– Пако Гусман. Ему двадцать лет, он сальвадорец. Начал недавно, но явный самородок. Здесь его уже называют Тайсоном из Джамбеллино. – А какой у него личный счет, просто ради любопытства? – Девять побед. Семь нокаутов, шесть из них в первом раунде. Ни одного поражения, – ответил мужчина, затем засунул ему капу в рот. «Вот черт», – только и успел подумать Меццанотте, прежде чем звук гонга вырвал его из его угла. Идя к центру ринга и выкручивая шею, чтобы расслабить мышцы, он впервые внимательно присматривался к противнику. Пако Гусман был немного ниже его ростом, но определенно массивнее. Он, безусловно, принадлежал к более тяжелой весовой категории. Среди многочисленных татуировок, покрывавших его могучее тело, были и такие, грубые очертания которых не оставляли сомнений в их происхождении: тюрьма. Возможно, Рикардо принял вызов слишком легкомысленно… Ранние стадии раунда были больше похожи на тренировку. На кону ничего не стояло, но напряжение, вибрирующее в воздухе, напоминало олимпийский финал. Все в «Спартаке» почувствовали это – настолько, что бросили свои дела и заняли места на трибунах, чтобы насладиться этим зрелищем. Гусман опустился, втянув голову в плечи и держа перчатки перед лицом, его руки были прижаты к бокам как пружины, готовые сорваться. Он раскачивал туловище вправо и влево, ища брешь в обороне противника. Меццанотте, чья работа ногами всегда была одной из его сильных сторон, прыгал у канатов, постоянно меняя направление движения, чтобы сбить соперника с толку. Время от времени он выбрасывал левый джеб, пользуясь своим преимуществом в росте, чтобы держать парня на расстоянии и в то же время проверить его. Но для латиноамериканца это были семечки – он стал еще более агрессивным, резко ускорив темп поединка, и стал давить на Рикардо, пытаясь пробраться сквозь его защиту в ближний бой. Как только выходил на подходящую дистанцию, он наносил мощные удары, каждый из которых, если б Меццанотте не уклонялся или не парировал их, был бы достаточным, чтобы отправить его в нокаут. Это удушающее давление не сразу вывело Рикардо из себя. Из-за растренированности он уже начал испытывать одышку и усталость в мышцах ног, в то время как Гусман выглядел свежим, как маргаритка. Несколько раз Рикардо был почти прижат к канатам и умудрялся выскользнуть за долю секунды до того, как на него обрушивался град ударов. На исходе времени, когда Меццанотте был уверен, что по крайней мере останется невредимым после первого раунда, латиноамериканец нанес ему тяжелый, как булыжник, апперкот в печень, перекрыв дыхание. Рикардо сложился вдвое и встал на одно колено. Только гонг избавил его от открытия счета. Откинувшись на спинку табурета и жадно посасывая из маленькой бутылочки с соломинкой, которую протянул ему второй человек, Рикардо лихорадочно обдумывал ситуацию. Хотя с технической точки зрения Гусман оказался довольно неотесан, он был моложе, больше и мощнее, к тому же на пике своей формы – в отличие от него. Кроме того, Меццанотте практически ничего не знал о стиле боя своего соперника, а в углу у южноамериканца стоял Старик, для которого в манере Рикардо не было секретов. И кто, черт возьми, втянул его в такие неприятности? – Что-нибудь посоветуете? – спросил он мужчину, который теперь проводил по его телу губкой, смоченной в ведре с водой. – Хочешь совета? Если хочешь вернуться домой на своих ногах, то при первом же ударе ты должен свалиться на пол и больше не вставать. Второй раунд прошел в одну калитку. Три минуты могут показаться короткими, но если вы находитесь во власти парового катка, стремящегося заасфальтировать вас, они могут оказаться бесконечными. Меццанотте, пошатываясь, вернулся в свой угол ошеломленный. Его попросту избивали. – Как я справился? – бормотал он, пока его секундант промакивал рассечение на надбровной дуге ватным тампоном. – Отлично, сказал бы я, если твоя цель – оказаться в больнице. Слушай, в следующий раз, когда