– Может, это нас и спасло? – прошептала Канзи. Этингер отстранился и посмотрел ей в глаза. – С тобой нормально обращались? – Можно было и повежливее, – Амина шмыгнула носом. – Но ничего такого уж страшного. Мы ведь даже квартиры не покидали, знаешь? – Симуляция? – догадался Рун. – Ага. Через какой-то ультрасовременный нейронный интерфейс, видимо. Даже я эту виртуальность приняла за чистую монету. Только когда очнулась, поняла что случилось. Этингер глянул на окно. – Стемнело. Интересно, сколько прошло времени? Комм оказался выключенным – должно быть, мешал допросчику – поэтому Рун включил его и посмотрел на часы. “22:39” – Странно, – хмыкнул он. – Посмотри на дату, – вздохнула Амина. “07.09.2265” – Двое суток?! Историк хоть и удивился, но тут же понял, что это объясняет их с Канзи измождённое состояние – двухдневный трип в симуляции кого угодно выжмет, как тряпку. Хакерша заползла на кровать и, рухнув на подушки, уставилась в потолок. Рун неловко лёг рядом. – И что теперь? Амина задала вопрос, который и без того уже висел в воздухе. Ввязываясь в эту авантюру, они оба мнили себя бунтарями – верили, что смогут что-то поделать с произволом корпорации. Не смогли. Реальность на следующий же день расставила всё по своим местам. Вчерашние бунтари пошли на попятную, поджали хвост, точно пёс, что по глупости цапнул медведя. Всё, на что их хватило – жалкие попытки не дать себя поймать, слепое мыканье из стороны в сторону в надежде, что само обойдётся. Не обошлось. Всю дорогу они думали, что знают свои перспективы. И “не питали иллюзий”, и “готовились к худшему”, и вообще “назад дороги нет”. Рун даже не думал о том, что с ними сделают, если поймают – понимал, что скорее всего убьют. Не убили. Так что же теперь? – Теперь нам надо поесть для начала, – сказал историк, глядя на рисунок теней, отбрасываемый включённым торшером. – Это точно, – тут же отозвалась Амина. – Поесть нужно. Ужин из полуфабрикатов хоть и утолил голод, но оставил чувство тяжести в животах – сказались двое суток без еды. Слабость и ломота во всём теле после этого только усилились. Рун еле ворочал языком, Амина с трудом доносила кружку до рта. Закончив свои дела на кухне, они, не сговариваясь, вернулись в спальню. После двух дней в статичной позе Этингер ожидал иной усталости, но чувствовал себя так, словно его впрягли в плуг и вспахали целый гектар. “Наверное, это от той дряни, которой нас накачали, – подумал он. – Или от интерфейса”. Канзи почти сразу отключилась в обнимку с подушкой. К историку сон не шёл. Их отпустили. Даже несмотря на взлом, который иначе как агрессию по отношению к корпорации расценить нельзя. Даже несмотря на враждебность, которую Рун выказал при допросе. Несмотря на прямую угрозу тайне, в которую вгроханы суммы с совершенно неприличным количеством нулей. Известно множество случаев, когда разные организации убивали и за меньшее. А “Эйдженс” за всё это... отпустили? Этингер с кряхтением сунул ноги в тапочки и прошаркал на кухню. Машинально сделал окно непрозрачным. Включил кофемашину. Да, отпустили. Потому что двое наивных чудаков, которые по глупости влезли куда-то не туда – вовсе даже не препятствие. Вот они, как на ладони – живут в домах, напичканных следящими устройствами, беспомощные и запуганные. Все их данные внесены в тысячи баз, так что задумай взломщики набедокурить, их легко будет найти, вооружившись нарушенным договором о неразглашении. Деньги, собственность, списки контактов – всё извлекается из всемирной сети по предъявлении ордера. Глупым чудакам некуда будет деваться. Сама земля начнёт полыхать у них под ногами. Две жалких букашки – щёлкни ногтем, и головёнки отлетят так, что потом не найдёшь… Густой и чёрный, как нефть, напиток тянулся из краника в кружку. Рун заворожённо следил за тем, как поднимается уровень жидкости. Казалось, ещё несколько капель – и хватит захлебнуться. Их с Аминой оставили в живых, потому что они просто не могли нанести непоправимого ущерба компании. Арджуна Крипалани, руководителя “Хроноса”, убили, потому что он – мог. Это значит, что он узнал или сделал больше, чем узнали или сделали два приглашённых эксперта, изобретатель просто вынудил корпорацию прибегнуть к крайним мерам. Вот и вся разгадка. Эксперты живы потому, что их не за что убивать. И это в свою очередь означает, что теория заговора, в которую так легко поверил Рун – чушь собачья. Теперь, повстречавшись с человеком без лица, признать свои ошибки оказалось не так уж трудно. Да, Этингер всегда имел склонность к паранойе и довольно легко ей поддавался. Эта паранойя была частью его аналитической мозговой машины, из неё бралась въедливость, с которой историк брался за свои профессиональные изыскания. Рун знал, что его порой заносит, а потому всегда легко бросал поражённые паранойей теории. Всегда, но не сейчас. На сей раз в нём взбунтовалась