– Да легко. Вообще, называть бомбу водородной не совсем верно. Она все-таки термоядерная. Водорода в ней нет. Есть адекватный заменитель. Дейтерид лития. Просто водород это газ, а для бомбы нужно, чтоб его агрегатное состояние представляло собой твердое вещество. Ну а обезвредить бомбу можно, уничтожив ключ детонатора, или сам детонатор. Без него вы едва ли сможете синхронизировать подрыв взрывчатого вещества настолько равномерно, чтоб этот подрыв одинаково со всех сторон давил на плутоний. Это слишком сложное устройство. Саму же бомбу неплохо было бы залить цементом или бетоном. В ней находится плутониевый триггер. По сути, атомная бомба небольшой мощности. Триггер служит для того, чтоб запустить реакцию синтеза легких элементов в более тяжелые. Взрывается плутониевый заряд, и каждая пара атомов дейтерида лития, что его окружают в бомбе, превращается в один атом гелия. При этом выделяется такое количество энергии, что… Впрочем, вы сами прекрасно помните тот день, когда такая штука взорвалась. И вы сами видите, справа от нас, остатки города, который оказался между двумя подобными физическими явлениями. Так вот. Сплав дейтерида лития может еще много и много лет лежать и не терять своих свойств. Специальная взрывчатка, которая обжимает плутониевый триггер и при взрыве вызывает критическую массу этого плутония, от которой он взрывается, тоже пролежит много лет. Но вот с самим плутониевым стрежнем совсем другая история. Он нестабилен. Каждый день, каждый час и каждую минуту от момента своего рождения, он испускает альфа-частицы, безвозвратно теряя их. Даже сейчас, пока мы болтаем. Он стареет, прямо как человек. Да, он и через сорок лет и через пятьдесят будет опасен, источая радиацию. Но к тому времени вспыльчивость своей юности он растеряет настолько, что его уже не удастся взорвать. А он в свою очередь не сможет продемонстрировать нам магию термоядерного синтеза. Так что, учитывая примерный возраст бомбы, через десять – двадцать лет она будет просто мертвецом. Опасным и заразным, но все-таки мертвецом. – Чего только не придумают, – проворчал Андрей. – Долбаные взрослые… * * * – Только не надо этих ваших зубастых американских улыбок, – проворчал Михаил. – Не вздумайте им улыбаться. Сделаете только хуже. – Странные вы, русские, – вздохнул Карл, пристально глядя вперед, на троицу людей вдали, к которым они с каждым шагом приближались. – Угрюмые. Не любите улыбаться, и когда кто-то улыбается вам… – Мы улыбаемся, Карл. И делаем это чаще, чем ты думаешь. Мы любим улыбаться. Любим шутить. И любим, когда нам улыбаются. Но нам столько лгали… Лгали соседи, союзники, партнеры и, конечно же, враги… Нарушались международные договоры, пакты о ненападении, гарантии не расширения военных альянсов… Потом нам лгали о нашей истории. Сказали, что наша история нам лгала. Наши нервы испытывали на прочность своей ложью проповедники, реформаторы, информаторы, агитаторы, кураторы, дикторы и наши собственные власти. Улыбка для нас, Карл, – это особый уровень взаимного доверия. Она очень редко надевается на лицо, в качестве маски. Гораздо чаще она бывает искренней. Но ведь искренность надо как-то заслужить, не так ли? И в нашем понимании, если незнакомец тебе улыбается, то, скорее всего, он задумал какую-то пакость. Хочет обмануть. Так что не вздумайте им улыбаться. Будет только хуже. – Неужели все так плохо, Майкл? Улыбка незнакомца – признак агрессии для вас? – Нет. Я вам приоткрываю секреты менталитета. В магазинах нам улыбались продавцы, а мы улыбались им. Как правило. И это не было агрессией. Вот скажите, если бы где-то в США я уступил сидячее место в общественном транспорте женщине, она подала бы на меня в суд за дискриминацию по половому признаку? Шериф засмеялся: – Теоретически могла бы. Но поверьте, такой глупостью мало кто занимался. – Вот видите. А у нас ходил такой стереотип о вас. Будто ни в коем случае нельзя женщине уступать место. А из элементарной вежливости открыть перед ней дверь, это вообще сексуальное домогательство. Но это не было обыденной нормой у вас. Так и мы. Конечно, мы улыбались и улыбаемся. Но чаще, мы улыбаемся тем, кого знаем и кому доверяем. И так же нам предпочтительны улыбки от них, а не от неизвестного нам парня, сидящего напротив, глазеющего на нас и неизвестно от чего скалящего зубы. – Я понял, Майкл. Это как с чаевыми. Вот, казалось бы, ты пообедал в ресторане, и хочешь официанту сделать приятное. Оставляешь чаевые. У нас вообще так принято. Но если ты это сделаешь