– Я… – пробормотал он, подавленный и удрученный. – Черт, я извиняюсь; я был пьян, не знаю, что на меня нашло… Мне очень жаль. Может, мне лучше уйти… Он попытался встать с матраса, но Лаура помешала ему, вцепившись в его руку. – Что? – Пожалуйста, не уходи, – прошептала она, уткнувшись лицом в его грудь. – Ты точно в этом уверена? – Да. Останься со мной. Рикардо повернулся на бок и обнял ее. Лаура задрожала. Он поцеловал ее. Она ответила с неожиданной пылкостью, прижавшись к нему всем телом. – Ты точно уверена? – повторил Меццанотте, на этот раз имея в виду что-то другое. С пылающими щеками и бьющимся в груди сердцем Лаура встретилась с ним взглядом. Ей было приятно ощущать его страсть, нежность, возможно, даже любовь. Была ли она уверена? Теперь, когда это должно было произойти, она чувствовала страх и нерешительность, как перед прыжком в пустоту, – но не собиралась отступать. – Да. Продолжив целовать ее, Кардо приподнялся и лег на нее сверху. От его теплого сильного тела, прижавшегося к ней, и особенно от пульсирующего возбуждения на ее животе у нее перехватило дыхание. Затем он оторвался от Лауры и скользнул губами по ее шее, вызывая в ней дрожь удовольствия. Но ничто не могло сравниться с тем, что он заставил ее почувствовать, когда перешел к ее груди. Ее соски были такими упругими и чувствительными, что ему достаточно было прикоснуться к ним, чтобы Лаура задохнулась. Но Кардо сделал нечто большее… Восхитительная пытка, которой он подвергал их, облизывая, посасывая и покусывая, вызывала у нее такие сильные ощущения, что было почти облегчением почувствовать, как его рот продолжает спуск по ее коже, оставляя за собой влажный след. Когда он прошел мимо ее пупка, живот Лауры сжался. С этого момента для нее начиналась настоящая неизвестность. Она никогда прежде не позволяла никому заходить дальше. Кардо нежным и одновременно твердым жестом положил руки на ее бедра и раздвинул их, остановившись, чтобы рассмотреть ее прямо здесь; его глаза сверкали желанием. Лауре стало до смерти стыдно при мысли о том, что она настолько обнажена и раскрыта. У нее возникло желание накинуть на себя простыню, но тут Кардо опустился на нее, и перед ней словно внезапно открылись двери в неизвестное измерение. Измерение, в котором не было места стыду, скромности, запретам. Только удовольствие – и все дозволено, чтобы подпитывать и увеличивать его. То, что Кардо начал делать с ней ртом, языком, а потом и пальцами, наполнило Лауру пьянящим сладострастием, которому она не могла не отдаться. Она стала гладить его по голове, вздыхать и стонать, не сдерживаясь, выгнув спину и широко расставив ноги, чтобы облегчить ему задачу. Пока неудержимое желание не заставило ее вцепиться в его плечи и притянуть его к себе. Он разжег огонь в ее теле, и теперь существовал только один способ погасить это пламя. – Я хочу, чтобы ты был внутри, – прошептала Лаура, сама не понимая, приказ это или мольба. Рикардо только этого и ждал. Помогая себе одной рукой, он проник между складками ее влажного тела. При первом, осторожном, толчке встретил некоторое сопротивление и увидел, как ее губы на мгновение искривились в гримасе боли. Но стоило лишь немного надавить, и он погрузился в обволакивающую, бесконечно мягкую хватку ее плоти. Зрачки Лауры сузились от этого вторжения, которое заполнило ее и растянуло до предела. То, как Кардо двигался внутри нее, проникая каждый раз чуть глубже, вызывало захлестывавшие ее волны стремительного наслаждения. До этого момента она пыталась сосредоточиться на стеклянном колоколе, подпирая его шаткие стенки, – но сейчас даже если б захотела, то уже не смогла бы. Как только ее мысленная плотина разрушилась, все удовольствие, которое испытывал Кардо, стремительно ворвалось в нее, добавившись к ее собственному. – Это так приятно, не останавливайся… – задыхалась она в бреду, а Кардо над ней раскачивал тазом, опираясь на руки с сосредоточенным и почти болезненным выражением лица; его мышцы напряглись от усилий. Это было действительно замечательно – чувствовать то, что чувствовал он; но жаль, что он не мог даже представить, что чувствовала она, находясь под воздействием этого двойного наслаждения. Для полного совершенства