логика. Если нет никакой подмены информации, то каким же образом оказалась на снимке новость о гибели Сириуса-1? Из-за дефекта в прежде непогрешимой машине? Кофе стыл, а Этингер всё не мог поднести кружку ко рту. Смотрел, как по чёрной поверхности бежит кольцевая рябь, сообщаемая дрожью руки. Историку очень не нравилось, что рука дрожит. Слишком уж было похоже, что дело не в руке, а в планете, которая ходила ходуном под его ногами. “Как же тяжело никому не верить. Как же тяжело не доверять самому себе”. Подмены информации нет. Дефекта тоже нет – если бы он был, повторный снимок не отличался бы от первичного. Есть только белое пятно, нависшее над проектом с претенциозным названием “Хронос”. Куда ни ткнись – всюду попадёшь в молоко; вопросы возникают один за другим, но правильных ответов на них словно и не существует. Как будто у этой мозаики все детали от разных картинок. Почему вот Руна с Аминой не подозревали в том, что они – Синклер? Ведь такой вывод напрашивался сам собой! Но нет, андроидоподобный спросил лишь, что Этингер знает о шпионе. Конечно, допросчик невероятно тонко чувствовал фальшь, но разве профессиональный агент не смог бы обдурить этот ходячий детектор лжи? Неужели человек с искусственным лицом и глазами этого не понимал? Понимал, не мог не понимать. Значит, знал что-то ещё. Что-то такое, что сняло подозрения с парочки экспертов. Это единственное логичное объяснение. “Я ничегошеньки не знаю. С самого первого дня здесь я словно ребёнок, которому никто ничего не хочет объяснять. Только подумаю, что нащупал истину, как оказывается, что это всего лишь наивные выдумки. Всё, на что меня хватает – раз за разом чувствовать себя идиотом. И ничегошеньки от меня не зависит. Даже моя собственная жизнь... Кукла, вот кто я! Как персонаж в долбаном фильме, который может лишь смиренно следовать букве сценария. Говорящая оболочка, бесправный, безвольный, безмозглый раб!” Углепластиковая кружка с треском раскололась о стену, вдоль которой хлестнул чёрный фонтан брызг, кухонный агрегат покрылся бурыми кляксами. От чересчур сильного броска Руна занесло, он потерял равновесие и повалился на пол вместе с подвернувшимся под руку стулом. Зашипев от боли и отчаяния, историк оттолкнул его ногой в другой конец комнаты. Руки тряслись. Треклятая планета вращалась, порождая смертельный водоворот, в котором впавший в истерику Этингер совсем не по-героически тонул. “На хер всё! – стиснув зубы, Рун тяжело дышал. – Пусть кто-нибудь другой копается во всём этом дерьме. Пусть ищут что хотят – хоть дефекты, хоть шпионов, хоть сам святой Грааль! Клал я на всё это с прибором. Отныне я считаю, что “Хронос” работает правильно, и пусть попробуют для начала доказать мне обратное!” На лицо Этингера вползла гадкая улыбка. “Хронос” работает правильно. Чем не версия? Белые пятна на снимках? То искажения пространства. Ну вот представьте-ка: во вчерашнем дне ещё есть что снимать, а в позавчерашнем – уже нет, исчезло всё. Вот так теория, а? Бери и развивай! Если, скажем, прошлое – это след настоящего. Шлейф, который тянется за “сейчас”, как дым за поездом; клубы по инерции остаются на месте, пока их источник движется вперёд. Тогда получается, что чем дальше от источника, тем менее цельным и оформленным становится облако. А если дунет ветерок, то он может и вовсе оборвать эту ленту…” Улыбка постепенно сползла с лица Руна. Чем дальше он рассуждал, тем больше становилось не до смеха. “Каждая секунда, отжив своё, превращается в отголосок самой себя и уступает место преемнице. Эта цепь проплывает мимо нас, звено за звеном. Впереди они формируются и сцепляются между собой, а позади ржавеют и рассыпаются в прах. Вот почему путешествия во времени невозможны. Потому что далёкого будущего, как и далёкого прошлого, ещё – или уже – не существует. А “Хронос” всего лишь хватает то, что пока не распалось до конца, и сохраняет в виде трёхмерного слепка. Но как же тогда объяснить новость про Сириус-1? Нет, не складывается”. Рун облегчённо усмехнулся. “Да это же очередная чушь! Надо было мне в писатели…” Этингер со вздохом поднялся с пола, подобрал разбитую кружку. Только сейчас он осознал, что за стенкой спит Амина; раз она не пришла выяснить в чём дело, значит звукоизоляция и усталость сохранили её сон. Рун критически осмотрел результаты своего буйства и нашёл их не такой уж высокой платой за чуть улучшившееся настроение. Кружка раскололась на две части, так что её ещё вполне можно было склеить. Историк составил их в изначальном порядке и, удерживая одной рукой, провёл пальцем по стыку. Тот оказался почти не ощутим. “Почти не ощутим, – мысленно повторил историк. – Почти не ощутим… Если в момент исчезновения прошлого происходит короткое смыкание с той частью времени, которая находится по другую сторону от настоящего, то новость о космической станции вполне объяснима. Сириус-1 