Типичная деревенская изба, стоящая на краю села Осановец, у дороги, разрослась за двадцать лет. Прохоров значительно расширил строение на будущее: три жены обещали принести довольно большое потомство. А Михаил не любил, когда окружение и жилье диктовали свои условия человеку. Да и не представлял он, как жены смогут ужиться в трех комнатах и не перегрызть друг другу глотки. Поэтому, когда появлялось свободное время, Отец разбирал соседние кирпичные и деревянные дома и надстраивал свою избу. В итоге одноэтажное приземистое здание сначала превратилось в двухэтажное, а потом и в полноценное трехэтажное. Причем надстройки, словно башенки у заморского дворца, вырастали с разных сторон верхних этажей, поддерживаемые снизу упертыми в землю шестами. Со стороны все сооружение выглядело, как карикатура на средневековые замки, имело неприглядный, а местами и совершенно уродливый вид, но Мишке некогда было наводить красоту. Главное – что стены справились с ядерной зимой, на несколько лет завладевшей миром. В доме оказалось тепло и хватало места всем. И женам, и детям. Практичность Прохорова оказалась уместной. Жены ругались, когда мужик начал тратить время на бесполезную, по их мнению, ограду из кольев, торчащих наружу. Но Мишка отмалчивался и упорно строил заграждение. И оказался прав: остатки оголодавшего, озлобленного зверья со всей округи решили взять их обитель осадой. И бездумно бросались на колья, с особой тщательностью выструганные Прохоровым и подогнанные один к одному. Обезумевшие хищники несколько лет осаждали дом, а Мишка не спешил снимать смердящие трупы с ограды: пусть твари запомнят, как умирали их сородичи, а скелеты послужат уроком на будущее. Этакие пугала для животных, напоминание о безрассудных попытках взять дом штурмом. В итоге все меньше зверей терпеливо ожидало добычу. Некоторые перегрызлись друг с другом, остальные ушли в поисках более легкой пищи, оставшихся же Михаил добил из охотничьего ружья, что тоже принесло определенную пользу их маленькому обществу. В то холодное и голодное время мясом убиенных тварей не брезговали. А Нинка, самая набожная из жен, еще и возносила хвалу Господу за ниспослание их семье благодати в виде исхудалого пса или плешивой кошки… И стояла с тех давних пор в назидание нынешним и будущим животным агрессорам сия ограда. Стояла и никому не мешала, ни тварям, которые нет-нет да вновь бросались на колья, ни тем более Михаилу, он только заботливо протирал косточки, чтобы было видно издалека. А сейчас, при виде раскиданных в стороны кольев, Прохорова охватил ужас: целый сегмент забора просто смели, растерзали в клочья. Словно катком – вспомнил мужчина давным-давно забытое слово – проехались. Или… бульдозером! И земля характерно изрыта траками! Люди! Прохоров настороженно остановился, осматриваясь. Слабый свет из сеней едва освещал порог, но привыкшим к тьме глазам человека и этого оказалось достаточно. С места, где остановился мужчина, по теням и рельефу земли можно было представить примерную картину произошедшего. А именно: некий трактор на гусеничном ходу просто проехался по забору, раздробив и расшвыряв колья и проложив себе дорогу к дому. Причем в наглости пришлых можно было не сомневаться. Пришли, как к себе домой: без стука, без приглашения, и прямо «грязными ногами по ковру» – не пожалели усилий хозяина на создание забора. Вот же-ж суки! Михаил зло сжал в руке нож. Он не любил столь грубого вмешательства в личную жизнь, хотя и не отдавал себе отчета, что это вообще первое за двадцать лет вмешательство. Словно и не было этих лет. Будто вчера еще бился за право сильного с сослуживцами или с приезжими парнями – за девушку на улице. Сжав от гнева зубы, а в руках – нож, он, не скрываясь более, пошел к дому. Это кто тут хозяйничает без него?! Судя