Скрипнули входные двери, и в помещение проник дневной свет. Послышались быстрые шаги, кто-то присел на корточки рядом с Шалом. Заметив открытый глаз, человек улыбнулся. – Очнулся? Наконец-то! Я думал, помрешь. Шал хотел что-то спросить, но горло вдруг пересохло, и он смог только прохрипеть. – Пить… – Ай молодец! Вода – это жизнь. А чтобы жить, нужно пить. Правильно, пей. Много пей. Откуда-то взялась пиала с водой, и мужчина, приподняв Шалу голову, помог напиться. – Рахмет… Голос обрел твердость, и Шал снова попытался задать мучающий его вопрос. – Где я? – Ох и любопытный ты казах. – Человек рассмеялся. – Спи. Сил набирайся. Потом все расскажу. Муха снова попыталась сесть на повязку, но ее тут же прогнал взмах руки. – Ты тут откуда!? А ну кыш! Рано ему помирать! Пошла, пошла! Мужчина схватил какую-то тряпку и начал гоняться за насекомым. По древнему казахскому поверию, душа, покидая тело больного, находится рядом в образе мухи, и если не прогнать ее из жилища, больной умрет. Не подозревая о человеческих обычаях, насекомое оценило угрозу своей жизни и устремилось на свет в дверном проеме. – Вот так! – довольно заметил мужчина. – Придет еще твое время. А пока рано. Он повернулся к Шалу. – Отдыхай, казах. Тот послушно закрыл глаза. * * * Опущенное по плечи в воду тело корчилось в сильных судорогах, пытаясь сбросить сидящего на нем человека и поднять голову. Но тот пресекал все попытки, упираясь коленом в спину и крепко держа за волосы. Движения постепенно затихали и вскоре прекратились совсем. Запахло мочой. Человек брезгливо сморщился и поднялся. – У, шошка. Даже подохнуть не смог как мужчина! Схватив покойника за ноги, он сбросил того в воду, и некоторое время наблюдал, как тело, увлекаемое мутным потоком Таласа, периодически скрывается на глубине и снова показывается на поверхности… * * * Солнечный луч коснулся шанырака[14] и осветил внутреннее убранство юрты. Шал проснулся, следуя позывам мочевого пузыря, и попытался подняться, что удалось ему с трудом. Опираясь на здоровую руку, он сел, подождав, пока пройдет головокружение, осторожно встал и, пошатываясь, направился к двери. Степь встретила его смешанным ароматом клевера и жусана, из очага – саксаула, и веселым щебетаньем воробьев. Зажмурившись от яркого утреннего солнца, позабыв о естественном зове организма, он несколько минут стоял, вцепившись в створку двери и вдыхая запах простора, так похожего на дыхание свободы. Казалось, с каждой струей легкого и упругого воздуха, принесенной ветром с южных гор, в него вливаются живительные силы родной земли, и боль, поселившаяся в левой руке, уходит. Откуда-то выскочила собачонка и залилась яростным лаем, следом послышался знакомый голос. – А ну прекрати! Расшумелась мне тут. Больного разбудишь. Заметив Шала, мужчина удивился. – Ой, бай! Ты чего встал? Лежать тебе надо. – Отлить хочу, – больной поморщился. – А-а-а! Понятно. Дойдешь? – Да. – Молодец, казах. Выглядишь уже более живым, чем вчера. Ну, иди. Ко мне, Ит! – мужчина похлопал себя по ноге. – Не мешай. Собака, виляя хвостом и уже забыв о незнакомце, послушно затрусила к хозяину. Шал, опираясь о стену юрты, двинулся дальше. Вернувшись, стал осматриваться вокруг. На пологом склоне неглубокой балки, по дну которой протекал ручей, стояли три юрты, две большего размера и одна маленькая, откуда он и вышел. Не заметив сразу, только сейчас разглядел, что над входом его временного убежища на шесте покачивался череп лошади, выбеленный солнцем. Оберег. Но от чего? Рядом с юртами располагался очаг, окруженный большими камнями, а неказистый навес из кривых