действительно до сих пор цел и функционирует. Просто в неопределённом будущем она может погибнуть при столкновении с обломками астероида. Если мне случайно удалось попасть снимком именно в момент смыкания… Что ж, вполне вероятно. Это также объясняет диффузию, которую обнаружил Лебронн, и его слова про разнородное антивещество. Что, если Крипалани обнаружил именно это? Вот так ирония – правильно работающее изобретение доказало собственную бесполезность, потому что абсолютного доступа к прошлому не давало. Светлый ум изобретателя мог и догадаться: “Хронос” годится только на то, чтобы выудить несколько кадров из недавнего прошлого, и ни на что более. Но что ещё важнее, так это истинная природа времени, которое сжалось до бесконечно короткого “сейчас”. На фоне этого открытия всё остальное меркнет и обращается в ничто… Проект бы неизбежно закрыли, выплыви такая правда на свет. Да, за такое могли убить. Могли и убили”. Рун потрясённо разглядывал половинки кружки, словно держа в руках собственный мир, вдруг лопнувший по швам. Он пытался представить себя во вселенной, где времени не существовало, и не мог. “Но так ведь просто не может быть! Правда?.. Это ведь только мои выдумки, не обязательно же им быть правдой. Или...” – Под нашим поездом нет рельс, – сказал Рун в пустоту, и его слова тут же перестали существовать где-то там, за границей настоящего момента. – Нет рельс… “Если такая информация выплывет в свет, что же будет? – ужаснулся Этингер, плавно оседая на пол. – Ведь получается, что Вселенная не хранит информацию о прошлых своих состояниях, а лишь непрерывно течёт и меняет форму. Шлейф отработанных секунд волочётся следом, но быстро истончается, рвётся – и вот они, белые пятна на снимках. Это значит, что история… нет, даже сама наша память – это голая фикция, дефект восприятия, основанного на запоминании. Мы храним прошлое у себя в головах, хотя сама вселенная этого не делает. Она просто изменяется по каким-то своим законам, а мы катимся, катимся в единственном бесконечном мгновении, наивно считая, что имеем “вчера” и “завтра”...” Этингер представлял, как именно люди начнут действовать, узнав обо всём этом. Баланс, с таким трудом достигнутый сотнями поколений, наверняка нарушится, хотя сама по себе новость ни на что не влияет – так было всегда, и так есть, и так будет, но разве люди смогут просто переварить эту информацию и остаться прежними? Нет, исключено. Историк словно наяву видел, как появляются конфессии и учения, призывающие не задумываться о прошлом, а то и вовсе отказаться от него; как встаёт вопрос о полном упразднении истории как науки; как проект “Хронос” начинает ветвиться, и изобретается новое оружие, способное выталкивать объект из настоящего мгновения, что означает быстрое и бесследное уничтожение этого объекта. Лженаука, которой Рун посвятил жизнь, буквально кричала своей статистикой: человечество рано или поздно попытается оседлать единственное мгновение, в котором способно существовать, и из-за этого-то и отстанет от него на долю секунды, таким образом оставшись в исчезающем дымном шлейфе. Рун смотрел на трясущиеся руки и чуть не умолял их перестать; казалось, эта дрожь вот-вот войдёт в резонанс с движением вселенной, и незадачливый историк выпадет из “сейчас”, растворится в текучем пространстве, провалится сквозь дырку в кармане реальности… Он очень хотел забыть о том, к чему привела его логика, но уже не мог – безупречная память, злобная садистка, всё схватила, всё записала. Он хотел вернуться в прошлое и никогда не приближаться к “Миллениуму”, но тут же вспомнил – нет ведь никакого прошлого! В ночной тишине внутренний слух Этингера терзали барабаны, отбивающие ежесекундный четырёхтактный ритм. Лязгала, разрывая перепонки, стрелка старых часов на стене допросной. Каждое мгновение ножовкой проходило по натянутым нервам, заставляя их вибрировать, а руки тряслись всё сильнее. Рун говорил себе, что нельзя так бояться, нельзя, так ведь можно сойти с ума, но… …Таймер на нижней грани пятиметрового металлического куба остановился на нуле, а затем стал отсчитывать время в минус. Крупицы песка внутри песочных часов застряли в воздухе и одна за другой исчезли. Сердце сократилось – и не разжалось. Уютная кухня спрессовалась в нестерпимо тесный клочок пространства, в котором совсем не осталось воздуха. Рун жадно дышал, но словно прокачивал через лёгкие мёртвую атмосферу истёкших секунд; перед глазами плыли пятна – зелёные, синие, пурпурные – и закручивались в калейдоскоп на запредельной скорости, нисколько при этом не смешиваясь. К горлу подкатила тошнота, и через мгновение Этингера согнуло пополам рвотной судорогой – недавний ужин оказался на полу. Только после этого разум историка немного прояснился. Постояв немного на четвереньках над кисло пахнущей лужей, Рун сел, откинулся на спину, воздел взгляд к потолку…