-то. Аж дом пропах. Рассказывай, что видела. Рыбакова смотрит на него удивленно, переводит взгляд на Жарова, мол, кто это. – Я же рассказала все! – Надь, это с Москвы группа. Ты с пониманием давай. – Мы спали уже. И тут за окном как стрелять начали, Леша побежал проверять… Я говорю – не надо, не ходи, но он же глаза залил, море по колено!.. Герой… Рыбакова продолжает смотреть в сторону. – И че, все?.. – Меглин с недовольством и раздражением смотрит на женщину. – Да… – Да ну, неинтересно… Чего он тебя-то не убил? Раз видел. Почему? Отвечай… – Я не знаю… – Рыбакова прячет глаза. – Ври быстрее, паузы выдают! Ты ж в окно на них смотрела, все видела! Он хватает ее за лицо и поворачивает к себе. – Я б вот тебя убил! Ну, правда – к пятерым еще парочку, семь, цифра красивая! Семь грехов! Семь Симеонов! Портвейн три семерки! В открытой двери в соседнюю комнату в инвалидной коляске появляется сын Рыбакова – Степан. – Он из-за меня нас не тронул. Увидел, что я калека. Меглин оглядывается на Степу, отступив наконец от Рыбаковой. Его трясет. – Ну хорошо, добрый попался! Есеня касается его локтя. Он оборачивается к ней. – Подожди там, хорошо? Меглин кивает и выходит. Есеня подходит ближе к Степану. – Как он выглядел, опиши. – У него капюшон был на голове. Дробовик в руках… Я не разглядел, темно было. В прихожей Меглин смотрит на семейные фото. Едва не на каждой отец семейства с бутылкой, на каких-то праздниках. Мысль у Меглина: «Леша. Ты же прятал? От жены? М?» И по-свойски подмигивает снимку. В это время сын Рыбакова рассказывает: – Высокий… Хотя для меня все великаны. Отсюда. Темно было, я же сказал… Просто силуэт… Меглин проверяет шкафы, кладовку. Открывает дверь в соседнюю комнату и видит посреди комнаты дорожные сумки и сложенные на диван вещи. Из гостиной выходит Есеня. – Поехали… Меглин садится в фургоне на пол и начинает нервно раскачиваться. Жаров говорит Есене тихо, чуть наклонившись: – Держали бы его в узде. Я-то понимаю. Звезда. Но, как говорится, я – не все!.. Народ не поймет. Она мужа потеряла. А он быкует. – Спасибо. Учту. Гостиница рядом с трассой, на выезде из города. Фургон Есени во дворе. Меглин сидит на кровати спиной к Есене и смотрит в окно. На трассе кучкой столпились проститутки. В этой толпе он замечает девушку. – Ты в норме?.. Родион?.. Не оборачиваясь, он поднимает дрожащую руку с выставленным большим пальцем и бурчит себе под нос, еле слышно: – Трасса, и дежурящая дальше по дороге стая проституток, одна из которых, Ляля – мини-юбка, обилие макияжа, – вызывающе стоит на самом краю дороги. Есеня не обращает внимание на его реплику, подумав, что это очередной его бред, и открывает папку, раскладывает на кровати фото жертв. Разглядывает их. – Он приходит и убивает их. Шесть человек. Из дробовика. Если это был один человек, это не серийный убийца. Массовый. – Или метис. И нашим, и вашим. И серийный, и массовый. Валит кустами. Там трое, здесь пятеро. Все дело в цифрах. – В статистике по району массовых убийств не было. У них вообще, не поверишь, убийств не было семь лет. Преступность самая низкая по России. Драки, разбой, люди пропадали – а убийства ни одного… – Так не бывает. – Статистика. Меглин задумывается. Смотрит на фото. – Не шестерых убивал. Одного. Другим не повезло просто. – Была одна главная жертва, а остальные – свидетели? Меглин не отвечает. – Тогда имеет смысл с Пасюка начать. Самый крутой. Самый богатый. Если кто и подходит на главную жертву, то только он. Глубоко в лесу, в хижине из ветвей и стволов, накрывшись капюшоном, сидит человек. Лицо обросло бородой, на щеках – пятна. Он грязный, одет в засаленные лохмотья, выглядит как бомж. Переламывает обрез двустволки и заряжает двумя охотничьими патронами. Из дешевого подранного пакета достает коробки с патронами, распихивает их пригоршнями по карманам. Выходит из хижины и уходит дальше в лес, на окраину. Там человек сбрасывает ветки, которые укрывали от взгляда с дороги старый ржавый джип, из тех, что продаются либо за символическую цену, либо отдаются даром тому, кто согласится их вывезти. Он садится за руль. Заводит. Несколько раз. Мотор не сразу ловит искру. Но наконец ловит. Спустя несколько минут старый джип проносится мимо мотеля и проституток на обочине. Ляля выбирается из припарковавшейся на обочине машины; игриво попрощавшись с торопливо отъехавшим водителем, она идет к машине с тонированными стеклами, стучит. Стекло ползет вниз. В салоне – трое крепких бритых парней, музыка. Ляля протягивает сутеру деньги, он половину возвращает ей. – Перерыв, я пошла… – Куда?