по горевшей лучине, кто-то из женщин встретил гостей. А ведь не должны были. Ой, не поздоровится сейчас гостям! А в голове картины одна страшнее другой, а сердце в груди рвется, аки дикая птица в клетке… Прохоров аж саданул от ярости по попавшемуся на пути столбу, подпиравшему одну из надстроек. Ярость должна разгореться, а не только теплиться. Ей необходимо вспыхнуть, чтобы рука не дрогнула, чтобы в душе не осталось ни капли сомнения… Только твердость. Решимость. Злость. Михаил всегда представлял момент, когда нагрянут в гости люди. Случайно ли, специально. После прихода Потемкина у него не осталось сомнений, что мир еще населен людьми. А из рассказа военного врача стало ясно: они все еще воевали. Эти кретины продолжали сражаться друг с другом и по истечении двадцати лет после последней войны! За что теперь? Впрочем, он знал ответ на этот вопрос. За самое ценное, что еще осталось в мире. За женщин, оружие, пищу. Хотя с пищей все просто: найди клочок чистой земли и выращивай еду. А с женщинами и оружием как раз наоборот – они последние, и за них будут глотки грызть друг другу. После прихода лекаря Прохоров был уверен: недалек тот день, когда люди ворвутся в их тихую жизнь. Но как это будет – не представлял. Вывороченный траками забор не оставлял сомнений – люди пришли как агрессоры. А агрессоры могли принести только… зло! Лучина еще горела. Нет сомнения, что разожгла ее Наталья – самая боевая из жен, и она же встречала гостей. Под ногами сыро. Что это темное? Просто грязная вода с улицы? Или же кровь? Брови сдвинулись. Если пришлые что-то сделали с женами… У мужчины непроизвольно вырвалось ругательство. Михаила вдруг осенило: автомобиля перед домом уже нет, а значит – и пришлых тоже. Хотя… они ведь могли и засаду оставить. Чтобы не пугать возможную добычу. А значит, нужно что-то посущественнее обычного ножа. Хорошо, что Прохоров запасся на подобный случай. Он пошарил рукой в скрытой нише и выудил оттуда АКСУ. Когда-то давно в одной из деревень ему попался сгоревший БТР. Вокруг – лишь поломанные кости. Солдаты отбивались от неизвестных налетчиков, а те спалили машину и забрали все оружие. Но один автомат чудом сохранился. Видимо, выстрелом или взрывом оружие отбросило за колесо. Там-то не искали. И Прохоров обзавелся армейским автоматом с двумя целыми рожками патронов. Они оказались смотаны друг с другом скотчем. До сего момента ему не приходилось доставать АКСУ. Михаил открыл внутреннюю дверь и, вскинув автомат, вошел в избу. Огоньки свечных огарков должны были мягко освещать помещение, но не тут-то было. Пришлые затушили все свечи и лучины. Спрятались? Но они бы уже напали, ведь силуэт мужчины перекрыл свет из сеней, и из темного помещения он был виден, как на ладони. Однако тишина казалась полной, лишь где-то тихо, глухо скулил Алешка. Что-то сильно напугало его. Где все? Что тут происходит? – Наталья! – крикнул мужчина во тьму, ожидая услышать ответ, но никто не откликнулся. – Нина! Лида! Дети! Кто-нибудь! – молчание. Лишь Алешка завыл сильнее, но все равно как-то глухо, будто между отцом и сыном находилось препятствие. Печка! Точно! Слабоумный спрятался за печку! А где же остальные? Справа на столе должен стоять свечной огарок. Михаил медленно, ощупывая ногами пол, подошел к столу, нашарил огарок. Чиркнул зажигалкой – в свое время в другом поселке в заброшенном магазине он нашел несколько блоков столь ценных приспособлений для розжига огня – и свет свечи еле-еле раздвинул тьму. Его явно оказалось мало для просторного помещения, но достаточно, чтобы рассмотреть часть деталей. Если бы пришлые остались здесь, то на Михаила бы уже напали. Поэтому Прохоров повесил оружие на плечо, поднял свечу вверх и вышел на середину комнаты. И чуть не упал, споткнувшись о большую кучу на