не хватало лишь одного. Лаура положила руки ему на ягодицы и начала задавать его толчкам другой ритм, пока их ощущения не достигли полной гармонии. Теперь она уже не могла отличить свое удовольствие от его. Было только наслаждение. Бурный вал наслаждения, который вздымался все выше и выше, головокружительно высоко, а затем раскрылся и образовал бурлящий водоворот, засасывающий ее внутрь. Лаура позволила себе погрузиться в него без сопротивления, все быстрее и быстрее, все быстрее и быстрее… За мгновение до того, как в ней одновременно взорвались два бурных оргазма, Лаура почувствовала, как Кардо вышел из нее и упал ей на грудь. Она прижалась к нему изо всех сил, когда ударная волна прошла по ее телу, сотрясая их обоих до глубины души. * * * Рикардо и Лаура уже одевались, когда услышали возбужденные голоса и торопливые шаги, доносившиеся снаружи хижины. Они с радостью остались бы там еще на несколько часов, обнимаясь и шепча друг другу ласковые слова, но Генерал обещал забрать их на поверхность этим утром и вернуть им свободу, и лучше воспользоваться этим сейчас, пока он не передумал. В переодевании в прежнюю одежду, грязную и рваную, было мало приятного, но, появись они на вокзале в свежевыстиранной одежде, неминуемо возникли бы лишние вопросы, а объяснять, откуда она взялась в подземельях, им не особенно хотелось. Отдернув занавеску, они увидели на улице множество взволнованных смуглокожих людей. Меццанотте остановил проходящего мимо них мужчину, чтобы спросить его, что случилось. Узнав его, мужчина улыбнулся и подмигнул Лауре. Зрелище, которое она устроила накануне на церемонии, запомнилось всем. – Древние уже на пороге смерти. Похоже, им осталось недолго, – ответил он, прежде чем поспешил прочь. – О ком он говорил? – спросила Лаура, наблюдая, как мужчина уходит в том же направлении, куда двигалось большинство людей. – О родителях Призрака. – Давай тоже пойдем туда, – сказала она тоном, не допускающим никаких возражений. – Я обязательно должна их увидеть. Они присоединились к потоку людей, выходящих из поселка, и пошли по тропинке через скалы. По дороге встретили Генерала, который, несмотря на свою руку, висевшую на перевязи, шагал вместе с остальными. – Доброго утра вам. Хорошо спалось? – ответил он на их приветствие с усмешкой, в которой чувствовался некий намек. – Не бери в голову, – шепнул Меццанотте, когда Лаура, покраснев, отвернулась. – Слушай, если ты здесь по поводу вашего возвращения, то придется немного подождать; мы имеем дело с чрезвычайной ситуацией. – Мы знаем, Древние… Лаура хотела бы встретиться с ними. Генерал на мгновение задумался. – Да, пожалуй, я не вижу в этом ничего плохого… Пойдемте со мной. Тропинка закончилась у устья большой пещеры в скале. Вокруг него уже собралась печальная и молчаливая толпа. – Что это? – спросила Лаура, указывая на пять грубых деревянных крестов, установленных по бокам тропинки. – Это могилы братьев и сестер Адама, – ответил Генерал. – Никто из них не дожил до своего второго дня рождения. В то время, когда Древние жили здесь в одиночестве, условия жизни были очень суровыми. Адам был единственным из их детей, кому удалось выжить. По его характеру можно судить о том, каким было это время. Следуя за стариком, они пробрались сквозь толпу к входу в пещеру. Внутри находился шаман, стоящий на коленях рядом с очень старыми мужчиной и женщиной, лежащими на кровати. Чуть дальше жрица и несколько женщин в белом, сидящих скрестив ноги в кругу, тихонько напевали, закрыв глаза; их лица были обращены вверх. Обстановка пещеры, скудная, но по-своему уютная, включала, помимо прочего, вторую, меньшую, кровать – вероятно, Адама; стол с табуретками; шкафы, набитые едой, посудой и утварью; множество расставленных тут и там причудливых декоративных предметов, сделанных с большой фантазией путем сборки обрезков дерева и металла; каменный камин, увенчанный чем-то вроде дымохода, соединенного с трубой, которая тянулась ко входу в пещеру. – Мы несколько раз предлагали им переехать в поселок, – сказал Генерал, пожимая плечами, – но они всегда отказывались. По крайней мере, мы помогли им кое-что здесь улучшить. В этот момент шаман провел рукой по исхудавшему лицу лежащей