Я снова занял место возле театра, прямо перед афишей. В «Трианоне» начали продавать билеты на перенесенную из маленького театра «Роза» пьесу Фердинанда Раймунда «Расточитель». Какой-то шутник вычеркнул автора и написал имя Генриха Келера, нынешнего министра финансов. До меня уже доносились сирены полицейских машин и скорой помощи. Местные девицы тоже их слышали. Одна из них нервно вглядывалась в даль, гадая, стоит ли ей рисковать и вести еще более нервного клиента за театр. На девице была розовая шляпка-клош и легкое розовое платье с глубоким вырезом, который позволил мне хорошенько разглядеть ее большие розовые груди. Она явно загорала. Затем девица увидела меня. — Привет, Гинденбург[52], — сказала она. — Ты зрячий? — Да. — Тогда зачем очки? — Солнечно. Она пожала плечами: — Это верно. Ну а теперь, когда ты даром посмотрел на сегодняшнее специальное блюдо, не хочешь ли заработать немного деньжат? — Конечно. Почему бы нет? Как и сколько? Она бросила монету в мою фуражку и протянула полицейский свисток: — Вот тебе двадцать пять пфеннигов. Получишь столько же, если постоишь на стреме, пока я занята сигнальной будкой этого Фридолина. Если до моего возвращения появится «бык», просто свистни, ладно? — Я бы не волновался о «быках», милая, — ответил я, желая избежать участия в их сделке. — У вокзала на Фридрихштрассе случилась перестрелка, которая займет ублюдков на несколько часов. Из-за нее весь переполох. — Я и не волнуюсь. Это мой дружок волнуется. Просто свистни в свисток, если появится «бык», хорошо? Один разок, и все. Понял? — А сколько времени тебе нужно? Шлюха посмотрела на своего клиента, чье покрасневшее лицо нам обоим говорило, что он молод и неопытен, и усмехнулась: — Лучше спросить у него, как думаешь? — Она посмотрела на парня и улыбнулась: — Ну так что, милый. Сколько времени нужно, чтобы разгрузить тебя? Парень покраснел еще сильнее, тогда шлюха взглянула на меня и ответила: — Десять минут максимум. Но вышло так, что их не было гораздо меньше десяти минут. Я не видел, откуда появились те двое «зеленых», но, когда они вывели парочку из-за театра и потащили за угол в полицейский участок, шлюха бросила на меня взгляд не менее убийственный, чем тот, что был у человека в желтом «Дикси». — Ты что, не только слепой, но и тупой, урод безногий? — заорала она. — Господи, надеюсь, нищий из тебя лучше, чем сигнальщик. Ты на самом деле лишился ног или просто забыл, где их оставил? — Прости. Я пожал плечами в знак сожаления и больше не думал об этом, пока полчаса спустя из легкой дремоты и мечтаний о летнем дожде меня не вырвала какая-то влага и женский смех. Я открыл глаза, и первое, что увидел, были женские гениталии возле моего лица. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: шлюха, которую арестовали «зеленые», вернулась к «Трианону», задрала платье, уперлась ногой в стену над моей головой и мочилась на меня, будто псина. Пока я сообразил, что происходит, она уже одернула подол и убежала, визжа от хохота. А я остался сидеть, пропитанный ее вонючей мочой. — Урок тебе, тупица, — крикнула она издалека. — Когда в следующий раз кто-нибудь попросит тебя постоять на стреме, попытайся держать свои гребаные глаза открытыми. Трудно описать стыд, который я испытал из-за такого поворота событий. Твердил себе, что почти то же самое творила Анита Бербер[53] в номере «Белая мышка» на Егерштрассе, пока заведение не закрылось. Но на самом деле чувствовал себя кастрированным. Настолько, что, вернувшись в театр «Шиффбауэрдам»[54] и снова увидев Бригитту, не смог заставить себя рассказать о произошедшем и решил вместо этого пошутить. По крайней мере так я объяснил это себе. — На меня нассала собака, — сказал я, снимая вонючий китель. — Должно быть, я задремал на солнышке, а когда проснулся, на меня мочился чертов пес. Наверное, принял меня в серой форме за угол дома. Не будь я сам себе отвратителен, с удовольствием посмеялся бы над этим, так что давай, не стесняйся. Потому что это довольно забавно. Детектив хоть куда, да? Если пронюхают парни с «Алекс», этому конца не будет. — Беспокойся не за них, а за меня. Мое чувство юмора такое же грубое, как и у любого из моих знакомых мужчин. — Могу поверить. — Кстати, что это была за собака? — спросила она, сдерживая улыбку. — Огромная. И зубастая. — Слабенькое описание. — Я не разбираюсь в породах. В следующий раз поглажу ее по голове, спрошу, есть ли у нее имя, и попрошу принести мне палку, чтобы врезать. — Бедняжка просто метила свою территорию. — Бригитта достала из сумочки флакон одеколона и попрыскала в воздух. — На самом деле тебе стоит быть польщенным. — Именно это я повторял себе по пути сюда. Но есть небольшая загвоздка — теперь, когда солнце высушило это, и я чувствую твой запах, понимаю, что воняю как снэппер[55]. Я накинул китель на плечики и вывесил его в окно; стащил брюки, вымыл руки и лицо. Бригитта раскурила черную сигарету, которая помогала справиться с запахом, и сунула ее мне в рот. Я вдохнул дым, словно он исходил от кадила алтарного служки. — Могу очистить форму, если хочешь. За ночь. Мы тут пользуемся очень надежными чистящими средствами. — Если они хоть немного