этот парень завалит тебя, я выброшу полотенце… – Только попробуй, и я тебя прикончу. Когда гонг возвестил о начале третьего раунда, Рикардо стоило большого труда подняться с табурета. Гусман набросился на него, выбрасывая воздух из ноздрей, как разъяренный бык. Меццанотте зашатался под напором его ударов. Он попытался провести отчаянную контратаку, но сильный удар южноамериканца застал его врасплох, угодив в нос. На мгновение свет для Рикардо погас, и он избежал падения на настил, лишь уцепившись за канаты. Рефери встал между двумя боксерами и начал считать. Меццанотте позволил ему добраться до восьми, прежде чем поднялся сам, используя драгоценную горстку секунд, чтобы собрать последние силы. Кивнул, когда его спросили, может ли он продолжать, но это было совсем не так. Часть его души хотела только одного – положить конец этим бесполезным мучениям. То, что заставляло его стоять на ногах, несмотря на всю усталость и страдания, было лишь чистым упрямством в нежелании принять неизбежность исхода этого матча. Как только рефери подал знак, что можно возобновить бой, Гусман снова набросился на него. Он был уверен, что победа у него в кармане, он видел это и жаждал нанести нокаутирующий удар. Он был настолько уверен в себе, что уже не обращал особого внимания на свою защиту. Меццанотте увидел, как Гусман набросился на него с уже заряженной правой рукой. Одна сторона его лица оказалась полностью раскрыта. Это был скорее инстинктивный рефлекс, чем осознанный жест: Рикардо нанес удар слева, который пришелся точно в щеку Тайсона из Джамбеллино. Скорее от неожиданности, чем от удара, южноамериканец на мгновение остался дезориентированным, и Меццанотте воспользовался этим, чтобы провести быструю серию ударов в голову. Гусман не нашел другого способа вырваться, кроме как войти в клинч, что вынудило рефери вмешаться и разнять их. Оторвавшись от Меццанотте, латиноамериканец сделал резкое движение – которое могло показаться случайным, но Рикардо был уверен в обратном – и нанес удар головой в поврежденную бровь, от которого у Рикардо из глаз посыпались искры. Он поднес перчатку ко лбу, и когда снял ее, по ней стекала кровь. Рефери снова пришлось приостановить поединок, отправив Меццанотте в свой угол. – Если кровь не перестанет течь, я остановлю бой, – предостерег он его. – Это твой шанс выйти из этого поединка без позора, парень, – сказал его секундант, скептически осматривая сечку. – Никто тебе ничего не скажет, если матч закончится сейчас, потому что мы не смогли остановить кровь. – Выбрось это из головы. Мне все равно, как ты это сделаешь, но останови гребаное кровотечение! – прорычал Меццанотте, рвавшийся обратно в бой. Мужчина возился с его бровью, пока ему каким-то образом не удалось остановить кровь. Теперь бой изменил свой характер: между двумя претендентами установился относительный баланс. Гусман стал более осторожным и держался настороже. Он настойчиво целился в сечку Рикардо не только кулаками, но и головой и локтями, и нанес несколько ударов ниже пояса. Меццанотте выразил протест рефери, который лишь пожал плечами. Не то чтобы это было удивительно: Гусман был боксером клуба, а руководил боем подчиненный Старика. Рикардо бросил взгляд в сторону своего бывшего тренера, который просто опустил взгляд. «Должно быть, у него действительно отчаянное желание отомстить мне, – подумал он, если он ставит на боксера, который, хотя и обещает много, попирает все ценности, которые всегда исповедовал Старик. Но и я тоже подтолкнул его к этому…» Как бы то ни было, нарастающий гнев Меццанотте на жульничество противника послужил топливом, вывозящим его за пределы усталости и боли. Он возобновил прыжки вокруг Гусмана, так же свободно держась на ногах, как и в начале матча, и легко отражал его случайные атаки. Однако теперь, когда тот оставался плотно закрытым, ему тоже с трудом удавалось находить возможности для своих ударов. До конца боя оставалась