в Японии, то официант решит, что ты его оскорбляешь. Верно? – Да, – кивнул Михаил. – Я был в Японии. Ездил на международный семинар по сейсмологии и вулканологии. Меня там первым делом предупредили, что в гостинице, в которой я жил, нельзя давать чаевых. Я даже слышал историю об одном своем коллеге из Калифорнии, за которым официант из ресторана этой гостиницы гнался почти целый квартал в Токио, чтоб вернуть тому деньги. – Поразительно, насколько разные люди населяли этот мир, – вздохнул шериф. – Не люди разные, на мой взгляд. Я много общался с иностранцами по долгу своей работы и поражался не разности, а как раз наоборот. Тому, насколько легко можно найти общий язык и ощутить родство между различными представителями человеческой расы. А вот культурные особенности разные. Да. Разные и интересные. И их всегда следовало учитывать. И друга из Индии, с которым вы великолепно ладите, лучше не водить в ресторан, где подают говяжьи стейки. – У нашего доктора родители были из Индии. Но стейки он любит до сих пор, хотя о говядине мы давно не слышали, – улыбнулся Карл. – Он же вырос в Америке. В другой культурной среде. Вон, кореец Александр Цой. И он – русский. Потому что родился и вырос здесь. В другой культурной среде, которая и сформировала его как личность. И ничего плохого в этом нет. Люди похожи настолько же, насколько они разные… Особо занятно это наблюдать в употреблении идиоматических выражений. Раньше, когда Оливия еще плохо говорила по-русски, мы чаще общались на вашем языке. И она иногда говорила странную фразу: «Пахнет крысой». Меня это, признаться, долго ставило в тупик. Я принюхивался и все искал этот запах. А Оля, оказывается, говорила о том, что подозревает что-то нехорошее. Какой-то подвох. Сейчас она об этом уже и не помнит, наверное. Шериф рассмеялся: – То есть, занимаясь поисками крысы и ее запаха, ты стегал дохлую лошадь?![11] – Именно! Теперь они смеялись вместе. – Да, Майкл, после всего, что ты рассказал, я вдруг задумался, насколько удивительный мир взаимных открытий перед нами раскрылся бы, если б люди занимались улучшением понимания друг друга. Это как лететь на звездолете «Энтерпрайз» по галактике и исследовать ее. Не разрушать то, что трудно понять. – Да, если бы мир мог быть чуточку лучше и разумнее, то все вместе мы могли бы построить этот звездолет. – И нашлось бы на нем место всем. И Кирку, и Чехову, и Сулу, и Споку, и Ухуре, и Скотти…[12] – кивнул с грустью Карл. – Мы приближаемся, – строго сказал Джонсон. – Все помнят, кто и как должен стоять? Я не хочу сейчас устраивать шоу, расставляя вас по назначенным местам, как фигурки на шахматной доске. – Мы все помним, Рон, – закивали охранники. – Отлично. И помните. Первым запах крысы замечу я. Меня этому учили годами. Так что не дергайтесь, даже если на вас наставят оружие. Четко выполняйте мои инструкции. * * * Еще несколько дней назад он не испытывал никаких сомнений в отношении той страны, что некогда находилась по ту сторону Тихого океана и ее жителей. Но что-то изменилось, и он это чувствовал. Только вот не мог Александр понять, когда именно это произошло. В тот миг, когда он представил, как они казнят Оливию, или вчера, когда он увидел в бинокль бегающих друг за другом, резвящихся на солнце и радующихся короткому лету детей? Если не всю его жизнь, то, по крайней мере, тот ее период, что прошел после взрыва, они и их страна была для него абсолютным воплощением зла. Но сейчас он смотрел на них с любопытством и, наверное, немного растерянно. Американцы не были похожи на монстров. У них не росли рога, не было копыт, как у карикатурных слуг сатаны, и лица их не перекашивали оскалы окровавленных плотоядных клыков. Сейчас Цой смотрел на обычных людей, и вся нелепость ситуации заключалась в том, что долгие годы все они думали о других выживших в этом мире и, столкнувшись с таковыми по какому-то невероятному стечению обстоятельств, сразу оказались с ними на грани войны. Но Александр смотрел на них и не мог найти причин, по которым они непременно должны воевать. Он будто смотрел в зеркало и размышлял над тем, есть ли смысл в кулачном бое с собственным отражением. Чуть повернув голову, Цой посмотрел на Андрея. Жаров, похоже, подобными размышлениями себя не занимал. Весь его вид, будь то напрягшиеся мышцы, навалившиеся на воспаленные глаза брови или сжатые как пружина губы, говорил о том, что его друг едва сдерживается от непреодолимого желания броситься в атаку на людей, что сейчас стояли в нескольких