веток карагача и соломы скрывал в тени донгелек – низкий круглый стол, у которого лежали разноцветные покрывала – корпе. Чуть в стороне небольшая кошара с баранами, откуда молодой парнишка выгнал отару на выпас, рядом – загон с лошадьми, среди которых он разглядел и Сабыра. Тот почуял хозяина и приветственно заржал. Шал улыбнулся и махнул ему здоровой рукой. Снова откуда-то появилась собака, и за ней тот же мужчина, одетый в халат и синие штаны свободного покроя. Шал наконец смог хорошо его рассмотреть. Невысокого роста, худощав и, как ему показалось еще в юрте, преклонного возраста. Теперь же он понял, что морщины на лице и вокруг глаз не только от старости, но и от постоянной улыбки. Обутый в ичиги с калошами, мужчина слегка прихрамывал. – Ну что, казах, сделал свои дела? Как рука? Голова кружится? – Немного. – Сотрясение. И правильно, как ему не быть, если так долбили по голове. Кушать хочешь? Пошли. Завтракать пора. И ты столько времени на воде и бульоне, нужно уже более существенного чего-то поесть. – Сколько? – спросил Шал, внутренне напрягшись. – Да уж где-то недели две, наверное, – пожал плечами мужчина. – Сколько!? – Не помню точно. Надо у Еркебая спросить. Ну пойдем, пойдем. Потом будем разговаривать. Нужно покушать сначала. Старик направился к навесу, но заметив, что Шал не сделал и шага, остановился. – Чего ждешь, казах? Идем. – Где я? Куда попал? – Ты в урочище Кыста?у. Тут живет баксы? Еркебай, шаман. Слышал о таком? – Нет. – Неудивительно. Шаманов официальная религия не признает за то, что они являются носителями истинной казахской духовности, и всячески порицает обращения к ним. А людская молва не столь молниеносна – не то, что новости когда-то на «Хабаре»[15]. Пойдем за стол. Вопросы Еркебаю не задавай. Мне задавай. Что знаю, отвечу. Зовут меня Фаты. А тебя? – Шал. – Э! Какой ты шал? – засмеялся старик. – Вот я шал, а ты молодой еще. Как зовут-то? – Кайрат, – после некоторого раздумья ответил Шал. – Жаксы?[16], Кайрат. Идем. Он двинулся следом за старым Фаты к навесу, под которым уже копошились две женщины. Молодая, в красном халате с воротником-стойкой, многоцветными вышивками на рукавах и в шароварах; другая, постарше, в одеянии такого же фасона, но темно-красного цвета. У обеих на головах темные платки. За разговором со стариком он даже не заметил их появления. Шал приложил руку к сердцу, здороваясь с ними. Те в ответ поклонились, и молодая женщина принесла ему кувшин с водой и полотенце. – Давай-давай, садись, казах, – Фаты нетерпеливо уселся за стол, и показал, куда садиться. – Чаю сначала? Хороший чай, из шиповника и чебреца. Узбекский чай дорогой, приходится травы заваривать. Но они полезные. Или, может, сразу мяса, а? – старик засмеялся. – Сил нужно набираться, да? Стукнула дверь юрты, и на улице появился пожилой мужчина лет восьмидесяти, одетый в казахский халат и непонятный головной убор из перьев, веревочек и чего-то еще. Не торопясь он направился к очагу. – Еркебай-ага, – прошептал Фаты, наклонившись к Шалу. Шаман подошел к огню, присел на корточки и что-то тихонько забормотал, но и сквозь неугомонный щебет пернатых его слова были хорошо различимы. – Огонь, огонь, гори, но не разгорайся! Дай силу, но не убивай! Ты господин, огонь! Мир шатается, равновесия нет. А когда придет, никто не знает… Последние слова стали совсем неразборчивыми, и через мгновение шаман встал и подошел к навесу. Шал поднялся и приложил руку к сердцу. – Ассалаумагалейкум, ага! – Ваалейкум ассалам! – кивнул Еркебай. – Как себя чувствуешь? – Спасибо, хорошо. – Жаксы. Садись. Ешь, пей. Набирайся сил.