полу. Сердце зашлось в груди, а горло сжало от предчувствия беды. Он аккуратно присел рядом и поднес источник света к куче. Слезы хлынули потоком. Слабый свет озарил бледное, без единой кровиночки, лицо женщины. Обескровленные губы, открытые безжизненные глаза и струйка темной жидкости, засохшей в уголке рта. А на полу – темная лужа уже засыхающей крови. Прохоров зажал свободной рукой рот, чтобы не закричать, но из горла все-таки вырвалось нечто, похожее на рычание. Вот же-ж суки! Он поднял огарок вверх и чуть дальше различил еще две бесформенные груды одежды. Тоже жены! Да что же это? Как же? Почему? Рой вопросов в голове сменился вдруг звенящей пустотой, словно по черепу ударили чем-то тяжелым. Вот и все: жизнь окончилась внезапно и бессмысленно. Жен нет, дети… Где же дети? Следовало взять себя в руки и разобраться, ведь во тьме не наблюдалось больше тел, да и Алешка где-то выл. Он-то живой! А где остальные? Прохоров поднялся и зажег все огарки и лучины по периметру комнаты. Она наполнилась мрачным, призрачным светом танцующих и коптящих огоньков. Три трупа лежали посреди помещения, а из-за печки показался Алешка – тощий семнадцатилетний пацан. Он, не переставая, жалобно скулил на одной ноте, трясся всем телом, а в глазах его читался непередаваемый страх. Но рассказать, что стряслось, юродивый не мог: просто не умел. Хотя ему, видно, было, что рассказать: около глаза наливался обширный синяк. Нападавшие явно били Алешку. Михаил тяжело посмотрел в сторону сына, взял огарок и пошел проверять остальные помещения: вдруг кто-то успел спрятаться! Но нигде никого не было, лишь перевернутые кровати, распотрошенные шкафы и разбросанная утварь. Бардак и разорение, и ни следа детей. Что же тут произошло? Детей нет, жены убиты, но не изнасилованы – это очевидно. А Алешку били – зачем? Допрашивали? Узнавали, нет ли еще кого? Если ушли, значит, не узнали! Иначе бы точно оставили засаду! Это их с дочерью шанс! Шанс незаметно подобраться к пришлым, настигнуть их внезапно и отомстить. – Ах ты, дурак! – раздался снизу крик Алексы, очевидно, она зашла в дом и, увидев трупы, напала на Алешку, который не защитил женщин и детей. – Урод! Кретин! Почему ты не спас их?! – девчонка почем зря лупила брата кулаками, а тот лишь съежился у печи и скулил еще сильнее. Михаил хмуро посмотрел на это, но ничего не сказал, а дочь, завидев отца, отстала от старшего брата и попыталась найти оправдания. – Он… Он… Он… – начала Сашка, задыхаясь от слез, но не смогла продолжать. Отец лишь махнул рукой. – Он недоразвитый и слабоумный. Что ты от него хочешь? – дочь лишь закрыла лицо руками. А Михаил прошелся по комнате, закрывая глаза женам. Что бы тут ни случилось, надо что-то делать. Пока он не увидел тел детей, они для него живы. Все, до единого. Значит, пришлые их забрали. С какой целью, сейчас не важно. Раз их забрали, надо их догнать и выручить. Или убедиться, что дети мертвы, и отомстить! Смерть своих жен он так не оставит! Раз посмели убить их, значит, пусть держат ответ! Он этим уродам еще в глаза посмотрит! Прохоров не заметил, как от злости так сильно сжал свечу, что она потухла, а огарок превратился в бесформенное нечто. – Дочь, – позвал он, а когда Алекса опустила руки и посмотрела на отца, кивнул в сторону подпола. Слезы все еще струились по щекам. – Достань НЗ и выйди на улицу. Мне кое-что надо закончить здесь! – Хорошо, отец, – кивнула дочь и принялась поднимать старый ковер в углу комнаты. Но потом остановилась, – что будем делать, пап? Михаил помолчал, почесывая бороду, а потом, растягивая слова, ответил: – Я их на деревья подвешу и буду медленно сдирать кожу, прижигая раны, чтобы кровью не истекли. Чтобы дольше боль ощущали… Я буду смотреть им в глаза и видеть сожаление и раскаяние в том, что они