– Зачем тогда ты все это затеял? – Я затеял? – Денис усмехнулся. – Да он каждый день такой. Мы бы ушли, ей бы одной с ним пришлось. – Он кивнул на сжавшуюся на диване в комок девушку. Лена вопросительно поглядела на Алку. – Ден верно говорит, – проговорила та просто и безнадежно, – Петр Иваныч у нас без водки никак. Да вы не волнуйтесь, он скоро угомонится, мы тогда его спать. Да, Ден? – Она подняла глаза, в которых светилась нежность и благодарность. – Но ведь так нельзя, – не выдержала Лена. – Зачем вы живете здесь, с ним? Ушли бы, чем так мучиться. – Куда? – полушепотом спросила Алка и сама себе ответила: – Некуда. А потом, я и не мучаюсь вовсе. Он мне как отец, Петр Иваныч. От отца и не такое стерпишь. Петр меж тем постепенно перестал бормотать, затих. – Надо его уложить. – Лена решительно встала из-за стола. – Погоди, – коротко остановил Денис. – Да он же спит. – Она протянула руку, чтобы дотронуться до Петра. – Не надо, – быстро проговорила Алка, но было уже поздно. От Лениного прикосновения Петр вскинулся, будто ужаленный. Поднял голову, глянул безумными, белыми глазами. – Г-гады-ы! – Неизвестно к кому относился это крик – может быть, к Денису и Алле, а может, к кому-то неведомому, не присутствующему в каморке. У Лены по спине поползли мурашки. Петр завертелся на табурете, точно на раскаленной сковородке, выкрикивая хриплые ругательства. Стол зашатался, ветчина полетела на пол. Денис наконец поднялся с дивана и встал перед Леной, загородив от нее Петра. – Выйди отсюда. Она испуганно помотала головой. – Выйди, тебе говорят! Побудь в зале. За его спиной уже суетилась Алка, что-то тихонько приговаривая, чем-то позвякивая. – Я помогу, – неуверенно предложила Лена. – Не надо. Мы сами. – Денис слегка подтолкнул ее к двери. Лена боком вышла из комнатенки. У нее тупо ныл затылок, руки стали холодными и влажными. Первым, кого она увидела в зале, был малыш. Он сидел у самого порога на полу и крепко держал за хвост проснувшуюся дворнягу. Та скалила зубы и вертела головой, пытаясь достать до его руки. – Отпусти ее, а то цапнет, – сказала Лена. – Не цапнет. – Мальчонка смешно наморщил выпачканную мордаху. – Она доблая. – Но ей же больно. – Не бойно. Лена подхватила упрямца на руки и оттащила от собаки. Та благодарно поглядела на нее и принялась выкусывать блох. – Как тебя зовут? Вместо ответа малыш высунул розовый длинный язык. – И не стыдно тебе? – укорила его Лена. – Ты всем языки показываешь? – Всем. – Мальчишка кивнул, чрезвычайно довольный собой. – А кто тебя сюда привел? – Бабуска. – Бабушка? – удивленно переспросила Лена. – И где же она? – Вон. – Пацан махнул рукой в сторону соломенноволосой тетки. Та, давно окончив смешивать краски, сосредоточенно созерцала холст на мольберте. – Так твоя бабушка художница? – Лена понимающе покачала головой. – А ты кем будешь, когда подрастешь? Тоже художником? – Я буду длесиловщиком. – Мальчишка с сожалением покосился на освобожденную собаку. Лена поболтала с ним еще минут десять, узнала, что его зовут Максимом, а его продвинутую бабулю Анной Михайловной, ему недавно исполнилось шесть и больше всего на свете он любит шоколадки. Разговор с ребенком немного успокоил ее, хотя она машинально продолжала прислушиваться к тому, что происходит за дверью каморки. Наконец появился Денис. Лена спустила мальчонку с колен и кинулась ему навстречу. – Ну что там? – Нормально, – коротко ответил он и, ничего больше не говоря, быстро зашагал к выходу. Лена растерянно оглянулась в надежде увидеть Алку, но больше никого не было. – Ты идешь? – нетерпеливо окликнул Денис уже от двери. – Да. – Она поспешила вслед за ним. Они вышли на улицу. Только тут, вдохнув полной грудью свежий воздух, Лена окончательно пришла в себя. Она осторожно поглядела на Дениса, молча шедшего рядом, – вид у того был непривычно серьезным, даже угрюмым. – Он что, сумасшедший, этот ваш Петр? – тихо спросила Лена, трогая его за плечо. – Почему сумасшедший? – Ну все эти трюки, которые он проделывал за столом, – так только психбольной будет себя вести. Кажется, у него мания – не показывать своих рук. – У него нет рук. – Как – нет? – Лена остановилась как вкопанная, ошеломленно глядя на Дениса. – Так. – Он слегка замедлил шаг. – Но как же тогда он рисует? – Зажимает кисть между культями. А краски смешивать и все остальное ему Алка помогает. – Не может быть, – потрясенно проговорила Лена, – сколько ему лет? – Понятия не имею. – Денис пожал плечами. – Может, сорок, а может, и все пятьдесят. – Он… с рождения такой? – Безрукий? Нет, конечно. Несчастный случай. Он работал электриком, взялся за провод высоковольтки, думал, сеть вырублена. А она оказалась включена. Его и шибануло. Пришлось обе кисти ампутировать и ступню – заряд через ногу прошел. – Давно это случилось? – Лет десять назад. У Петра тогда семья была, жена, дочка. Потом, после операции, он пить стал по-черному, и они не выдержали, выгнали его. Он комнату свою пропил, бомжевал, пока однажды в Москву-реку не сверзился с парапета. Вытащили его, откачали, отвезли в реанимацию. И там ему кто-то явился – не то Магомет, не то Дух Святой. – Денис усмехнулся. Лена нетерпеливо мотнула головой. – Дальше что? – Дальше Петр вышел из больницы, раздобыл где-то бумаги, краски и стал рисовать. Впервые в жизни – так, по крайней мере, он утверждает. И у него стало выходить. На трезвую голову намалевал с десяток картин и ухитрился их продать. А потом два года копил деньги на этот подвал – не жрал, ночевал на улице, на скамейках, мусорники вывозил из подъездов за стольник в неделю. – Как вывозил, если нет рук? – Зубами. За веревку и вперед. Теперь вот у него своя мастерская. Он ее в аренду сдает, в основном любителям. А когда Алка у него поселилась, совсем крутым заделался: она натурщицей нехилые бабки зашибает, и все Петру идет. – Почему Петру, – не поняла Лена, – а не ей самой? – Добрая она слишком, – пояснил Денис, – блаженная даже, можно сказать. Жалеет его, вроде как родной человек. Перед Леной отчетливо встало багровое лицо Петра с побелевшими, мутными глазами. – Как же она там одна с ним? – проговорила она с сочувствием и жалостью. – Да теперь-то что? Он дрыхнет. Проспится часов пять, будет в норме. До вечера. – Денис нахмурился и замолчал. Потом внимательно поглядел на Лену, едва заметно вздохнул и выразительно произнес: – А ты говоришь, Феофанов! Она ничего не ответила, с преувеличенной сосредоточенностью глядя себе под ноги. – Хорошие ведь картины, – тихо проговорил Денис, и непонятно было, обращается он к ней или к себе самому.