– Чудесное утро «У Келли»… О, привет, Лиз, как дела? Я прислушивалась к тому, как Марта разговаривает с моей матерью. Я стояла к ней спиной, лицом к залу, но ловила каждое слово. – Да, дорогая, Миа вполне приспособилась… Правда? Я повернулась и, выбросив руку вперед, беззвучно шевеля губами, спросила Марту: – Что? Пожав плечами, она продолжала слушать. – Я не уверена, Лиз. Впрочем, Миа сейчас здесь, если ты хочешь поговорить с ней. Я лихорадочно затрясла головой, ясно давая понять, что не хочу этого. Удивленно вскинув брови, она передала мне трубку. Я взяла ее, но немного помедлила, прежде чем поднести к уху. После того как Марта исчезла на кухне, я посмотрела на Дженни, до которой все доходило медленно. Рванув к кофемашине, она включила древнее чудовище. – Ой, привет, мама! – выкрикнула я. – У нас тут полно дел, и я не знаю, расслышу ли я тебя сквозь шум кофемашины, но у меня все отлично, все замечательно! Я перезвоню попозже! – Хорошо, дорогая, я просто хотела сообщить тебе, что приезжаю на следующей неделе. Одна. Я скучаю по тебе! – Ладно. Целую. – Я тоже целую тебя, будь здорова. Дженни выключила машину, а я тупо смотрела на нее. Она знала – я не хочу, чтобы моя мама узнала о том, что я пригласила Уилла пожить у меня. – Миа, ты взрослая девочка, а Уилл, кажется, прекрасный парень. Я уверена, в Брауне разнополые студенты спали вместе. Что твоя мама думала об этом? – Нет, Дженни, мама неодобрительно относится к татуированным бедным артистам, в том числе к музыкантам. – Да, но отца она очень любила, «потому что ты здесь»[4]. Она улыбнулась. Дельное замечание. Может ли мама читать мне наставления на этот счет? Уилл будет просто моим соседом по квартире, я не спала с ним, и между нами не было двенадцатилетней разницы в возрасте, в отличие от них с отцом. По сравнению со мной она была испорченным ребенком. По окончании колледжа я год путешествовала по Европе вместе с тремя соседками из Брауна. Поездку полностью оплатили бабушка и дедушка. Они сказали, чтобы я насладилась свободой, потому что надеялись: я вернусь повзрослевшей. В Европе я не пропускала ни одного музея, много времени проводила, слушая живую музыку, и еще больше – с бокалом вина. Тем не менее я была единственной из девушек, кто не менял парней каждую ночь. Предложений была куча – европейские парни не сдерживают своих чувств. Помню, однажды в Барселоне я познакомилась с красивым баском с подходящим именем Ромео. Мы моментально поладили, меня сильно тянуло к нему. Я мягко отклонила предложение переночевать у него, потому что собиралась рано вставать. В мои планы входило сесть на поезд в Мадрид, отправлявшийся в три часа ночи. Мне до смерти хотелось вернуться в музей королевы Софии, чтобы подольше постоять у «Герники» Пикассо. Я подумала, что раз мы с Ромео явно понравились друг другу, то я приглашу его в Мадрид. Он признался, что никогда не был в музее королевы Софии. Я подумала, какому же баску не захочется увидеть это удивительное произведение искусства, имеющее такое большое историческое значение для его народа? Но, не проявив интереса, он отклонил мое предложение и продолжил поиск женщины, которую мог бы затащить на ночь в постель. На следующий день я стояла перед огромной «Герникой», размышляя о том, что думал Пикассо, когда мне пришло в голову, что важнее было то, что он чувствовал, как он передал чувства в своем искусстве, которое вдохновляло меня. Так и началась моя тайная и подавляемая одержимость чувствительной, метущейся душой художника. Одержимость, с которой я продолжала изо всех сил бороться и в которой не призналась бы никому, даже себе. Вернувшись из Европы, я два года провела в Анн-Арборе вместе с мамой и Дэвидом, пытаясь придумать, как жить дальше. Я всегда так боялась принять неверное решение. Я ни с кем не встречалась, потому что парни, которые меня привлекали, казалось, не подходили для того будущего, о котором я мечтала. Я давала детям уроки игры на фортепиано и готовилась к магистратуре, подбирала подходящие колледжи. Когда умер отец, родители приняли за меня решение о переезде в Нью-Йорк. Тем не менее я была твердо настроена на успех. Я стремилась только к благоразумным взаимоотношениям, стараясь вернуть былую славу кафе «У Келли», и намеревалась добиться значительных успехов в бизнесе. Я понимала, что искусство и музыка всегда будут играть большую роль в моей жизни, но отказывалась падать в бездонную пропасть, где толпились голодные художники. Колокольчик на двери звякнул, когда в кафе вошел мистер Подходящий. Он был хорошо сложен, скорее коренаст и ростом определенно ниже Уилла. На нем были идеально отглаженные серые костюмные брюки и белая рубашка без галстука; верхняя пуговица расстегнута, рукава подвернуты на крепких предплечьях. Он был красив, как лидер университетской футбольной команды. Бледно-голубые глаза, русые волосы и тонкие губы. Что-то детское в лице. Похож на парней, которых я обычно встречала в кампусе в Брауне, очень правильных и деловых. Я подумала, что, не скрываясь, таращу на него глаза, поскольку на его лице появилась самоуверенная кривая ухмылка. Если бы я могла пошевелиться, я, вероятно, увидела бы, что Дженни таращится на него точно так же. Через секунду я увидела за его спиной его маленькую копию. «Проклятие! У него есть дети. Означает ли