совершили, но их жизнь будет платой за смерть моих жен! В ад они попадут только через жуткие страдания! Давай, Саш, не тяни время. Каждая секунда на счету. Мне не терпится воткнуть нож в одну из сволочей. Алекса нырнула в темный подпол, выудила оттуда два туго набитых рюкзака и, оставив один отцу, вышла с ружьем в ночь. А Михаил тем временем натаскал из комнат тряпье и сложил в одну кучу посередине. Осталось еще одно дело… Прохоров подошел к немного успокоившемуся сыну и обнял его. Алешка зарылся лицом в теплую куртку отца, продолжая ныть. Михаил чувствовал крупную дрожь, колотившую пацана изнутри. Прохоров покрепче сжал армейский нож, а другой рукой – шею сына, и прижал того к себе, чтобы парень не отрывал головы от его плеча, чтобы, не дай бог, не посмотрел ему в глаза. Тогда не получится сделать задуманное. И, направив нож в грудь мальчишки, резко нажал. Алешка задергался в конвульсиях, попытался отпрянуть, но агония продолжалась недолго. Инвалид вскоре затих в объятиях отца. Прохоров вытянул нож, обтер его об одежду сына и спрятал. Потом положил тело на деревянный пол. Вытер рукавом не унимавшиеся слезы и поджег груду тряпья, затем, не оглядываясь, вышел со вторым рюкзаком. Старенький механический фонарик зажужжал в его руке, выхватив из тьмы дочь и следы транспортного средства, что разрушило забор. – Мы уходим, – хмуро буркнул Михаил, осматривая следы. Направление движения транспорта оказалось легко определить. – А Алешка? – спросила Алекса, нервно переминаясь с ноги на ногу. – Он остается, – выдавил из себя отец. – Ему с нами тяжело придется… – Ты что? – воскликнула Саша. Она вдруг поняла все. – Ты что сделал?! – Он бы не выдержал и стал обузой, – словно оправдываясь, ответил отец. А дочь метнулась к нему и принялась бить, куда попало. – Он мой брат! Он твой сын! И ты его!.. Ты его… Ты! Ты! Ты! Как ты мог?! Прохоров перехватил ее руки и прижал к себе. Крепко-крепко. Так, чтобы у вырывающейся девочки не осталось возможности шевельнуться. Пусть уж она сейчас испытает эти эмоции и перегорит, чтобы голова в будущем оставалась трезвой и ясной. Александра ревела уже во весь голос, но вырываться перестала. До нее потихоньку доходила неудобная правда, а отец тем временем гладил девочку по волосам. – Иначе мы не спасем других, – твердил он. – Алешка – обуза и задержал бы нас, и это могло бы навредить остальным. Понимаешь? Тогда у нас не осталось бы надежды спасти детей и отомстить за матерей! Понимаешь? Так лучше! И для нас, и для него! Пойми, дочь, он давно устал жить! Да и не жил он… только мучался! Прости меня, если сможешь, дочь. Прости, прости, прости… Алекса молча отошла и поглядела на разгорающийся дом. Погребальный костер. Так, кажется, в книжках описывался ритуал сожжения предводителей викингов, когда те отправлялись в Валгаллу. Старый дом недолго сопротивлялся огню и через мгновение вспыхнул, как спичка. Огненный столп оповестил окрестности о гибели людского поселения. Дочь повернулась к отцу. – Все нормально, – тихо сказала Александра. – Давай разыщем этих уродов! – Пойдем, Саш, – кивнул Михаил, и дочь с отцом скрылись во тьме, лишь свет фонарика еще долго скакал по дороге. Глава 5. Орден нефтяников Сова поудобней присела за скрывающим ее бортиком, сняла со спины СВДС черного цвета с оптическим прицелом и глушителем-пламегасителем. На всякий случай выщелкнула магазин на десять патронов калибра 7,62, проверила и вставила обратно. Потом девушка сдвинула на лоб горнолыжные очки и приложилась к окуляру оптического прицела. Для начала надо разведать обстановку и местность, на которой она будет осуществлять подрывную деятельность против врага. Против убийц отца, уточнила она себе. Так было понятней, и ярость не гасла, а, наоборот, усиливалась. Никакой пощады убийцам! Никакого, мать