Отличное прикрытие для отступления. Вот только Первый не собирался отступать. Развернув Аджита к себе, Верховный приложил к губам палец – и, не отвечая на вопрошающие взгляды, сел на пол, сосредотачиваясь. «Вы не одни, кто пользуется проверенными приемами», – хотелось сказать Верховному. Разница в том, что из Львиной бухты никто не вышел и никто не расскажет, что проделал Круг. Получится ли? Он старался не думать, что станет с дворцом, если вся эта сила придет в движение. Медленно, шаг за шагом, старый маг выполнял то же, что делало при нем кольцо. Его сила – это сила источника, а источник бездонен. Его умение – это опыт Первого-в-Круге, а это что-то да значит. Должно ведь значить… И все же он зажмурился, высвобождая чары. И, не открывая глаз, ринулся в сплетение созданных им дебрей. Чародей как будто удлинился, червем скользя вдоль ветвей и отростков. Как будто сжался в крохотную мошку, что глядит с высоты подрагивающего листа. Волна магии, обращенная против каждого носителя Дара, задела лишь двоих. Тот колдун, что говорил с ним, как раз вставал с колен. Семеди вцепился в стол, не замечая, что пальцы его взрыхляют цветной песок, основу для объемной иллюзии города. Проклиная боль в суставах, Газван тяжело поднялся на ноги. И едва не подпрыгнул, когда Аджит вцепился ему в локоть. – Ближе… – беззвучно складывались губы ученика. – Подойти ближе… Или «подойдем»… а, впрочем, какая разница? Верховный отвел светящуюся плеть хмеля, целитель придержал вторую, более тяжелую ветвь. Когда они продрались к краю зарослей, князь с колдуном уже стащили мертвецов вместе, бросив одного поверх другого. Семеди вновь отступил к столу, а вот колдун, казалось, скорбит над собратьями. Да только Газван ни на миг не верил склоненной голове и рукам, бессильно опустившимся на мертвые тела. В Закатных царствах глупые запреты Круга не действуют – и те, что в хрониках зовутся «вскармливанием кровью», тоже. Первый приглядывался к иноземцу, с ужасом осознавая, что не ошибся: склоненное лицо было вовсе не искажено болью – оно светилось! Чужак дышал часто и прерывисто, как… как при совокуплении. Потому-то, что он присматривался к колдуну, Газван и понял первым, что их заметили. Он не успел шелохнуться: закатный змей поднял взгляд, оторвал от тела руку – за нею тянулись нити силы, словно не желая отпускать колдуна, и сделал жест, словно стряхивая с пальцев брызги. Если б не им же устроенные дебри, Верховный непременно что-нибудь да переломал бы – с такой силой отлетел прочь. Наверное, нужно встать… Гул в ушах и разляпистые пятна перед глазами отступают так медленно, так мучительно медленно… Если б тот хотел, колдун мог убить его с десяток раз. С проклятым сердцем Аджит возился всю ночь, но он просто устал и выдохся, и смертное тело не может служить руслом рекам силы… Аджит появился, словно из-под земли, но сестра с племянником едва узнали бы спокойного и рассудительного целителя. В его руках был острый обломок резного столбика, что поддерживал над входом газовые занавеси, – и он налетел на иноземца, точно воющий дикарь из степей. С размаху вогнал импровизированное копье колдуну в живот. А потом еще раз – уже в упавшего. Красная кровь на бесценной красной древесине… пальцы чародея скользили, и острый кол вырвался у него из рук. Когда цветная муть перед глазами рассеялась, сражаться было не с кем. Все, что осталось от врага, был тошнотворный запах опорожненного кишечника. – Давай, старик… – хрипло каркнул Семеди. – Ты ведь за мной пришел. Из-за меня. Газван оставил колдуна, в смерти которого желал удостовериться, – и лишь сейчас заметил, что князь вырядился в черное. Титьки Исаты, ну каков глупец! Долгие века черный был цветом верховных магов, черный был и родовым цветом Азаса, что успело породить немало путаницы… но князь-то? Как будто тряпки дают власть тем, кто их напялит. На месте Семеди Верховный сбежал бы восвояси. Еще пока шел бой. Впрочем, куда бежать, когда со всех сторон и сейчас вьются, колышутся, шевелятся колдовские заросли? – Не из-за тебя, – без выражения ответил маг. – Ты льстишь себе, Джавад. Ты узурпатор, но перед Кругом все враги равны. – Это правильно. Это бесовски правильно… – Вельможа переступил с ноги на ногу, но лицо князя пока что оставалось спокойным. Боги, он слишком устал для палача. Как просто было бы, вздумай Семеди бежать, как просто всадить в спину мерцающую стрелу силы. Убивать в бою вообще нетрудно, но горячка драки схлынула, а он… Князь шагнул ближе, и Газван выбросил вперед руку. Шеи сановника коснулась широкая и плоская полоса света – как клинок, но клинок, растущий прямо из ладони чародея. – Это правильно, – сглотнув, повторил князь. – Ты не слабоумен, ты понимаешь, что есть еще Камран, Усопший… Кто-то должен хотя бы отозвать братьев. Переговорить с дворянами. На твоем месте я бы взял меня в заложники. – Нет, – просто ответил маг. – Как ты собираешься остановить резню, старик? Я тебе нужен! Ты думаешь, ты можешь что-то изменить? Вот этой вылазкой?.. Нас слишком много. Я могу отдать приказ… И правда, как он собирается остановить резню – если Ханнан не выполнил поручения? Но это другой вопрос, и решать его