это, что он женат?» – Привет, добро пожаловать в кафе «У Келли». Что я могу предложить вам? Скосив глаза, он оглядел меня с головы до ног, а затем уставился на доску, висевшую надо мной. Я почувствовала, как под его оценивающим взглядом у меня загорелись щеки. – Я буду капучино, а для этого парня… Хм, что такое «Душечкин какао»? – спросил он, поглаживая маленького сына по голове. – Это просто горячий какао, – стыдливо пробормотала я. В разговор вступила Дженни: – С огромным куском пастилы домашнего приготовления. Божественно! Оно так называется в ее честь. – Она показала на меня большим пальцем, и у меня снова запылало лицо. – Вас зовут Душечка? «Наглый ублюдок. Красивый наглый ублюдок». – Да… то есть нет. Обычно отец называл меня душечкой. – Кивнув, он улыбнулся, а затем опять оглядел меня с головы до ног. Он как будто раздевал меня глазами, и оказалось, что мне начинает это нравиться. – Хорошо, он будет пить какао. – «Душечкин какао» – поправила его Дженни. Я толкнула ее локтем. – Извините, да, «Душечкин какао», – пробормотал он, не отрывая от меня взгляда. – Отлично. С вас шесть сорок. – Когда я протянула руку, чтобы взять у него десятидолларовую купюру, он на секунду задержал мою ладонь в своей, вынудив меня выдернуть ее. – Садитесь за столик, я принесу вам кофе. Я бросила взгляд на Дженни, глаза которой округлились, как две монеты в двадцать пять центов. Когда мужчина отошел, она вульгарно высунула язык ему вслед и облизнула губы. Я рассмеялась, а потом резко осеклась, когда он бросил на нас взгляд через плечо. Мне не хотелось, чтобы он подумал, будто мы смеемся над ним, поэтому, принеся ему кофе, я сказала: – Извините. Просто моя подруга думает, что у вас очень приятная внешность. – Краем глаза я заметила, как Дженни мечет в меня громы и молнии. – А вы что думаете? – спросил он. Я, должно быть, слегка покраснела, мой план привел к обратному результату. «Черт, черт». – Хм, полагаю, что я, возможно, согласна с ней. Одарив его сияющей улыбкой, я удалилась. Прежде чем уйти, мужчина остановился у доски объявлений и прочитал мою рекламную листовку с предложением уроков игры на фортепиано для детей. Когда он оторвал ярлычок с моим телефонным номером, я сказала: – Это я, – и, как идиотка, ткнула себя пальцем в грудь. – Да? – Он колебался. – Я позвоню вам? – Это был вопрос. Я лихорадочно закивала. Он улыбнулся, хмыкнул, а потом просто взял и ушел. – У него нет кольца на пальце! – радостно вздохнула Дженни. Я не ответила. Трек 3: Попроси меня На следующий день ровно в 12.01 в дверь позвонили. Пунктуальный, мне это нравится. Я вприпрыжку подбежала к домофону: – Да? – Привет, это Уилл. – Я впустила его. Секунду он поднимался по лестнице и легонько постучал в дверь. Я распахнула дверь настежь. – Привет, проходи. – Привет, соседка. Войдя, он, прежде чем оглядеться, с минуту стоял как вкопанный. Я следила за каждым его движением. Он прошелся по гостиной и кухне, которые представляли собой одну большую комнату мансардного типа. Кухня ограничивалась барной стойкой и двумя большими окнами, выходящими на улицу. Вся стена с другой стороны комнаты от пола до потолка была заполнена книжными полками с пластинками, CD-дисками и книгами. – Ах, Миа, какое чудесное место. Это старые пластинки твоего отца? – Да. Я ощутила, как при воспоминании об отце на меня накатывает грусть. Уилл поставил чемодан рядом с кофейным столиком, занимавшим место между двумя одинаковыми бежевыми диванами, стоявшими напротив друг друга. У стенки на выходе в коридор стояло пианино. – Мне нравится это пианино, – пробормотал Уилл, пробегая пальцами по клавишам. Он был похож на ребенка в кондитерской лавке. Потом молча посмотрел на фотографию, сделанную несколько лет назад, на которой мы были вместе с отцом. Повернувшись ко мне лицом, он прищурился, словно прислушиваясь к Богу, а потом улыбнулся и сказал: – Ты красавица. Я увидела, как прекрасно и выразительно лицо Уилла вблизи. То, как он говорил со мной, внушило мне надежду на то, что он никогда не сможет солгать мне. – Спасибо, – тихо сказала я, а потом решила сменить тему: – Я покажу тебе твою комнату. Он пошел вслед за мной по коридору к своей новой комнате. Хотя на то не было никаких оснований, я нервничала, словно только что попросила его переспать со мной. Я показала ему просторную ванную комнату, которую нам предстояло делить. Он радостно заявил, что она размером с весь чулан, из которого он уехал. В конце коридора, слева и справа, располагались две одинаковые спальни. Я занимала отцовскую комнату справа, окно в ней выходило во внутренний дворик за зданием. В комнате слева окно выходило на улицу. Там имелись небольшой помост и пожарный выход, где, как я полагала, Уилл мог бы курить, поскольку в квартире курить запрещалось. – Это моя комната. – Я надеялась, что он понял мой намек – ему туда входить не позволено. – А здесь твоя. Пропустив его вперед, я стояла в дверном проеме и наблюдала за тем, как он оглядывает комнату. На стене висел постер с длинноволосым Эдди Веддером, поющим на сцене в те времена, когда он исполнял гранж. Он стоял весь в поту, без рубашки, закрыв глаза и вцепившись руками в микрофон. Уилл ухмыльнулся, указав на постер. – Как я понимаю, это не комната твоего отца? – Обычно она была моей комнатой, когда я приезжала на лето.