женщины, закрыв ей веки. – Она ушла, – печально объявил он, обернувшись к Генералу. – А он, я боюсь, скоро последует за ней. Как только Маман сообщила им о смерти Адама, они начали угасать. Тем временем Лаура тихо подошла к постели двух пожилых людей. Заметив девушку, мужчина с трудом поднял сморщенную руку в ее сторону и пробормотал что-то едва слышное. Шаман наклонился над ним, почти прижав ухо ко рту старика, чтобы заставить его повторить. – Иди сюда, – пригласил он Лауру. – Он хочет тебе кое-что сказать. Меццанотте был поражен. Какое отношение Лаура могла иметь к этому умирающему старику? Он смотрел, как она присела рядом с кроватью. – Я… я… мечтал о тебе… – выдохнул старик своими восковыми губами. Лаура кивнула, улыбаясь ему; глаза ее сияли. Она взяла его руку в свою, а другой рукой погладила его по лицу. Кожа, морщинистая и уже трупного оттенка, казалось, прилипла к костям его черепа. Левая бровь была рассечена надвое шрамом. – Амос, – воскликнула Лаура срывающимся от волнения голосом. – Амос и Лия Фелнер… Наконец-то я нашла вас. Она посмотрела на маленькую женщину, безжизненно лежащую возле старика. На ней было ожерелье из бутылочных пробок, идентичное тому, которое она видела на шее Эстер Лиментани. Она была той женщиной, которая пела Адаму детский стишок, способный успокоить его, тот самый, который повторяли двое детей, когда они появлялись на вокзале. Амос и Лия, брат и сестра, были родителями Призрака. Тот факт, что у них были кровосмесительные отношения, возможно, должен был шокировать Лауру, ужаснуть, но это было не так. Они провели здесь всю свою жизнь в полной изоляции. Они были только вдвоем, что еще им было делать? Наверное, это было естественно, что с течением времени их братская любовь переросла в нечто иное. Но это все равно была любовь, и все подсказывало Лауре, что это была великая любовь. Значит, правда оказалась именно такой, какой она ее себе представляла, не будучи способной в это поверить… Амос и Лия никогда не покидали подземных помещений вокзала. Все это время они были здесь. Вот почему из всех тех людей лишь они двое явились ей. И именно поэтому Лаура все еще могла с такой силой ощущать старые эмоции, которыми было пропитано подземелье. В отличие от всех остальных, брат и сестра остались живы, но так и не смогли преодолеть страшную травму депортации, наложившую неизгладимый отпечаток на их жизнь. Боль, страх и печаль, пережитые ими, продолжали бушевать в них – и каким-то образом затронули даже тех, кто был их товарищами по несчастью. – Эстер передает тебе привет, – сказала Лаура старику ласковым тоном. – Ты ведь помнишь Эстер Лиментани? Она никогда не переставала думать о тебе и все еще любит тебя. Знаешь, она всегда носит ожерелье, которое ты ей сделал… – Дорогая Эстер, – пробормотал Амос Фелнер. – Значит, она жива. Я так рад… С большим усилием он пошевелил рукой, порывшись в одеялах вокруг себя, и вытащил потрепанный том. Это был очень старый экземпляр «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо. – Ей нравилось… когда я ей ее читал. Я еще не знал, что со мной произойдет то же самое. Потерпевший кораблекрушение под землей… а не на необитаемом острове. Если увидишь ее, отдай ей… Я буду рад, если она получит ее… – Да, конечно. Я обязательно передам, – заверила его Лаура, не в силах сдержать слезы, которые начали катиться по ее щекам. Амос попытался было изобразить улыбку, но ее тут же сменила дрожь, пробежавшая по его костлявому телу. Тяжело дыша, он крепко вцепился в руку Лауры. Затем испустил долгий вздох и упал обратно на кровать, где и остался лежать неподвижно с широко открытыми глазами. Меццанотте видел, как шаман так же опустил ему веки. Лаура рыдала, склонив голову, все еще сжимая его руку в своей. Рикардо хотел бы, чтобы она рассказала ему, откуда знает отца Адама, но сейчас для этого было не время. Вместо этого он повернулся к Генералу и спросил его, как долго Древние жили здесь. – С сорок четвертого года. Ты можешь в это поверить? Они были еще детьми, – ответил он, покачав головой. – Пойдем, молодой человек, я тебе кое-что покажу. Старик повел Меццанотте дальше вглубь пещеры, где одну из стен сверху донизу заполняло большое количество детских