нужно будет после. – Нет. – Вас никто не примет. Да вся столица… Раньше вас ненавидели, но давали жить, а теперь раздавят к бесам! Тяжелое, обрюзгшее лицо пришло в движение, смялось, так что складки вокруг губ стали глубже. – Чего ты добьешься? Ты… – Ничего, – отчетливо проговорил Верховный. – Нет. Маленькие, глубоко посаженные глаза закрылись. Семеди еще раз сглотнул. – Тогда… делай же, колдун. Я не хочу… я… И Газван сделал. Отделившись от туловища, голова задела стол и покатилась по полу. Тело в царских одеждах застыло – всего лишь на мгновение – и рухнуло навзничь, прямо на выложенные цветным песком предместья. Все. Вот теперь все. И одни боги знают, что будет дальше. – Нужно поговорить с Ханнаном, мудрый! Или уходить. Целитель говорил негромко, словно не желая задевать его чувства. Бездна, как будто там осталось, что беречь! Колени подогнулись, и Верховный опустился на пол, привалившись к столу спиной. – Вернись в покои царицы. Поищи что-нибудь, похожее на зеркало. Похожим оказалось серебряное блюдо, знававшее и фрукты, и сладости, но в последние годы – лишь пыль да налет. Словно древний артефакт, маг с почтением водрузил поднос на колени. Изображение возникло не сразу – черные точки на серебре дразнились и плясали перед глазами. …В Час Пыли добропорядочные горожане сидят по домам и не кажут носа на улицу, под разъярившееся солнце – на Дорогу Царей, должно быть, высыпали недобропорядочные. Люди теснились по сторонам, люди толкались, глазея на процессию. Гафиры и храмовые дружинники вовсю орудовали кнутами, оттесняя нерасторопных, но толпа давила, и гомон поднялся над чахлыми деревьями и выше, куда выше беломраморных дворцов. Двенадцать черных волов, похожая на чашу повозка, двенадцать одежд из тончайшего газа. Мальчик глядел лишь прямо перед собой, как статуя. Горячий ветер теребил двенадцать черных знамен. «Ханнан! – позвал Верховный. – Ханнан, ученик Амира, ученика Исхака… Отзовись!» Тишина. Лишь гул, и топот, и поднятая пыль, да еще тяжелый скрип повозки. – Что там? – Аджит, наверное, приплясывал, чтобы не заглядывать через плечо. Не сжалиться над ним было жестоко. – Все, как мы задумали… только без Ханнана. У меня не получается дозваться. Целителю хватило ума обойтись без вопросов. – Смотри сам, – Газван, как мог, пристроил блюдо на полу, облокотив его на ножку стола в виде львиной лапы. – И будет лучше, если звать ты тоже будешь сам. …В Час Пыли схватка, затеянная, чтобы отвлечь внимание, притихла, а затем и вовсе остановилась. Ветер лениво шевелил кроны апельсинов и гонял по площади приготовленные к празднику, а теперь затоптанные цветы. Жаркий воздух, казалось, лип к коже – даже здесь, во дворце. Поэтому, когда гул тысяч голосов достиг Района Садов, ничего не произошло. Все просто ждали: Братья на стенах – и разноцветное сборище, засевшее напротив, в здании судейской палаты. Гомон, и топот, и голоса бесчисленных колокольцев надвигались. Газван упустил, когда процессия вырвалась на площадь и разлилась, точно прорвавший дамбу канал. Здесь были гафиры в черном – точь-в-точь как Братья – и солдаты двух окрестных крепостей. Ястребы Харса, Быки Усира, Псы Шеххана и Вороны Джахата – и, конечно, горожане. Столько, что на месте царевича Газван бы испугался. – Я… тоже не могу, – выдохнул Аджит. – Он не отвечает. – Будем надеяться, он жив, – бесцветным голосом ответил Верховный. Сил на беспокойство не осталось. Во всяком случае, часть поручения Ханнан выполнил: вытащил царевича из золоченой клетки в загородном имении. – Он может быть без сознания. Лучше смотри, – посоветовал маг. А посмотреть стоило. Газван потратил два звона, до хрипоты споря с советником, – но мистерия, задуманная им с Маузом, требовала Ханнана и магов Круга. Теперь лишь от царевича зависело, как он сыграет выпавшую роль, и сыграет ли. – На колени! На колени перед Ианадом ас-Абъязидом, Царем Царей! – разом выкрикнули двенадцать глашатаев. …В Час Пыли все происходит медленно, точно в вязком меду, которым обернулся воздух. Каменная стела посреди площади, и солнце, и ветер в апельсиновых деревьях… а Ианад ас-Абъязид уже поднялся на повозке, и пара воинов подставила скамейку, чтобы владыке было сподручнее ступить на землю. К стыду своему, маг знал о Братстве слишком мало. Религиозный орден, чей бог, в отличие от прочих, ступает по земле и правит Царством. А капитан у них зовется Усопшим, и он не мыслит ни о чем, кроме защиты лучезарного… Что заставило Братьев расступиться? Что заставило его преклонить колени? Быть может, в процессии было много гафиров в черном, и капитан решил, что это его люди привезли царевича в столицу? Быть может, слишком многие его сейчас видели? В голове Газвана крутилась дюжина причин, но мутная серебряная поверхность показала высокую фигуру, припавшую на одно колено, – и мальчика в окружении солдат. Совсем хрупкого и тонкого рядом с коленопреклоненным воином. Усопший терпеливо ждал. Сейчас ему предложат подняться. Должно быть, обнимут в знак высочайшей милости. – Обезглавить, – коротко бросил мальчик. – За измену. Поднос отлетел в сторону, обиженно загремев по доскам пола. – Бери тела и идем, – скомандовал Верховный.