– Родион! Проснись! У тебя приступ! … Ну где?! Софья Зиновьевна лихорадочно выдавливает из блистера таблетки. – Сейчас! …Вот! Быстро сует таблетки в руку Есени. – Крепче его держи! – она кричит Ивашеву. Ивашев наваливается на Меглина, который пытается вырваться и встать с кровати, сжав зубы. Есеня зажимает ему нос, не давая возможности дышать – и Меглин вынужден судорожно втянуть воздух ртом. Она сует ему в рот таблетки, закрывает рот и не отпускает, пока тот, чисто инстинктивно не сглатывает. – Тихо!.. Тихо, все уже, кончилось… Они держат его еще несколько секунд. Меглин затихает. Ивашев гладит его по голове, как лошадь. – Ну все, Родион. Все. Наконец напряженные мышцы расслабляются. Гримаса боли уходит с лица. Софья Зиновьевна смотрит на него с сочувствием. – Что он там видит? Есеня, стараясь не смотреть на нее, укрывает Меглина пледом. – …Надеюсь – ничего. Ивашев откидывается к стене. – А мне точно здесь – безопаснее? Чем у ментов? Что-то я сомневаюсь… И смеется. Есеня смотрит на него сурово, а Софья Зиновьевна неожиданно подхватывает смех. На следующий день фургон Есени стоит, загнанный в перелесок. Отсюда просматривается кладбищенский забор. Ивашев сидит на пассажирском – в наручниках. – А если не я – зачем наручники? – Чтоб ты глупостей не наделал. – Где ж вы раньше были? Вот бы мне их лет в шестнадцать. После школы. Он и Есеня смотрят на кладбищенский забор. – Машина эта всегда здесь останавливалась? – Всегда. Есеня смотрит на забор. На дорогу. Ощущение, что она зря тратит время. – Он не приедет… Он не сумасшедший, где логика? Голос Меглина раздается из глубины фургона: – А зачем он раньше приезжал? Не на этого же смотреть? Кивает назад, на Ивашева. – Обидные ваши слова, Родион Викторович. Меня зовут Иван Григорьевич. Правильно говорить – не на Ивана Григорьевича же смотреть. – И зачем он приезжал? – Иван Григорьича спроси. Есеня смотрит на Ивашева, тот раздумывает. – А! Понял… Место для него. Святое. Намоленное вроде как. Только, понимаешь, с другим знаком. Здесь куколки его лежали. Он не ко мне приезжал. К ним. Есеня не отвечает. Позади нее, в окошке, отделяющем кабину от кузова, возникает Меглин. Выглядит опять неважно. – А многих я убил? Как того? Кукольника? – Пока я с тобой работала – нет. – А до этого? Что говорят-то? Есеня поворачивается на него – на лице его искреннее беспокойство. – Не спрашивала. – Я ни одного не помню. Только ощущение такое, вот тут, – он показывает на голову. – Как будто вот тут забыл, и оно так… давит, как будто… Много. – И какое оно? Ощущение? – Ивашев смотрит на Меглина. – Так не описать. Словами. – Вот и я о том. Это же прочувствовать надо, правильно? Пропустить, так сказать, через чакры? Вдруг заволновавшись, Ивашев ерзает на сиденье. – Вон он. Через лобовое стекло и деревья видно – по дороге к кладбищенскому забору проезжает машина. Машина останавливается у забора. Водитель не выходит. Сидит. Ждет. Есеня не сводит глаз с фургона. – А чего сидим-то? Нас трое, он один. И меня отмажем. А? – Он может привести нас к девочке. – Ну так возьми и расколи его! – Рот закрой. Развернувшись, машина Кукольника уезжает от кладбища. Через небольшую паузу фургон выезжает на дорогу и едет за ней. Машина Кукольника не торопясь едет по городу. Фургон продолжает ехать за ним на расстоянии. – А тебе не надо перехват там вызвать? Пятый-Пятый, я Десятый? – Спугнем. – А так упустим! Для тебя это шутки, а меня менты грохнут, если им его не дать!