место смерти:? отец: Самуил Фелнер брат: Амос Фелнер ПРЕСЛЕДОВАНИЕ место ареста: Милан дата ареста: 24/5/1944 место заключения: Милан, тюрьма судьба: пропала без вести дата отправления конвоя: 9/6/1944 дата прибытия конвоя: 15/6/1944 целевой лагерь: Освенцим регистрационный номер:? «Неужели я их нашла? Это действительно они?» – задавалась вопросом Лаура с колотящимся в груди сердцем. Они были братом и сестрой, и на момент депортации им было двенадцать и восемь лет – примерно столько же, сколько, по ее представлениям, было тем детям, которых она видела. К их карточкам прилагалась одна и та же фотография, на которой они были изображены в полный рост – опрятно одетые, стояли рядом, застенчиво и серьезно глядя в объектив. Однако изображение было маленьким, помятым и слегка расфокусированным. Определенное сходство вроде имелось, но точно сказать, действительно ли это именно те дети, было невозможно. Лаура задалась вопросом, что именно подразумевается под словами «пропал». Амос и Лия были арестованы в тот же день, что и их отец, с досье которого она также ознакомилась. Все трое были заключены в тюрьму в Милане, а затем были отправлены одним поездом в Освенцим. Разница заключалась в том, что если в личном деле Самуэля Фелнера была зафиксирована его смерть в Освенциме через несколько недель после интернирования, а также регистрационный номер, присвоенный ему в лагере, то место и дата смерти его детей были неизвестны, и регистрационный номер им присвоен не был. Как будто они на самом деле никогда не добирались до лагеря… Лаура встала, вышла из комнаты и направилась по коридору в кабинет Бениамино Куриэля. – Простите, – спросила она его, стоя перед дверью, – мне кое-что непонятно; может быть, вы поможете мне разобраться… Она показала архивариусу досье на брата и сестру Фелнер, которые переписала в блокнот, и высказала ему свои сомнения. – Они могли просто не пережить путешествие, – объяснил ей Куриэль. – Вы же знаете, путь был долог, а условия – нечеловеческими. Нередко кто-то не добирался до места, особенно если это были больные, пожилые люди или дети. – У вас случайно нет других бумаг или документов, которые могли бы помочь мне выяснить, что с ними случилось? Может быть, есть фотографии… – Нет, прошу прощения. Все, что мы знаем о них, находится в этих файлах. Удрученная, Лаура уже собиралась уходить, когда ей в голову пришла мысль, от которой волоски на ее шее встали дыбом. Она снова повернулась к Куриэлю. – И последнее. Что, если они так и не сели в этот поезд? Что, если они умерли раньше, может быть прямо на территории вокзала? Как вы думаете, это возможно? Куриэль размышлял над этим несколько мгновений. – Хм… на самом деле это не исключено. Во время погрузки могло случиться так, что кто-то пытался сбежать, и в этих случаях эсэсовцы без колебаний стреляли, даже в детей. Вернувшись к терминалу, Лаура открыла на экране фотографию брата и сестры Фелнер. Но ничего нельзя было поделать – даже если б она стояла и смотрела на нее часами, то никогда не смогла бы получить нужный ей ответ. Страх, печаль и боль, которые Лаура испытывала на вокзале, могли бы быть теми эмоциями, которые за шестьдесят лет до этого испытывали сотни евреев, насильно заталкиваемых в поезда, направлявшиеся в концентрационные лагеря. Эти двое детей могли быть Амосом Фелнером и его младшей сестрой Лией, и тот факт, что они были единственными, кто появился перед ней, возможно, связан с особыми обстоятельствами их смерти. Однако это оставалось лишь предположением, которое, помимо всего прочего, не учитывало один момент: до этого «дар» никогда не заставлял ее видеть и чувствовать эмоции давно умершего человека. Лишь убедительное подтверждение того, что эти дети действительно существовали, могло развеять все ее сомнения. Но как еще она могла его получить? То, что она застряла в шаге от цели, ужасно расстраивало ее. Ей очень хотелось закричать и разбить что-нибудь. Лаура закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Затем, следуя идее, которая только что пришла ей в голову, запустила еще один поиск в базе данных, на этот раз по людям, выжившим в годы Холокоста, которые жили в Милане и были одного возраста с Амосом или Лией. Система выдала только одну карточку. Она была оформлена на имя Эстер Лиментани, родившейся в тот же год, что и Амос Фелнер, и также депортированной 9 июня 1944 года. Вполне возможно, что они знали друг друга, возможно, вместе