Я почти забыл, что не один в комнате англичанина. — Те цветы на буфете в столовой, — произнес я. — Желтые. Как они называются? — Примула вечерняя, — ответила фрау Вайтендорф. — Я собираю их в парке Генриха фон Клейста. В это время года их там тысячи. Красивые, не правда ли? А что? — Когда вы их туда поставили? — В субботу днем. Это важно? — Думаю, в будущем было бы неплохо выбирать какие-нибудь другие. Похоже, эти цветы пробуждают у нашего англичанина ужасные воспоминания. Возможно, даже суицидальные. — Как такое возможно? — Не знаю. Но это определенно совпадает с моим личным опытом. Самая пустяковая вещь способна вызвать разные неприятные мысли о войне. — Я докурил и затушил сигарету. — Наведу кое-какие справки на «Алекс» и попрошу кого-нибудь проверить больницы. На всякий случай. Я мог бы упомянуть еще и зал «Ханно», если бы не тот факт, что недавно сам его посетил и был более-менее уверен, что не видел там покойника, похожего на Роберта Рэнкина. С «Алекс» позвонили и попросили меня прервать отпуск и прийти на следующий день, что оставляло достаточно времени для ужина с Теей фон Харбоу. Она предложила встретиться в отеле «Адлон». Теа оказалась высокой, скорее интересной, чем красивой, полноватой женщиной лет сорока. Глядя на нее, трудно предположить, что она написала сценарий фильма о роботах и индустриальном будущем. Мне легче было бы поверить, что передо мной оперная певица: грудь у нее определенно подходящая. На Тее был светлый твидовый костюм, мужская рубашка и галстук, белые чулки и пара серебряных сережек. Короткие светлые и зачесанные набок волосы; рот, возможно, слишком широкий, а нос — слишком длинный, но она выглядела элегантной, как бритва Оккама, и такой же острой. Теа пришла с дорогим канцелярским набором от «Либманн» и кучей разнообразных мелочей, которые заставили меня подумать, что она, возможно, бывала в Индии: золотым портсигаром с эмалью, напоминавшей любимый ковер Великого Могола; множеством браслетов из серебра и слоновой кости; зеленым клатчем с вышитым индуистским богом, где лежали лорнет и несколько крупных банкнот. Они оказались очень кстати: ресторан отеля «Адлон» был самым дорогим в Берлине. Я об этом знал, поскольку успел увидеть в меню суммы выкупа, которые здесь смеха ради называли ценами. К тому же за соседним столиком сидел Фриц Тиссен[33]. Естественно, Теа фон Харбоу оказалась его подругой; я полагаю, она знала всех, кого стоило знать, а Тиссен стоил и того больше. На нем был чрезвычайно изысканный двубортный серый костюм, по сравнению с которым мой собственный выглядел шкурой мертвого носорога. — И когда вы стали полицейским? — спросила Теа. — Сразу после войны. — И вам только сейчас удалось попасть в Комиссию по расследованию убийств? — Я никуда не торопился. А что насчет вас? Как вы попали в кинобизнес? — Обычным способом — через мужчину. Через двух, если быть честной: моего нынешнего мужа и предыдущего. Наверное, мне всегда больше хотелось быть писательницей, чем женой. И до сих пор хочется, по правде говоря. Ее голос был из тех, что медленно обволакивает твои уши изнутри и снаружи, словно наполненный сладчайшим медом: глубокий, сексуальный и очень уверенный, с легким намеком на шепот, будто кружево по краю наволочки. Мне нравился и ее голос, и она сама. Трудно не полюбить женщину, которая покупает тебе хороший ужин в «Адлоне». — А как ко всему этому относится ваш муж? Нынешний, я имею в виду. — У нас соглашение. Он видится с другими женщинами — со многими, в основном с актрисами, — а я стараюсь относиться к этому с пониманием. Есть клуб, куда он с удовольствием ходит — «Рай и ад» на Курфюрстендамм. Возможно, он и сейчас там с какой-нибудь кошечкой. — Мне жаль. — Не стоит. Во многих отношениях Фриц — очень эгоистичный, самовлюбленный человек. Но еще он чрезвычайно талантлив. И я очень