его, милосердия! Только смерть и месть. Месть и смерть. Софья заберет у них то, что они не оставили отцу. Жизни! Их жалкие и никчемные жизни! Кроме… Но не прямо сейчас. Для начала Софья подготовится. Она станет для них неуловимым ангелом мести, забирающим в день одного-двух человек, нагонит на город страх, пока они не спрячутся от ужаса в своих конурах, а потом… потом она разнесет тут все к чертям собачьим! И выведет всех-всех детей, которых обнаружит! Негоже маленьким человечкам учиться у убийц. Негоже. Не для этого мизерная часть людей выжила, хоть и раскидало теперь их по огромному пространству опустевшей страны. Макаренко осмотрела поселение. Огромная территория железнодорожного вокзала была огорожена толстой сеткой-рабицей, но еще на дальних подступах из земли торчали острые внушительные колья, местами окрашенные бурым. Кое-где с них свисали гниющие туши каких-то лохматых животных, возможно, хорей. По верху сетки и меж кольев пропустили колючую проволоку, не жалея. Через каждые пятьдесят метров торчала обзорная вышка с караульным и мощными прожекторами. – Эк окопались, уроды! – прошептала Сова, продолжая осмотр. – Но охранять и в самом деле есть чего! А караулили они многочисленные железнодорожные составы с мазутными и нефтяными цистернами. А также… Газ? Спирт? Бензин? Какая-то химия? Похоже, в цистернах было и то, и то. – Ого! – вырвалось у Совы. – А вы, уроды, мало того, что богачи, так еще по округе шляетесь да народ обираете! Нехорошо! Ой, нехорошо! Прямо у одноэтажного вокзала полукругом стояли жилые бараки, из труб которых валил черный дым. Видимо, жгли мазут, чтобы отапливать помещения. А еще перед ними находились несколько вполне целых транспортных средств. По очертаниям Сова поняла, что именно там припарковано – отец когда-то показывал картинки. Тут было и несколько черных «хаммеров», и, кажется, «хонда», а также пять снегоходов и еще какие-то автомобили. Все были оборудованы пулеметами. Возможно, имелись и собаки. В следующие пару дней надо будет высмотреть все нюансы. – М-да… Непросто будет с вами воевать, – присвистнула девушка, продолжая осмотр. Немного погодя Сова мысленно нарисовала план поселения и спустилась вниз. Сейчас надо было отдохнуть и подумать. Девушка в дальней от вокзала части здания нашла помещение, окна которого выходили на другую улицу, и обошла соседние, собирая жалкие остатки мебели. Разломала. Чтобы ее не заметили с улицы, длинным листом фанеры прикрыла окна, из остальных с помощью сухого льда и спичек разожгла костер. Расстелила полусгнивший матрас рядом и уселась готовить ужин. С помощью нехитрых манипуляций из трех шампуров девушка соорудила навес, куда подвесила тощую тушку зайца, убитого по пути. Потолстеть сейчас – это умудриться надо. Время такое: либо ты, либо тебя. Хорошо хоть, кролик не понял, откуда пришла смерть, а то б набросился. Сова потом еще долго выдирала пассатижами из пасти Мути ядовитые зубы – слишком крепко сидели в челюсти, не чета человеческим: их-то чуть стукнешь кулаком – месяц шатаются. Макаренко положила рядом с костром ржавую железку и пристроила на нее перчатки-варежки и толстую вязаную шапку, которые успели отсыреть в течение дня. По плечам ее рассыпались русые волосы. Девушка собрала их в хвост, как смогла. Запах жареного зайца уже плыл по комнате, вызывая зверский аппетит. Софье не терпелось отодрать тощую ногу и погрызть жесткое мясо, но она сдерживала себя: в сыром мясе могли оказаться паразиты. И тогда Сове никто не поможет: не те уже нынче паразиты – выжрут внутренности без остатка. Тоже мутировали, стали агрессивней. Наконец жаркое сготовилось. Софья достала из рюкзака маленькую стеклянную баночку с солью и принялась жевать жесткое мясо. Не свинина, но лучше, чем крысы. Приятнее. Да и заразы внутри