В знак приветствия тот кивнул новому начальнику, который ответил ему тем же и умышленно задержал на нем взгляд на секунду дольше, чтобы дать понять, что вчерашнее оскорбление не прошло незамеченным. — На сегодня два протокола, — перешел к делу Бастьен. — С ними вы разберетесь сами. Появление в общественном месте в пьяном виде и, как следствие, выходка, приведшая к причинению ущерба личному имуществу. И налетчик, который поранил руку о разбитое им стекло. Он сам же и вызвал помощь. Город новый, а кретины те же. И, — Бастьен Миллер обратился к капралу, — Корваль, меня не будет всю первую половину дня. К своему возвращению я хотел бы, чтобы допросы были проведены, жертвы опрошены, а ущерб установлен. Я возьму на себя уведомление прокуратуры — это даст мне повод познакомиться с коллегами. Принято? Корваль ограничился невнятным бурчанием, которое не прошло мимо внимания Бастьена. — Разве что вы не чувствуете себя способным справиться самостоятельно и предпочитаете действовать под командованием Эрики. Эта колкость мгновенно вывела Корваля из дремотного состояния, и его лицо озарила искра ненависти. — Я капрал, а она рядовой, я не обязан подчиняться ее приказам. — Перечитайте устав. Если я поручаю Эрике ведение расследования, что превышает ее полномочия по званию, вам придется слушаться ее распоряжений. Лично мне это бы очень подошло. Эрика спрятала улыбку за кружкой с чаем с логотипом ФБР. Корваль принял удар и капитулировал. — В этом нет необходимости, лейтенант, — холодно ответил он. — Все-таки именно это я вам искренне советую. И на пике этой теплой беседы в кабинет, который еще никогда не казался таким крошечным, вторгся здоровенный, как ствол дуба, Пассаро. — Утром в «Джунглях» спокойнее всего, лейтенант. — Иду. * * * Размеры комиссариата были столь незначительны, что приходилось использовать каждый квадратный сантиметр. Так, например, маленький внутренний дворик служил парковкой, но, чтобы поставить там машину, требовалось как минимум иметь уровень эксперта в «Тетрис». Бастьен направился к новехонькому автомобилю бригады по борьбе с преступностью, но Пассаро окликнул его: — Воздержимся от служебной тачки. Если мы не хотим, чтобы нас в два счета застукали, лучше на моей. В этот самый момент подоспели Кортекс и Спринтер с ведром воды, жидким мылом и губками. — Я воспользуюсь этим, чтобы дать деткам выполнить функции автомойки. — Простите за наряд вне очереди, парни, — извинился Бастьен. — Нет проблем, лейтенант, мы проводим в этой тачке минимум по шесть часов в день, поэтому и заботимся о ней. И тут, уставившись на автомобиль бригады по борьбе с преступностью, Бастьен сообразил. — «Ниссан-кашкай» как полицейский транспорт — это уже само по себе необычно. Но со стеклянной крышей! Это что, шутка такая? А магнитную мигалку-то вы к чему крепите, если у вас нет металлической крыши? Кортекс оценил замечание и добавил к нему: — Держим в руке или ставим на приборную доску, как копы в американских сериалах. Пока решения принимаются людьми, которые ничего не смыслят в нашем деле, приходится терпеть подобную херню. — Это как с фонарями: на всю группу работает только один. Так что мы заказали два новых. И через неделю получили мини-фонарики, которые крепятся на предплечье. Точно такие, как те, что я цепляю своей дочурке, чтобы ее было видно на дороге, когда она в темноте катается на велике. Что нашим шишкам плевать на ситуацию — к этому мы уже привыкли, но вот что плевать и на нас, — это, в конце концов, обидно. — Думаю, с нытьем пора заканчивать, — вмешался Пассаро. — Вернемся через час, максимум — через два. Видавший виды автомобиль командира бригады по борьбе с преступностью покинул центральную часть города и поехал вдоль доков. Многоэтажные здания исчезли, уступив место более плотной малоэтажной застройке. Улицы превратились в подъездные аллеи, а дома встречались все реже, пока не началась промышленная зона, которая занимала обширный пустырь, приспособленный для маневров грузовиков самых разных размеров. В