восхищаюсь им. Так что большую часть времени мы — довольно хорошая команда. — Я знаю. Видел вашу последнюю картину. «Метрополис». — И что вы думаете? — Чего я только не думал. Этот фильм наводит на размышления. Мне особенно понравилась та часть, где рабочие восстают против своих хозяев. Даже удивительно, что они этого еще не сделали. Вот что я думаю. — Значит, мы думаем одинаково. — Хотя по вашим знакомым этого не скажешь. — Я бросил взгляд в сторону Тиссена. — Тиссен? Он не так уж плох. Вкладывает деньги во многие наши картины. Даже в неудачные. И мне этого достаточно. — Ну и как «Метрополис»? — Он получил смешанные отзывы. Даже от моего дорогого мужа. Когда он слышит о «Метрополисе» дурное, обвиняет меня, когда хорошее — предпочитает принимать все на свой счет. Таковы режиссеры. Не только для наших кинокамер нужны штативы, — для его эго тоже. Сценаристы — низшая форма жизни. Низшая и дешевая. Особенно сценаристы-женщины. В любом случае, мы покончили с картинами о будущем. В Германии всем наплевать на будущее. По крайней мере в настоящий момент. Будь иначе, никто не продолжил бы голосовать за коммунистов и нацистов. У нас появилось бы нормальное правительство, которое смогло бы добиться успеха. Вот мы и сфокусировались на чем-то совершенно ином, более популярном. В частности, на теме серийных убийц вроде Фрица Хаарманна и второго, который убивал берлинских проституток и снимал с них скальпы: Виннету. Фриц очарован подобными убийствами. В частности, этими. Можно даже сказать, что он ими одержим. — А почему, как вы думаете? — Знаете, иногда я сама задаюсь этим вопросом. — И к каким ответам приходите? — Возможно, дело в том, что жертвы — проститутки: Фриц всегда был неравнодушен к берлинскому полусвету. А возможно, из-за скальпирования. Да, думаю, дело в этом. Такое весьма шокирует. Если бы Фриц не был кинорежиссером и не интересовался другими шокирующими историями, я бы забеспокоилась о нем. — Не думаю, что он один такой, Теа. Похоже, убийства на сексуальной почве — навязчивая идея, которую он разделяет со многими берлинскими художниками. Я упомянул о своей встрече с Георгом Гроссом и о том, что он рассказал мне про Отто Дикса и Макса Бекманна. — Меня это не удивляет. Фриц считает, что Берлин стал столицей секс-убийств Западного мира. Возможно, так и есть, не знаю. Несомненно, так можно подумать, если судить по тому, что пишут в газетах. Вот мы и решили, что хотим прямо здесь, в Берлине, снять картину о таком убийце, как Виннету. И о детективе Эрнсте Геннате. — Он будет в восторге. — А что это за человек? — Геннат? Будда с огромной сигарой и голосом отчаянно простуженного черного медведя. Лучший детектив Берлина и, возможно, Германии, но не говорите ему это в лицо. Толстый, слегка неуклюжий на вид, ворчливый. И его легко недооценить. — У него есть жена? — Нет. — Подружка? — Вам бы пришлось учить его тому, как это делается в наши дни. И сомневаюсь, что у него на такое найдется время или желание. Она кивнула и отпила немного превосходного «Мозеля», который заказала к ужину. Затем улыбнулась. Ее улыбка была яркой, полной тепла и предназначалась, как я слишком поздно понял, мужчине, сидевшему позади меня. — Так говорил и Курт Райхенбах. — Не уверен, что смогу что-то добавить к уже сказанному. — Возможно. Но Фриц считает, что наши инвесторы крайне заинтересованы в том, чтобы у нас был источник, который действительно служит в Комиссии по расследованию убийств. Именно такие вещи производят впечатление на подобных людей. Фриц говорит, ваши консультации помогут убедить их в максимальной правдивости и реалистичности нашего фильма. И что вы поможете объяснить, почему убийца поступает так, как поступает. Как все сходит ему с рук. Какое-то время, во всяком случае. И, в конце концов, как его поймают. — Вы говорите об этом как о неизбежном