меньше. Крысы же – как помойная губка, жрут все подряд, включая тухлятину. Макаренко поморщилась. Какие-то неправильные мысли. О диверсии надо думать, а не о всякой чепухе. Ну, для начала – обойти близлежащие постройки и найти места для снайперских схронов, откуда можно будет убивать по паре человек, и лучше начать с собак, если таковые есть. Далее – посмотреть, что можно сделать с цистернами. Мазут просто так не запалишь, даже если внутрь емкостей кидать спички, нужно коктейль Молотова готовить. А вот со спиртом, бензином и газом проще… только надо умудриться не оказаться в эпицентре взрыва: слишком велик риск подорваться самой. Есть пластид, немного. Но, если разделить его, взрывчатки и взрывателей хватит на несколько цистерн. В качестве отвлечения внимания подойдет. Чтобы спалить все – нужно что-то большее. Итак, она будет раз в день отстреливать по одному-два-три человека. Тут же менять местоположение, заметая следы: для этого очень кстати была бы снежная, ненастная погода… Потом отсиживаться несколько дней в схронах – их тоже надо найти и оборудовать, чтобы не попасться. Далее – опять отстрел бандитов и отсидка. Потом можно устроить красивый фейерверк. Чтобы не скучали и бросили все силы на тушение пожара, чтобы выдохлись… А потом все заново: отстрел, отсидка, взрывы. Они будут торчать по своим баракам и трястись от ужаса! Конечно, побегают сначала, облавы устроят, но Сова спрячется, и никто не найдет. А нефиг убивать офицера подразделения специальных операций! И злить его дочь! – Вы еще попляшете, ублюдки! – Сова так сильно сжала заячью кость, что она хрустнула. Тогда девушка сбросила остатки ужина в костер и легла на бок. Пока догорит костер, Макаренко уснет. А утром еще раз, на свежую голову осмотрит местные достопримечательности. Даже какой-то памятник рядом с вокзалом может сгодиться. Любое дерево, канава, разрушенное здание – все сейчас на руку мстительнице, главное – правильно рассчитать шаги. Софья медленно проваливалась в сон, она была спокойна: специальная растяжка, оставленная двумя этажами ниже, не даст никому бесшумно подобраться к Макаренко. Ни зверью, ни тварям в людском обличье. А под рукой уютно лежал «Кедр-Б» – любой вошедший сразу же столкнется со смертельным шквалом пуль. На улице уже стемнело, а завтрашний день обещал много открытий. Поэтому девушка в предвкушении строила все более расплывчатые планы, они множились и становились все ужасней и ужасней: сознание начало свою игру с подсознанием, а потом Сова забылась беспокойным сном. Где-то недалеко справа крякала утка. Спустя мгновение слева ей отвечала другая. И только Сова чувствовала еле заметное отличие искусственного звука от крика настоящей утки. Да в лесу сроду и не водилось уток. Пышная растительность скрывала от глаз дилетантов-пересмешников, но и Софью от них – тоже. Юной и хрупкой девушке проще было затеряться среди листвы, чем ораве мужиков в зеленых маскхалатах, которые по неизвестной пока причине объявили на нее охоту, изображая уток. Но ей, видимо, придется охотиться вместо них. Двадцать с лишним человек «перекрякивались» друг с другом, надеясь, что у девушки от такого обилия дичи «сорвет крышу», и она попадет в смертельный капкан. Но это был ее лес. Знакомый с детства, опасный, но давно прирученный юным подростком лес. Сова знала зверей, их повадки, знала растения и деревья, к которым подходить нельзя, иначе не поздоровится. И знала безопасные тропы: звери и растения делили места охоты между собой, и если разбираться в них, можно беспрепятственно пройти через лес. А эти… «охотнички» совсем с катушек съехали. Кто ж так ломится сквозь враждебный мирок, который может оказаться не по зубам чужаку? Тем более, если переть напролом толпой, не признавая законов, царящих внутри замкнутой экосистемы.