рисунков. Рикардо вспомнилась наскальная живопись, которую он видел в детстве во время школьной экскурсии в Валь Камоника. – Смотри, – сказал Генерал, – здесь вся их история. Эти рисунки были сделаны Лией, матерью Адама. Затем старик указал на некоторые из них и объяснил их значение. На одной из первых картин была изображена вереница евреев, которых люди в форме запихивали в вагон; на другой отец проталкивал Амоса и Лию в дверь, но немецкие солдаты оттащили его назад, прежде чем он успел последовать за ними. На остальных можно было видеть, как дети, повинуясь приказу отца, прежде чем его утащили, спрятались в подземном помещении Центрального вокзала, научившись через тысячу трудностей выживать там самостоятельно с теми скудными средствами, которые были в их распоряжении, подобно Робинзону на необитаемом острове; как некоторое время спустя их преследовали двое мужчин в туннелях, что укрепило их уверенность в том, что они находятся в большой опасности, и побудило их спрятаться в еще более отдаленных нишах подземелья; как в какой-то момент они обнаружили проход, ведущий в кельтский храм, а оттуда в большую пещеру, где они решили поселиться; как в своей изоляции они полюбили друг друга, несмотря на кровное родство. Третьи описывали рождение и смерть детей, различные этапы взросления Адама и множество больших и малых событий их необыкновенной и невероятно трудной жизни под землей. – Ты понимаешь? – сказал Генерал. – Их отец приказал им оставаться в укрытии, пока он не вернется за ними. Но так и не вернулся. Они всегда жили в убеждении, что должны избегать любых контактов с внешним миром, что если кто-то обнаружит их, то они будут убиты. Они никогда не знали, что после окончания войны им больше ничего не угрожает. К тому времени, когда мы пытались объяснить им это, они уже были стариками, это был их мир, и они уже не могли приспособиться к жизни в другом месте… Кстати, – добавил он, – я не помню, говорил ли тебе об этом, но именно Древние нашли драгоценности после нескольких месяцев жизни в подземелье. Они лежали в маленьком, хорошо спрятанном чемоданчике. Амос взял их, чтобы его младшая сестра могла с ними играть, а Лия, видимо, с удовольствием наряжалась королевой. Но они не видели в них особой ценности и больше ничего с ними не делали, поэтому, когда мы переехали сюда, отдали их нам. И даже они не знали, кому принадлежат эти драгоценности. – Мне кажется, я кое-что об этом знаю, – вмешалась Лаура, которая тем временем присоединилась к ним с покрасневшими глазами и слушала последние слова старика, крепко держась за руку Меццанотте. – Среди евреев, предназначенных к депортации в тот же день, что и Амос и Лия, был ювелир, а при нем – чемоданчик, с которым он никогда не расставался. Двое чернорубашечников вытащили его из той же маленькой двери, через которую сбежали дети. Когда его посадили в поезд, на его лице были следы побоев, а портфель исчез. Генерал некоторое время обдумывал слова Лауры, разглаживая свою густую белоснежную бороду. – Да, более чем вероятно… Эти два фашистских мерзавца, должно быть, отобрали у него драгоценности силой. Думаю, у них не было ни малейшего намерения передавать их немцам, поэтому они спрятали их, надеясь, что потом вернутся на ними, но что-то, видимо, помешало им это сделать. Он сделал паузу, расширив глаза, как будто внезапно прозрел. – На самом деле, раз уж вы сейчас об этом заговорили… Амос был убежден, что два человека, которые без устали преследовали и запугивали их и от которых они сумели убежать лишь чудом, хотели, чтобы они закончили так же, как их отец и другие депортированные. Но факты не сходились; по его словам, прошло уже больше года. К этому времени война должна была закончиться, никто больше не охотился на евреев. Я подумал, что это могли быть просто какие-то извращенцы… Но что, если это были те два фашиста, которые вернулись в поисках портфеля? Когда они его не нашли, то, должно быть, впали в ярость и погнались за детьми, поскольку заметили украшения на Лии… Да, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что эти двое и были похитителями сокровищ, – заключил он, указывая на рисунок, изображающий двух черных людей, бегущих за маленькими детьми.