конце этой зоны стояли три фургона республиканских рот безопасности, одновременно обозначая начало территории еще невидимого лагеря беженцев. Пассаро припарковался рядом и поприветствовал коллег, одетых в специальную форму стражей правопорядка. — А что за отношения у вас с ними? — поинтересовался Бастьен, вслед за Пассаро лавируя между фликами и фургонами. — Скорее, добрые. Это вроде как обязательно: без них никак. Мы чаще обращаемся за помощью к ним, чем в Марсель и в девяносто третий департамент[29]. Но через несколько недель их снимут отсюда для другой работы. А вот мы остаемся здесь. И так всегда. Думаю, мы внушаем им невольное уважение. За последним фургоном перед ними возник лагерь. — То, что они называют дерьмовой службой, — это наша повседневность. Перед Бастьеном, насколько он мог окинуть взглядом огромную территорию, почти на тысяче квадратных метров, простирались окруженные густым лесом дюны. С того места, где он находился, невозможно было понять, какая там почва, потому что все свободное пространство было занято палатками и хлипкими бараками, сооруженными из проржавевшего от дождя металла, кусков дерева и обрывков полиэтиленовой пленки. Все эти жилища повторяли линию дюн, отчего создавалось впечатление бушующего океана мусора. — Добро пожаловать в «Джунгли», лейтенант. В самый крупный бидонвиль Европы. Костры, избежавшие штрафстоянок автоприцепы без колес. Тысячи лиц Северной Африки, черной Африки, Азии и Среднего Востока. Бродячие собаки с поджатыми хвостами. Детское пение. Где-то вдали пакистанская поп-музыка. Тяжелая вонь свалки смешивается с запахами стряпни. Какие-то светловолосые сотрудники в футболках с логотипами Красного Креста, «Врачей без границ» и других обществ, о которых Бастьен никогда не слышал. Длиннобородые мужчины — одни в джеллабах, другие в джинсах, у кого-то в руке сигарета или пиво, ни одной женщины, несколько бегающих друг за другом грязных улыбающихся ребятишек. Ничто не соответствовало привычным представлениям Бастьена о жизни. Новые звуки, новые запахи, новые типы лиц. Его охватило смутное ощущение нарушения внутреннего равновесия. Ветер поднял над лагерем песчаное облако, которое тут же обвалилось тяжелой грудой и грубо проникло повсюду, пробив палатки, устремившись между лачугами и, в конце концов, натолкнувшись на обвитую колючей проволокой мощную ограду высотой несколько метров, отделявшую «Джунгли» от ведущей в порт Кале национальной автомагистрали. — В основном афганцы и суданцы, — начал Пассаро, отвечая на еще не сформулированные Бастьеном вопросы. — В остальном эритрейцы, иранцы, сирийцы, курды, пакистанцы, йеменцы. В меньшем количестве иракцы, палестинцы и эфиопы. Большинство этих стран я бы даже не смог показать на карте. По данным префектуры, тут пять тысяч мигрантов. По подсчетам гуманитарных организаций, семь с половиной тысяч мужчин, полторы тысячи женщин и около девятисот детей. То есть десять тысяч — вдвое больше официальной цифры. — Женщины? — подхватил Бастьен. — Не вижу ни одной. — Это нормально. Заверяю вас, лучше не носить юбку в таких местах, среди многих тысяч мужчин, которые месяцами не трахались и иногда росли в культурах, где не принято спрашивать специального разрешения, если испытывают желание. Женщины, как и большинство ребятишек, спрятаны в глубине лагеря, в предназначенной для них и в некотором роде охраняемой его части. Пошли, оценим ситуацию в целом. Бастьен снова двинулся за Пассаро к первой дюне и следом за ним вскарабкался на нее. На них уже сошлись все взгляды. Заинтересованные, недоверчивые, боязливые, дружеские и откровенно неприязненные. Так что перед Бастьеном предстала полная палитра человеческих чувств. — Здесь, слева от вас, афганская часть. В глубине — суданская. Все остальные национальности создали свои микродеревни вокруг этих двух основных этнических групп. Видите, впереди нечто вроде проспекта? Это местные Елисейские Поля. Торговая улица, если хотите. Похоже, на ней можно найти абсолютно все, но я там не