еще целая минута, и Рикардо знал, что судьба поединка может измениться в любой момент, если Гусман нанесет один из своих смертоносных хуков, – и тогда для него все будет кончено. Ему нужно было найти способ изменить ситуацию, но он не понимал, как это сделать, пока кое-что не заметил. Гусман часто повторял одну и ту же комбинацию – серия ударов по корпусу, за которой следовал левый джеб в голову, открывающий путь правому хуку, удару, который у него обладал сокрушительной силой, но не был технически безупречным, слишком широким – и на долю секунды раскрывался. Вот тут Меццанотте, двинувшись вперед, мог бы проскользнуть в эту щель. Однако для этого требовался идеальный момент. Прежде всего нужно было, чтобы Гусман выполнил именно эту комбинацию, а не другую. В противном случае Рикардо мог бы крепко нарваться. Вскоре ему представилась такая возможность. Он даже не вздрогнул, когда Гусман нанес ему несколько ударов в живот, просто напружинив брюшные мышцы. Затем наклонился, пропуская удар противника над своей головой – и наконец взвился вверх, выбросив апперкот справа; в него он вложил всю силу, на которую только был способен. Его перчатка, как молоток, обрушилась на челюсть соперника, выбив у него изо рта капу. Теряя сознание, Гусман попятился назад. Он бы упал, если б его не удержали канаты. Это был нокаутирующий удар, и Меццанотте мог бы остановиться, должен был это сделать – но не сделал. В слепой ярости, подпитываемый всем тем гневом, который он накопил не только за этот день, но и за недели и месяцы до этого, Рикардо бил его снова и снова. Он лишь смутно слышал «Неееет!!!», выкрикнутое Стариком во весь голос, когда нанес последний страшный удар в висок Гусмана, после которого тот упал, как изломанная марионетка. Меццанотте наблюдал за последовавшими за этим безумными сценами, словно очнувшись от долгого сна. Старик и другие бросились в ринг, толпясь вокруг Гусмана, лежавшего без сознания на полу. Возникла большая суматоха; голоса перекрывали друг друга, все куда-то понеслось. Боец не приходил в себя. Кто-то делал ему массаж сердца и искусственное дыхание, пока вызывали «скорую помощь». Только после того, как, к всеобщему облегчению, он снова открыл глаза, подавая признаки жизни, пожилой тренер поднял растерянный и гневный взгляд на Меццанотте. – Ты и так уже победил; что, тебе нужно было убить его? Убирайся отсюда! Уходи! Ты слышал меня? Ты мне здесь больше не нужен, убирайся! В этот момент до Рикардо с ужасом дошло, что он натворил. Он тут же пожалел об этом – и отдал бы все, чтобы загладить свою вину, – но было уже слишком поздно. Каким бы крутым он ни был, Гусман не успел бы восстановиться перед своим турниром в Германии. Но дело было не только в этом – Рикардо знал это так же хорошо, как и Старик. Есть поражения, от которых невозможно оправиться, которые ломают что-то внутри тебя. Карьера Гусмана была закончена. Меццанотте только что разрушил мечты своего бывшего тренера о славе. В очередной раз… Он поспешно собрал свои вещи и сбежал, преследуемый прерывающимся голосом Старика, проклинающего его. Перед выходом из спортзала обернулся в последний раз. Никогда больше он не переступит порог «Спартака». * * * Оторвавшись от своих записей, сделанных во время последнего интервью, Лаура заметила, что на улице уже стемнело. Она снова задержалась. Несколько волонтеров убирались и приводили всё в порядок; кроме них, в Центре никого не было. Посоветовавшись с Раймонди, Лаура начала планировать вступление Сони в общество. Поначалу, все еще потрясенная тем, что рассказала ей девушка, она решила, что необходимо привлечь полицию. Ее отец, Артан, люди, которым он продавал ее, – все они должны быть привлечены к ответственности, должны заплатить за то, что сделали с ней. Но Лео заметил, что если приоритетом является выздоровление Сони, то втягивать ее в долгий и неопределенный судебный процесс, особенно учитывая, что она наркоманка и любой