шагах перед ним. – Здравствуйте. Рад приветствовать вас, друзья, – сухо произнес Карл, внимательно глядя на троицу с другого берега. Михаил так же безэмоционально перевел его слова. – Друзья? – Андрей усмехнулся, и в голосе его слышалось наигранное изумление. – Когда же мы ими стали, а? Шериф дождался, когда Крашенинников переведет, и тихо хмыкнул, чуть тронув поля своей шляпы кончиками пальцев. – Действительно. Ведь мы друг друга видим впервые. Но ведь это не значит, что мы враги. Разве не так? Я бы предпочел в вашем лице увидеть потенциальных друзей и готов ответить тем же. – Да пошел ты в жопу… – Слушай, Жар, – нахмурился Михаил. – Ты уверен, что хочешь, чтобы я это перевел? – А в чем дело, Миша? Ты чего-то боишься? Или думаешь, это я испугаюсь этих твоих заокеанских хозяев и побоюсь сказать им в лицо то, что о них думаю? – Они мне не хозяева… – Да неужели?! А если тебя сейчас потрясти, из тебя не посыплются тридцать серебреников, иуда? Чем они тебя купили? В этом мире разве еще есть деньги? Или они продолжают печатать свои гребаные доллары? Отвечай, предатель! – Минуточку! – громко сказал Цой и, резко схватив Андрея под локоть, повел в сторону. – Саня, какого хера ты делаешь?! – Замолкни, – шикнул на него Александр и, удостоверившись, что отошли они достаточно далеко, продолжил тихо говорить. – Ты что несешь, придурок? Мы должны убедить Мишу вернуться. И как мы это сделаем, если ты будешь метать в него дерьмо? – Да я просто… – Заткнись и дай мне с ними говорить, пока ты все окончательно не испортил… Карл хмуро смотрел в их сторону, потом слегка повернулся лицом к Крашенинникову. – Дай угадаю, Майкл. Что-то пошло не так? – Похоже на то. Но ты здесь пока ни при чем, похоже. – Это не сильно обнадеживает. Шериф бросил взгляд на третьего русского. Но седой пожилой человек выглядел настолько скучающим и равнодушным к происходящему, что вся эта встреча казалась каким-то сюрреалистичным, бредовым сном. Андрей и Александр тем временем вернулись и встали на свои места. – Слушай, Миша, ты извини нас, – обратился Цой к Крашенинникову. – Сам знаешь, какие деньки выдались. Уже забыли, когда нормально спали в последний раз. А это изрядно на нервы давит… – Знаешь, Саня, меня бы тронули твои извинения, но после того, как вы вынесли мне и моей семье смертный приговор, пообещав убить при следующей встрече, они звучат очень странно. И это мягко сказано. – Я понимаю, Миша, – виновато вздохнул Цой. – Мы были не правы, и чуть позже это обсудим. Но для начала, я думаю, нам надо как-то друг другу представиться, верно? – Было бы неплохо. Для начала. – Что ж. Я Александр Цой. Это Андрей Жаров. А это… – Он посмотрел в сторону Сапрыкина, но тот вдруг достал носовой платок и начал неприлично громко в него сморкаться. – Впрочем, не важно. Важно то, что я и Андрей представляем правительство общины выживших Камчатки. Крашенинников кивнул и перевел. – Рад знакомству, – Карл приподнял шляпу, тут же опустив на место. – Я Карл Монтгомери Риггз. Шериф и глава общины выживших с Алеутских островов штата Аляска. Наша община называется Нью Хоуп. Надеюсь, вы отнесетесь с пониманием к тому, что мои люди встревожены и всех волнует вопрос о ваших намерениях? – Что?! – воскликнул Жаров, выслушав перевод. – Андрей, погоди, – обратился к нему Цой, но тот был уже слишком взвинчен. – Нет, это ты погоди, Саня! Наши намерения?! Это еще что, черт возьми, значит, а?! Мы на своей земле! В своей стране! У себя дома! Это мы должны, и очень настойчиво, спросить, какого черта здесь делают американцы! Вот наши намерения! А еще, наши намерения жить на своей земле и потребовать, чтоб над ней не развевался тот флаг! – Жаров вытянул руку в сторону поселения американцев. – Чем вам мешает наш флаг, сэр? В моей стране было много мест, где реял ваш, русский флаг. Международные ярмарки, дипломатические миссии, улица перед зданием ООН. Никому у нас ваши флаги не мешали. – С тех пор кое-что поменялось в мире, если ты не заметил. – Наша необоснованная вражда, как я вижу, ничуть не изменилась, – вздохнул Карл. – Однако должен вам заявить, что язык ультиматумов для нас неприемлем. Мы не выполняем требований, предъявленных языком угроз. – Ах, да, конечно! – воскликнул Андрей. – Вы не любите, когда вам ставят ультиматумы и когда вам угрожают! Потому что вы это считаете своей исключительной прерогативой! Всем угрожать! Всем предъявлять ультиматумы! Рыскать по всему миру, как банда рэкетиров по району, и требовать безусловного подчинения вашей воле!