задерживался. Как я вам уже говорил, мы по-настоящему никогда не входим в «Джунгли». Бастьен молчал. Он наблюдал и констатировал. Пытался осознать реальность, которую сильно недооценивал. — Как дела, лейтенант? — Средне. Мне с трудом верится, что мы во Франции. — Особенно если учесть, что они только и хотят покинуть ее. Их цель — Юке, как они говорят. UK, то есть United Kingdom. Англия. Они по-прежнему убеждены, что там неиссякаемые источники работы по-черному и что статус беженца раздают как бонусы. — А это не так? — Пять лет назад, возможно, было именно так. Но с Брекситом Англия замкнулась. Даже как-то сжалась. Подобно всем богатым странам, испытывающим только один страх: увидеть, как другая часть мира вытирает ноги об их коврик. Как бы то ни было, даже если интеграция туда теперь сложнее, чем прежде, совершить переход удалось довольно многим беженцам. Вот и новым тоже хочется воссоединиться со своими семьями. — Но если они так хотят попасть в эту свою Англию, по какому праву их удерживают здесь? — Договоренности Ле-Туке[30], лейтенант. Согласно тексту, граница Англии располагается во Франции, в Кале, а не в Дувре. И британцы дорого платят за то, чтобы ничего не менялось. Например, совсем недавно они выдали больше двадцати миллионов евро только за то, чтобы целиком восстановить все заграждение из колючей проволоки, защищающее национальную скоростную магистраль и автотрассу от нападений мигрантов. — Это лишено смысла. — Увы. Беженцы спасаются из воюющей страны, куда, разумеется, их нельзя отослать, но, с другой стороны, им мешают уехать туда, куда они хотят. Скажем так: ситуация тупиковая. Бастьен сегодня уже второй раз слышал это выражение, и вызванное утром смутное ощущение конкретизировалось. — Вы верите в призраки, Пассаро? — Никогда над этим не задумывался. Вы имеете в виду духов, которые населяют дома? — Точно. Застрявшие между жизнью земной и небесной. Будто зависшие между двумя мирами. Да, эти беженцы наводят меня на мысль о душах между двух миров. Пассаро тоже приходило в голову нечто подобное, но он не сумел подобрать верного выражения. Слова Бастьена его взбудоражили. — Не слишком задумывайтесь, лейтенант. Это плохая идея. Наша работа делается на задержке дыхания. Старайтесь не дышать под водой. — Кстати. Вы ведь мне так и не сказали, в чем же она состоит, эта работа. — Днем, почитай, практически спокойно. Но скоро начнется ночное дежурство. И я вам все покажу. Внимание Бастьена было по-прежнему сосредоточено на этом беспорядочном мусорном городе, скрываемом, как позор, коим он и являлся. Поэтому от него совершенно ускользнуло появление группы молодых мужчин и женщин европейского типа, с дредами, в широких штанах и разноцветных футболках. Все они нацелили на фликов свои мобильники. В случае вторжения каких-либо представителей власти в «Джунгли» Кале участники группы «No Border» записывали происходящее на видео. Они вели себя без агрессии, но, не говоря ни единого слова, приблизились почти вплотную, готовые увековечить любое дурное высказывание или неверное движение, чтобы раздуть из этого сенсацию в социальных сетях. — Нам лучше свалить по-быстрому, если вы не хотите в ближайшие пятнадцать минут увидеть свою физиономию на «Фейсбуке». Пассаро в два прыжка спустился с дюны, за ним, чуть более неуклюже, последовал Бастьен. Покидая «Джунгли» под пристальным и осуждающим глазом десятка телефонов, они столкнулись с молодой женщиной, одетой в жилет с логотипом «Care4Calais», одного из местных гуманитарных обществ, лучше других встроенного в лагерь. В руке она держала фотографию, которую ей передал мужчина, ни на сантиметр не отстававший от нее. В его глазах Бастьен прочел горькую, почти обжигающую надежду. Как если бы, показывая обыкновенный снимок, он рисковал своей жизнью. — When?[31] — повторила молодая женщина. — Я вам уже сказал, что говорю по-французски, — с раздражением заметил он. — Значит, когда? — переспросила она по-французски. — Они должны были прибыть как минимум неделю назад.