посещали еврейскую школу, о которой упоминал архивариус. Возможно также, что она знала, почему брат и сестра Фелнеры никогда не приезжали в Освенцим. Совершенно необходимо было разыскать ее и поговорить с ней, что было легче сказать, чем сделать. Если предположить, что Эстер еще жива, возможно, она больше не носит девичью фамилию или переехала на другой конец света. И отнюдь не было уверенности в том, что она согласится встретиться с Лаурой, как и в том, что вспомнит что-нибудь полезное спустя столько времени. Но это был единственный шанс, который у нее оставался. * * * Они шли, пригнувшись под ливнем, по платформе между путями, направляясь к выходу со станции. Они вышли из-под огромных навесов всего несколько минут назад и уже успели вымокнуть до нитки. Дождь лил несколько часов подряд. Он начался в сумерках, после того как весь полдень по небу курсировали черные тучи, и, похоже, еще нисколько не исчерпал своего заряда. Этот дождь промочил обувь и брюки их униформы, пробрался внутрь их непромокаемых курток, залил их лица, заставляя каждую минуту проводить рукой по глазам, чтобы хоть что-то увидеть. Их было пятеро – инспектор Рикардо Меццанотте и четверо офицеров; они направлялись к путям, ведущим к убежищу на левой стороне обширной набережной, в районе между двумя ветхими будками управления мостом, которые не использовались уже около двадцати лет и стояли посреди путей словно обломки корабля, выброшенные на берег. – Вот именно сегодня вечером нам надо было проводить этот чертов рейд, – жаловался Филиппо Колелла, ковыляя рядом с Меццанотте; его белокурые кудри прилипли ко лбу под капюшоном. – Эта операция давно была спланирована, ты знаешь об этом лучше меня. Мы должны делать это раз в месяц. Задачей полицейских было очистить припаркованные на ночь поезда, в которые регулярно проскальзывали десятки бездомных в поисках места для ночлега. Самые ловкие сначала выхватывали из шкафчиков спальных вагонов простыни, которыми они баррикадировались внутри купе, привязывая их к дверным ручкам. Ночью в этих поездах случалось все, что угодно – кражи, изнасилования, поножовщина, – а утром уборщики находили вагоны в состоянии хуже мусорной свалки. Не то чтобы периодические рейды «Полфера» представляли собой эффективную форму борьбы с этим явлением, но, по крайней мере, они оказывали минимальный сдерживающий эффект и демонстрировали, что правоохранительные органы в курсе существования этой проблемы. На самом деле в начале своей вечерней смены, видя, как в полутьме идет ливень, Меццанотте пытался дозвониться до начальника и попросить его отложить операцию – не столько для того, чтобы избавить своих сотрудников от ливня, сколько потому, что выгонять бедных людей на улицу в такую сырую погоду казалось ему постыдным. Однако Далмассо был непреклонен. Несмотря на то что из-за политических и бюрократических неурядиц начало ремонтных работ было отложено, операция «Полфера» по «капитальной уборке» должна была идти полным ходом, и нарушение установленного графика не допускалось. В следующий раз, когда его спросят о состоянии безопасности на станции, он не будет снова застигнут врасплох. Меццанотте повернулся, чтобы посмотреть на своего друга, который расстроенно тащился рядом с ним, дрожа от холода. Колелла с трудом поспевал за Рикардо, а макинтош, в который он был закутан, делал его еще более неуклюжим и нелепым, чем обычно. – Я все время думаю и гадаю, что ты делаешь здесь, на железной дороге, – сказал Рикардо, почти крича, чтобы его услышали сквозь шум ливня. – Ты должен сидеть за клавиатурой компьютера и делать то, что у тебя действительно хорошо получается. – Я уже трижды пытался подать заявление о переводе, – ответил Колелла. – Один из них – в криминалистический отдел, два – в почтовый, но они меня так и не взяли. Просто у меня нет ученой степени, лишь диплом бухгалтера. Возиться с компьютерами я научился сам. – Все равно это несправедливо, – сказал Меццанотте, покачав головой. – Тебе здесь не место – еще больше, чем мне. Тем временем они добрались до ближайшей из кабин управления, силуэт которой едва можно было различить сквозь плотную завесу дождя, в темноте, нарушаемой лишь светом прожекторов, разбросанных вдоль путей, редкими огнями, все еще горящими в окнах зданий, выходящих на набережную, да время от времени фарами немногочисленных поездов, курсирующих в этот час. Две надземные будки, обозначенные буквами «A» и «C», были частью системы из семи пунктов контроля, регулировавших железнодорожное движение на Центральном вокзале до начала 1980-х годов. Построенные, как и сам вокзал, из бетона и металла, они состояли из двух застекленных помещений, закрепленных над путями при помощи массивных колонн. Выведенные из эксплуатации после введения более современной централизованной системы управления, эти две жемчужины промышленной архитектуры начала 20-го века с тех пор находились в состоянии полного запустения. Ярость грозы не собиралась стихать, видимость была очень плохой, поэтому поначалу Рикардо не был уверен, действительно ли он что-то заметил. Ему показалось, что за окнами кабины «А» на мгновение появилось красноватое свечение. Он замер, одной рукой стер воду с глаз и сощурился, чтобы лучше сфокусироваться. Темная масса здания сливалась с темнотой под проливным дождем. Рикардо уже собирался продолжить движение, убежденный, что обманулся, когда на высоте, предположительно соответствующей первому этажу кабины управления, на несколько секунд вновь появился маленький мерцающий огонек. На этот раз сомнений быть не могло: там кто-то есть, и Меццанотте показалось маловероятным, что это персонал железной дороги. Помещения совершенно не использовались, и вряд ли кому-то пришло бы в голову проводить осмотр в такой час и в такую погоду. – Идите вперед и приступайте к работе! – крикнул он офицерам, которые остановились, чтобы подождать его. – Я проверю кое-что, а потом догоню вас. И постарайтесь не использовать грубую силу без крайней необходимости. Не считая нескольких человек, таких как Карбоне и его головорезы, которым нравилось избивать людей и злоупотреблять своей властью, если некоторые полицейские из отдела иногда и перегибали палку, то в основном от разочарования в тщетности своих усилий остановить полчища отчаявшихся людей, рвущихся на территорию вокзала. Меццанотте в какой-то степени мог их понять, но он не одобрял такое поведение и делал все возможное, чтобы положить этому конец. – Филиппо, ты идешь со мной, – обратился Рикардо к своему другу. Затем решительно направился к кабине управления. Доступ к строению осуществлялся по крутой и узкой внешней железной лестнице. Меццанотте рывком взобрался по ней, не дожидаясь, пока Колелла присоединится к нему. Из-за дождя ржавый металл стал скользким, а некоторые ступени были плохо закреплены, если не отсутствовали полностью. Рикардо держался за поручни, осторожно ступая, стараясь не обращать внимания на скрип и неприятные колебания ступенек. Забравшись на самый верх, капая водой и промокнув до костей, он обнаружил, что дверь широко распахнута. Снял с пояса пистолет и фонарь, обернулся и посмотрел на Колеллу, который не преодолел и половины пути по лестнице, – и вошел внутрь. В одной руке он держал пистолет, направленный перед собой, а в другой – зажженный фонарик, на отдалении от тела, чтобы никто не смог попасть в него, целясь в темноте. Вскоре, правда, понял, что фонарь не так уж нужен, поэтому выключил его и положил обратно в карман. Комнату освещало слабое мерцание. Рикардо не знал, что было его источником, поскольку обзор ему загораживал какой-то большой металлический предмет, поставленный боком в большой комнате, но, судя по теплым тонам и мерцающим теням, отбрасываемым на стены и потолок, это мог быть и небольшой костер. Прежде чем переступить порог, Меццанотте огляделся. Пространство в основном занимали пульты управления – идентичные тому, что стоял в центре комнаты, – ощетинившиеся рычажками и покрытые толстым слоем грязи. На одной стене висела кривая и потрескавшаяся панель с замысловатым рисунком железнодорожных линий. Пол был усыпан обломками, остовами стульев и другими остатками мебели, которые уже невозможно было идентифицировать. Большие окна, выходящие на железнодорожные пути, были грязными и в нескольких местах разбиты. Казалось, здесь не было ни души, но Меццанотте не терял бдительности. Он медленно продвигался вперед, целясь из «Беретты», которую теперь держал обеими руками, в каждый угол, из которого кто-то мог выскочить. Миновал командный пункт, скрывавший от его глаз источник бликов, – и, расширив глаза, разразился руганью. «Где они, черт возьми, ее нашли?» – подумал он в изумлении. В этот момент снаружи поднялась суматоха, возвестившая о прибытии Колеллы, который вскоре после этого ворвался в кабину управления. Бледный и задыхающийся, он прислонился