похожи на те ночные услуги, что я получил от тебя, то должны быть лучшими в Берлине. Бригитта улыбнулась: — Очень рада это слышать. Но тогда была не услуга, а миссия милосердия. — Значит, ты еще и ангел. — В театре полно ангелов. Кто-то ведь должен оплачивать спектакли. В основном это делает мой отец. — Она покачала головой: — К слову, об ангелах — знаешь, я думала о тебе сегодня. И очень волновалась на самом деле. На Фридрихштрассе произошло убийство, и я подумала, что это ты отправился на небеса играть на арфе. — Что же убедило тебя в обратном, ангел? — Как только я об этом услышала, пошла на Фридрихштрассе и спросила полицейского. — И что он сказал? — Что это дело рук банды. Но к тому времени я уже знала, что убили не тебя. Из-под простыни торчала рука мертвого парня. А у тебя не было татуировки с женским именем у основания большого пальца. По крайней мере когда ты отсюда уходил. Как и брюк с отворотами. И не уверена, что в тебе может оказаться столько крови. Ни в ком не может. — Ты беспокоилась обо мне? Я тронут. — Не делай из мухи слона. К тому же мне нужно было размяться и подышать свежим воздухом. — А когда ты поняла, что умер не я… — Вернулась сюда. — И только? — Нет, я поставила свечку в церкви Святого Иоанна, встала на колени и возблагодарила Всевышнего. — Ты на коленях. Хотел бы я на это посмотреть. — Твоя память еще хуже, чем вонь от этой формы, коппер. — На самом деле я был свидетелем того убийства. Видел абсолютно все. Даже узнал убийцу. — И кем это тебя делает? Невинным свидетелем? — Вроде как. Не считая того, что я не остался на месте. И если только сегодня не тринадцатое полнолуние и не воскресенье, то не так уж я невинен. — После вчерашней миссии милосердия могу это подтвердить. Но то, что именно ты все видел, весьма на руку. Ты же коппер, и все такое. Думаешь, адвокаты тебе поверят? Когда дело дойдет до суда? «Я как раз расследовал другое дело и сидел в каталке, когда ваш клиент расстрелял покойного». Тем временем комиссар полиции, возможно, даст тебе повышение. Или медаль. Или новую лупу. Что угодно, когда ты принесешь ему голову убийцы на блюдечке. — Как только оденусь, позвоню на «Алекс» и доложу. — Зачем спешить? Ты мне нравишься и без штанов. — Она сняла туфли и продемонстрировала пальцы ног. — К тому же, судя по виду, жертва некоторое время продержится. — Ты забываешь об убийце. Он может сбежать. — Очень сомневаюсь. Ты похож на коппера, который всегда получит нужного человека. Не говоря уже о его женщине. А если не о его, то о чьей-нибудь еще. Или вовсе ничьей. — Что заставляет тебя так говорить? — Ты умеешь обращаться с женщинами, Гюнтер. И способ, конечно, приятный, но все же это способ. Точно так же профессиональный игрок умеет считать карты. А хороший жокей знает, как справляться со скаковыми лошадьми. — Ты выставляешь меня очень циничным. — Нет. Дело не в этом. В следующий раз, когда передо мной будет толковый словарь, я придумаю этому название. В любом случае теперь я знаю, что с тобой все в порядке, и думаю снова запереть дверь и отпраздновать это. — Только если я буду внутри. — Лучшего места для тебя не придумать. На следующий день, когда моя форма была вычищена, а Бригитта для пущего эффекта подмела ею пол, я решил не испытывать судьбу у «Трианона» и просить милостыню в другом месте. Выбор пал на станцию «Лертер Банхоф», которая находилась к западу от театра. Это было немного дальше, но я все увереннее чувствовал себя на тележке. И уже мог ездить быстрее. Мои руки и плечи окрепли, и удавалось передвигаться не потея от напряжения. Двигаясь по Фридрих-Краузе-Уфер, я так разогнался, что уронил портсигар, пришлось остановиться и поискать его. Станция находилась прямо на слиянии канала с рекой и своим центральным нефом и проходами напоминала базилику современного места паломничества, принимавшего миллионы пилигримов в год, что было не так далеко от истины. Немцы ничего не почитают больше, чем умение приходить на работу вовремя. Лишь добравшись до станции и увидев газетные киоски, я узнал, что убит пятый ветеран-инвалид. Я купил обеденный выпуск вечерней газеты и выяснил, что доктор Гнаденшусс нанес новый удар. На этот раз он убил моего знакомого — Иоганна Тетцеля, одноногого фельдфебеля с густыми седыми усами. Я разговаривал с ним перед аквариумом Берлинского зоопарка, там-то его и убили. Именно Тетцель подсказал мне искать Пруссака Эмиля в «Синг-Синге». А теперь был убит, как и другие: выстрелом в упор, прямо в лоб, из малокалиберного пистолета. Первой мыслью было, что Тетцель — единственный одноногий, застреленный доктором Гнаденшуссом. Это показалось мне примечательным лишь тогда, когда я вспомнил, что Тетцель работал в паре с другим ветераном, Иоахимом, который, как и все предыдущие жертвы, был вовсе без ног. Почему доктор Гнаденшусс убил одного и не тронул другого? Если только Иоахим не сменил место. Вторая мысль была, что я, наверное, зря теряю время: вряд ли доктор Гнаденшусс так скоро снова себя проявит. Вероятно, он уже сочиняет очередное хвастливое письмо для газет, в котором обвиняет полицию в непрофессионализме. И возможно, он прав. Мы, кажется, ничуть не приблизились к его поимке.