адвокат даже с небольшим опытом легко выставил бы ее ненадежным свидетелем, – не лучший выбор. Он был прав, даже если с этим сложно смириться. Мысль о том, что этим мужчинам, жадно набросившимся на Соню, подобно хищным волкам – лишь потому, что она была слабой и беззащитной добычей, – все сойдет с рук, заставляла ее кипеть от ярости. Лаура уже была знакома с ненавистью – той самой, настоящей, которая отравляет кровь, заставляя желать человеку море зла. Благодаря «дару» она испытала все чувства, которые могут поселиться в человеческой душе, даже самые низменные и ничтожные. Но впервые с такой силой испытала это сама, а не через посредника. Однако если бы безнаказанность ее мучителей была необходимым условием для того, чтобы дать Соне возможность начать все заново, она справилась бы и с этим. Необходимо было решить несколько практических проблем. Прежде всего, найти подходящее учреждение, которое согласилось бы быстро принять Соню, а затем придумать безопасный способ покинуть Артана, избежав его пристального наблюдения. Но самым большим препятствием было то, что, поскольку девушке не хватало еще нескольких месяцев до совершеннолетия, на бланках заявления в общество требовались подписи обоих родителей. Лаура должна была пойти и поговорить с ними – по крайней мере, с матерью, потому что с отцом ей просто не хотелось встречаться. Выйдя из Центра, она успела сделать всего несколько шагов, как внутренняя дрожь предупредила ее о том, что сейчас произойдет. Затем Лаура ощутила мрачное чувство угнетения, словно небо, внезапно ставшее низким и тяжелым, вот-вот раздавит ее. Лаура закрыла глаза, сжала кулаки и напряглась. Мгновение спустя в ней с яростью лесного пожара вспыхнули эмоции. Она знала, что они не принадлежат ей, но это не делало их менее жестокими и реальными. Однако почувствовала, что уже немного привыкла к этой томительной смеси боли, страха и печали – и сумела сохранить проблеск ясности в этой буре, что позволило ей проанализировать свои чувства и впервые осознать некоторые вещи. Если эти эмоции до сих пор казались ей такими необъяснимо сильными, то это потому, что они были не индивидуальными, а коллективными, были суммой того, что чувствовали несколько человек одновременно. И эпицентр, из которого они исходили, должен был находиться где-то на вокзале или вокруг него. Казалось, что здесь происходит что-то значительное и ужасное, во что вовлечено множество людей и что пропитало все вокруг страданием и мукой. Но что может вызвать такую эмоциональную реакцию? Что бы это ни было, двое детей также должны быть вовлечены в это. Возможно, они вместе с другими стали жертвами какой-то банды, которая заставляет их попрошайничать или воровать. Или еще хуже: Лаура вспомнила, что читала о существовании преступных организаций, занимающихся торговлей людьми в целях сексуальной эксплуатации и торговли органами для трансплантации… Кстати, о детях – где они? Лаура искала их глазами, пока не заметила брата с сестрой, как обычно, в маленьком саду в центре площади, беззаботно прыгающих, держась за руки. Раньше она не осмеливалась приближаться к ним, да и вообще делала все возможное, чтобы игнорировать их. Но рано или поздно ей придется столкнуться с тем, что с ней происходит. Возможно, время пришло… И потом – эта совершенно неуместная мысль удивила ее, – возможно, она сможет узнать что-нибудь полезное, чтобы сообщить об этом тому милому полицейскому, на которого, как ей казалось, она произвела плохое впечатление и который тем не менее был достаточно добр, чтобы пообещать расследовать эту бестолковую историю. Лаура почувствовала, что ей очень хочется искупить свою вину в его глазах. На этот раз, предварительно убедившись в том, что путь свободен, она пересекла улицу и прошла сквозь густую тень маленького сада. Вокруг почти никого не было – лишь несколько едва различимых в темноте силуэтов, внезапно возникающих в лучах света уличных фонарей словно призрачные