к стене, чтобы перевести дух. – На этой проклятой лестнице я прямо смерти в лицо смотрел… Это же надо, чуть не захлебнулся! Не обращая внимания на его хныканье, Меццанотте жестом пригласил его присоединиться к нему. Когда Колелла оказался рядом с ним и увидел, что лежит на полу, он тоже разинул рот от удивления. – Но это… это… – Свинья, да. Двое полицейских в течение некоторого времени стояли, молча созерцая сцену у своих ног. Окруженное четырьмя зажженными свечами, большое тело животного безжизненно лежало на боку. Его розовая щетинистая кожа была измазана желтоватым веществом. Что касается ран, то они были уже хорошо знакомы Меццанотте: свинью выпотрошили и отрубили ей ноги. – Но как они затащили ее сюда? – спросил Колелла. – Она ж весит целый центнер, не меньше! – Наверное, подняли на шкиве или как-то еще, – предположил Рикардо, который тем временем, сожалея, что у него нет с собой фотоаппарата, сделал несколько снимков на свой мобильник. Он был бы не против, чтобы и этот труп подвергли той же экспертизе, что и собаку, но не мог просить Кардини о еще одной услуге. А к тому, что появляться в отделе с четвертованной свиньей не лучшая идея, Рикардо пришел сам, без подсказки тоненького голоска в его голове. Только тогда он заметил, что свечи прогорели совсем немного. Свинья пробыла там недолго. Должно быть, они не заметили того, кто ее туда положил. Не успел Меццанотте додумать эту мысль, как шум, почти незаметный на фоне стука дождя, продолжавшего хлестать по зданию, заставил его резко поднять голову – как раз вовремя, чтобы увидеть тень, исчезающую за все еще открытой дверью кабины управления. Он бросился к выходу, крича: – Он сбежал, черт возьми! Он все еще здесь! Снова оказавшись среди потоков дождя, Рикардо увидел в темноте, как кто-то с бешеной скоростью спускается по лестнице. Он тоже бросился вниз по шатким ступенькам, несколько раз рискуя споткнуться и упасть в пустоту. Когда Меццанотте достиг земли, чудом оставшись невредимым, он на мгновение испугался, что потерял беглеца. Затем заметил его в десяти метрах от себя, бегущего по рельсам в сторону освещенных сводов навесов, зияющих в ночи словно пасти колоссальных доисторических чудовищ. Он побежал за ним; дождь хлестал его по лицу. Правда, Рикардо уже несколько месяцев не тренировался регулярно и был далек от своей лучшей формы, но техника – это не то, что можно забыть, и как только ему удалось согласовать ритм своего шага с ритмом дыхания, он быстро набрал скорость. За несколько минут инспектор вдвое сократил разрыв между ними, и тот, кто находился впереди, уже не был просто неясной тенью. Высокий и худой мужчина был длинноруким и носил что-то вроде потрепанного темного плаща с остроконечным капюшоном, покрывавшим его голову. Он бежал странно, весь сгорбившись и подавшись вперед. В его движениях было что-то обезьянье. Скрипя зубами от напряжения, Меццанотте снова увеличил темп, приблизившись еще на пару метров. Теперь беглец чувствовал его дыхание на своей шее. Еще немного времени, и Рикардо схватил бы его. Он начинал чувствовать головокружение, у него болела селезенка, но он не мог сдаться сейчас. Грохот справа позади возвестил о прибытии поезда, въезжающего на территорию вокзала. Человек в капюшоне, должно быть, тоже услышал это и обернулся – как раз когда они пересекали луч одного из прожекторов. Впервые Меццанотте удалось разглядеть его лицо. Он был костлявым и бледным, как мертвец, с горящими глазами, неестественно большими и выпученными, а на его голове торчали пучки белых волос, словно он сунул пальцы в электрическую розетку. Вдруг мужчина резко рванул вправо и побежал по диагонали к центру насыпи. Этим неожиданным движением ему удалось вернуть себе некоторое преимущество, но если он продолжит в том же духе, то окажется на линии движения приближающегося сзади поезда. Какого хрена он затеял? Включив невесть откуда взявшуюся энергию, человек в капюшоне ускорился, продолжая двигаться в сторону пути, по которому шел поезд, тем временем уже поравнявшийся с Меццанотте. Инспектор понял намерения беглеца: тот хотел перескочить через рельсы так, чтобы поезд отделил его от преследователя. Но явно не успевал это сделать, и ему следовало остановиться, чтобы не быть раздавленным. Однако мужчина не собирался делать это. Он выбежал к путям как раз в тот момент, когда поезд проезжал мимо, – и с удивительным проворством сделал большой прыжок вперед.