результате. — А разве нет? — Вовсе нет. Вы удивитесь, сколько убийц выходят сухими из воды. Если бы поймать их было легко, я бы уже регулировал движение на Потсдамской площади. Или занимался розыском пропавших кошек и собак. — Вот утешили… — В сыскном деле часто и ждут у моря погоды, и созерцают собственный пупок, Теа. И надеются на удачу. Уже не говоря о том, сколько там бездарности и глупости. Я мог бы добавить «непорядочности», но у меня сложилось впечатление, что она и Фриц Ланг хотели сделать детектива героем своего фильма. — Вы удивитесь, узнав, что большинству детективов в раскрытии дел помогают преступники. Преступники, которые по той или иной причине становятся информаторами. Фактически большинство полицейских без них пропали бы. Даже в Комиссии по расследованию убийств нам часто приходится полагаться на берлинские низы, чтобы разобраться что к чему. Иногда лучший детектив — тот, у кого самый надежный информатор. Или тот, кто лучше выжимает лимоны, если вы меня понимаете. Хотите узнать причину, по которой большинству убийц все сходит с рук? — Расскажите. — Потому, что они выглядят как вы и я. Ну, как я, во всяком случае. Женщины все-таки нечасто убивают проституток. Даже в Берлине. Вы хотите реализма? Тогда сделайте своего убийцу милягой, безобидным соседом. Вот мой совет. Такой парень в чистой рубашке и бабочке, который добр к детям и животным. Респектабельный. Регулярно принимает ванну, мухи не обидит. По крайней мере так скажут все соседи, когда его наконец арестуют. Никаких отвратительных шрамов, горба, выпученных глаз, длинных ногтей и зловещей ухмылки. Можете забыть о Конраде Фейдте или Максе Шреке[34]. Сделайте своего героя неприметным. Маленьким человеком. Кем-то вообще не похожим на злодея. Кем-то, чья жизнь утратила смысл. Возможно, ему будет не хватать драматизма, но это реалистично. Теа молчала несколько минут. — Что ж, расскажите мне о Виннету. — Я расскажу все, что мне позволено рассказать. В другой раз приглашу вас посетить Комиссию и, возможно, познакомлю с самим Геннатом, покажу фургон отдела убийств, но завтра мне нужно работать. — Не возражаете, если я буду делать заметки? Только моя секретарша их перепечатает, а Фриц прочтет. — Это можно. Теа зажгла сигарету, раскрыла на столе блокнот и начала записывать мои слова, словно я диктовал Священное Писание. Возможно, именно поэтому в конце я признался, что многие на «Алекс» — то есть многие мужчины — не считали важными совершенные Виннету убийства: — Я вот что имею в виду, Теа: мертвые проститутки в этом городе стоят пфенниг за десяток. И хотя я, как и Вайс с Геннатом, очень хочу поймать этого ублюдка, многим другим на «Алекс» на него плевать. И не только на «Алекс», но и по всему городу. Есть берлинцы, которые считают, что многие из этих девушек получили по заслугам. И думают, что Виннету выполняет работу Господа, расчищая авгиевы конюшни. Возможно, те же сбитые с толку люди полагают, что Германии нужна сильная рука, которая выведет страну из нынешнего положения. Кто-то вроде Гитлера. Или, возможно, кто-то армейский. Гинденбург. А может, Гамельнский крысолов, я не знаю. — Что вы хотите сказать? Что я не должна писать этот сценарий? — Нет, я вовсе не об этом. Я говорю: зачем рисковать и выбирать убийцу, который охотится за тем, кого некоторые считают частью проблемы? Почему бы не выбрать убийцу другого сорта? И других жертв. Для максимальной симпатии. Жертв, которые не вызовут споров. — Кого, например? — Не знаю. Я ведь полицейский, а не писатель. Но если бы вы выбрали убийцу, который охотится на детей, тогда, возможно, никто не посмел бы предположить, что они подобное заслужили. Что сами навлекли на себя беду. Все любят детей. Даже Геннат. — Убийца детей. — Глаза Теи расширились. — Это что-то новое. Даже слишком, быть может. Выдержат ли зрители такой фильм?