явления. Чем дальше Лаура шла по асфальтированной дорожке, тем больше угасала ее решимость. После наступления темноты у нее по коже бежали мурашки, она чувствовала себя незащищенной и уязвимой, словно находилась в самом сердце враждебных джунглей. Она была уверена, что если на нее нападут, никто не придет ей на помощь. Машины на улице в нескольких метрах от нее даже не замедлят ход, а прохожие на противоположном тротуаре будут идти дальше, делая вид, что не слышат ее криков. Сердце Лауры разрывалось от чужих эмоций и собственного страха, подкашивающего ей ноги. Пришлось прибегнуть к последним крохам мужества и продолжить следовать за детьми, которые тем временем допрыгали до одного из двух парковых фонтанов. Как и в предыдущие разы, они, похоже, направлялись к туннелю, прорытому под насыпью железнодорожных путей, из глубины которого исходило мрачное желтоватое свечение. По мере того как она приближалась к ним, эмоциональный ураган внутри нее усиливался. Заметив, что дети остановились на светофоре, Лаура ускорилась, чтобы догнать их. Ей удалось подойти на расстояние нескольких шагов, ближе, чем когда-либо. Протянув руку, чтобы коснуться плеча мальчика, она заметила причудливо старомодный фасон их одежды и, когда он на мгновение оглянулся, шрам поперек одной из его бровей. Затем Лаура увидела кое-что еще. Что-то, что заставило ее застыть на месте. С открытым ртом и расширенными от недоверия и ужаса глазами, с вытянутой в их сторону рукой, она смотрела, как они переходят пешеходный переход по «зебре», весело напевая «Звездочка-звезда», – и была не в силах сказать или сделать что-либо, чтобы попытаться остановить их. У маленького мальчика на рукаве была матерчатая повязка. Повязка с нашитой на ней звездой. Желтая шестиконечная звезда. Точно такую же повязку носила и его сестра. * * * Как только он вломился в дверь квартиры с пистолетом в руке, то понял, что наводка была верной. Вонь ворвалась в его ноздри, вызвав рвотные позывы, которые он с трудом подавил. Гнилостный, сладковатый смрад смерти. Свободной рукой он достал из кармана носовой платок и прижал его к носу и рту. «Это его логово, – подумал он. – Вернее, его бойня…» Комната была погружена в темноту, окна закрыты ставнями; единственным источником света были зажженные свечи, расставленные тут и там. Он несколько раз искал и нажимал выключатели, но электричества не было. Когда глаза привыкли к полумраку, он различил порванные обои, влажные пятна на потолке, несколько потрепанных предметов мебели и десятки трупов собак и кошек, разбросанных по полу. С «Береттой» наперевес и бешено колотящимся в висках пульсом он сделал несколько осторожных шагов по старому паркетному полу, скользкому от липкой жидкости, которая, как он не сразу понял, была еще не застывшей кровью. Потом послышались крики. Слабые и приглушенные, они доносились из-за закрытой двери справа от него. Голос женщины, обезумевшей от ужаса. Стараясь не наступать на растерзанные тела животных, он пересек комнату и пнул дверь, на которой красной аэрозольной краской был нарисован эзотерический символ. С другой стороны что-то мешало, и ему пришлось несколько раз ударить по ней, чтобы заставить ее открыться. Дверь вела в узкий темный коридор. На полу лежало еще больше мертвых животных – вот что не давало двери открыться. Крики продолжались, становясь все резче и пронзительнее. Он вошел в этот темный провал с растущей тревогой, сжимающей горло. На его лбу выступили капельки пота, и он все больше и больше старался сдержать дрожь в руке, сжимавшей «Беретту». Зловоние стало невыносимым. Невозможно было не наступать на тела животных, их было слишком много. Звук, производимый его подошвами, когда он раздавил одно из них, был просто отвратительным. Вскоре он обнаружил, что идет вслепую в полной темноте, прижимаясь плечом к стене, чтобы не потерять направление. Отчаянные и душераздирающие крики звучали в его ушах все громче и громче по мере того, как он шел вперед. Он вдруг понял, что в них есть что-то знакомое. Вот в чем дело… Голос. Голос принадлежал Аличе. Они забрали ее и теперь поступят с ней так же, как со всеми этими животными. Он еще мог спасти ее, но времени было мало. Он ускорил шаг – и ударился обо что-то ногой. Какое-то препятствие мешало ему двигаться дальше. Он неохотно убрал руку, защищавшую нос и рот, и, затаив дыхание, потянулся в кромешную тьму. Его пальцы шли сквозь нее, пока не погрузились в тепловатую, жирную, кашеобразную материю. Он понял, что это было: перед ним лежала груда трупов животных, которая доходила по крайней мере до его плеч. Он почувствовал непреодолимое желание повернуться и бежать, прочь из этого отвратительного коридора, прочь от всего этого безумия. В этот момент в темноте раздался крик, более резкий и четкий, чем предыдущие. Он бросился вперед, пытаясь перелезть через наваленные грудой тела. Отталкивался руками и ногами, как сумасшедший, пытаясь подняться, но чем больше дергался, тем больше соскальзывал и погружался в склизкую груду мертвой плоти. Его охватила неконтролируемая паника. Он барахтался, в его разинутый рот проник неприятный привкус крови и гноя. В течение нескольких ужасных секунд он чувствовал, что задыхается, затем ему удалось сделать длинный вдох, который вернул воздух в легкие. Задыхаясь, Меццанотте огляделся. Он сидел на кровати в полумраке своей комнаты, обливаясь потом. Кошмар… Это был всего лишь кошмар. Темный коридор, мертвые животные, тошнотворная вонь исчезли. Тем не менее крики не прекращались. На мгновение он растерялся, затем вскочил с кровати и на одеревеневших ногах бросился в гостиную, откуда доносились крики Аличе, теперь перемежавшиеся судорожными всхлипами. Он нашел ее распростертой на кафеле кухни, испуганной и дрожащей. Увидев его, она закричала еще громче, поднеся руку ко рту. Меццанотте понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, что его лицо в синяках и все распухло. – Ничего страшного, – сказал он. – Сегодня днем я был в спортзале и провел несколько раундов… Все еще оцепеневший от сна и ошеломленный кошмаром, из которого он только что вышел, Рикардо не мог понять, что так ее напугало. Это не могло быть связано с состоянием его лица, ведь она кричала задолго до того, как увидела его… – В чем дело, Али, что на тебя нашло? – спросил он, склонившись над ней. Только тогда обнаружил, что она сидит перед открытым холодильником, – и проклял себя за идиотизм. – Т-т-там… – заикаясь, произнесла она, указывая на открытый холодильник. Всю дорогу Рикардо напоминал себе, что нужно предупредить Аличе, но, находясь в расстроенных чувствах после этого сумасшедшего дня, свалился в кровать сразу после душа, даже не поужинав. – Они… на этот раз они проникли сюда… – пробормотала Аличе, прижимаясь к нему, когда он помог ей встать на ноги. – Нет-нет, это не то, что ты думаешь, – поспешил успокоить ее Меццанотте, глядя на завернутую в целлофан мертвую собаку, которую утром запихнул в холодильник, чтобы не испортилась, как советовал Джакомо. – Тут никого не было. Не волнуйся, это не очередная угроза. Эта собака, – добавил он с некоторым смущением, – ну, она моя. Я ее туда положил. Она смотрела на него так, словно он говорил на не известном ей языке. – Ну да, я же тебе рассказывал о том парне, который убивает животных на станции, но начальник не воспринимает это всерьез… Скоро мой знакомый проведет вскрытие, а пока рекомендовал хранить пса в холоде. Я не знал, куда еще… – Ты? Это был ты? О чем ты вообще думал, учитывая все, что происходит с нами в последнее время? Когда я открыла холодильник и увидела этот ужас, я… я подумала… – Я знаю, извини… Я хотел сказать тебе, как только вернусь, но заснул… Прости. – Да пошел ты, козел!.. Я испугалась до смерти! – закричала Аличе, набрасываясь на него с кулаками и колотя его по груди изо всех сил. Рикардо сжал ее в объятиях, пытаясь сдержать эту ярость.