Пару раз заглядывали какие-то двуногие, но убирались сразу же, стоило им завидеть тень разбуженного кроленя. Заяц шипел на них лениво, не в воинственном смысле, а так, для острастки, чтобы не мешали честному зверю переваривать добычу. Проснувшись под вечер, кролень обнаружил, что ни одной крысы в амбаре больше нет, погнался было за любопытствующим котом, но лишь умаялся и окончательно постановил, что сии твари для пропитания непригодны. Пришлось-таки вылезти наружу и изрядно побегать в лунном свете за разбегающимся во все стороны пискливым ужином. Еды в этом райском месте было такое изобилие, что кролень не чувствовал лап от счастья и уже был готов обосноваться здесь навсегда. Мечты о сытном житье пошли прахом уже на следующий день, когда в амбар зашел высокий и черный тонконог. Тонконогих заяц не любил, ибо были они шустры сверх меры, да и по худым конечностям рогами не сразу и попадешь. Этот к тому же выкинул вот какую штуку, вошел и самым возмутительным образом вызвал кроленя на поединок: — Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш! Конечно, человеческие губы не могли произнести этот древний ритуальный призыв правильно, но никаких сомнений в намерениях быть не могло, и кролень, вздыбив похорошевший от обильного питания воротник, ринулся в бой. Нет, такого позора ушастый не испытывал никогда… Хоть самому себе рога обламывай и голову в землю зарывай! Кролень даже тявкнул пару раз, словно несмышленый детеныш, выкатившийся из гнезда, так ему себя было жалко. — Ну чего ты, не бойся, маленький, — засюсюкала сверху двуногая по имени Глаша (из-за приятной шипящести имя запоминалось легко) и вылила ему на голову еще одну порцию воды из ковша. Кролень нырнул и долго отказывался дышать, пока человечиха не вытащила его из таза за уши и не завернула в пушистое полотенце. — Ну что ты, дурашка, чай, ты у нас кролень, а не крокунь. — Сильные руки стали растирать мокрую шерсть. А пусть бы даже и крокунь — сейчас бедному зайцу было все равно. Сначала не справился с тонконогом, а потом и настоящего рогатого соперника не смог одолеть: не выдержал неожиданного укуса в чувствительное место около самой шеи, завизжал, постыдно прося о пощаде. Противник отпустил, и они еще несколько минут шипели друг на друга, но оба знали, кто в каменном лесу хозяин, а кому не было больше места под солнцем. Ведь мир как устроен? Ты либо самец, либо самка, либо опасность, либо еда. Самцы еще делились на слабых (их следовало бодать для напоминания при каждом удобном случае) и сильных, с теми велась борьба не на жизнь, а на смерть. Быть слабым не хотелось настолько, что кролень снова запищал под полотенцем и, увлекшись жалостью к самому себе, даже не почувствовал, что его вновь куда-то понесли. — Барин, он пищит чегой-то… — раздалось где-то над завернутыми в полотенце рогами. — Может, мыло в глаз попало? Чуть в тазу не утоп. — Это у него, Глаша, от душевных терзаний, — прозвучал голос тонконога. — Чего-чего? — Когда я его забирал, он как раз встретил собрата и, судя по прижатому хвосту и повисшим ушам, не вышел из этой встречи победителем. Не знаю уж, как они успели это определить. Так что у нас уже второй пациент с депрессией. Надоели, право слово. Снова придется измышлять какое-то чудовищное развлечение. Оставляй страдальца, буду лечить. — Вы уж того, полечите, постарайтесь, — кроленя опустили с высоты и вытряхнули из полотенца на пол, — а то жалко очень. Когда заботливая Глаша вышла, тонконог присел перед зайцем на корточки и словно в насмешку над сломленным воякой громко и протяжно затянул: — Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш! Кролень лишь подобрался и упрямо уткнулся носом в пол — именно такую смиренную позу надлежало принимать слабым самцам, чтобы их поменьше бодали. — Ах так? Ну, тогда применим смертельное оружие. — Тонконог был уже на карачках, неудобно согнувши длинное тело. Он вдруг вытянул в сторону ушастого руку, сложенную в кулак, но с оттопыренными крайними пальцами. — А вот я тебя забодаю, забодаю, забодаю! Человечья конечность оказалась перед самой мордой зверя, да еще пару раз обидно ткнула вытянутыми пальцами в бок. Тут уж никакого смирения у кроленя не хватило. Он поднял голову и предупреждающе издал тихое: — Кы-ш? — Кыш-кыш, — обрадованно подтвердил тонконог и ткнул зайца сильнее. Битва за новое жилище продолжалась около получаса, пока кролень и его, надо признать, вполне достойный соперник не выдохлись. В итоге тонконог пропустил пару внушительных ударов по лодыжкам, повалился на спину и взмолился о пощаде. Все это действо оставило у зверя удивительное ощущение одержанной победы и радость завоевания новых территорий. — Да ты отличный снаряд для моих тренировок, — прошуршал человек, очевидно взывая о снисхождении к своей слабости, — знай себе уворачивайся. Кролень презрительно фыркнул и повернулся к нему хвостом, что означало позволение жить рядом, но не отбрасывая тень на величественные рога главного самца в стаде. Заячья память была не длиннее его хвоста, но все ж не такая короткая, чтобы собственное поражение изгладилось из нее слишком быстро, тем и объяснялось удивительное снисхождение к проигравшему. — Я же просил избавиться от этих двоих… А вы на коляске по городу с ними раскатываете, да еще подарки принимаете! — На пороге неожиданно появился незнакомый двуногий, мелкий, со сложенными впереди конечностями. — Если бы от ухажеров вашей матушки можно было избавиться при помощи одного только недовольного лица, вы бы преуспели и без меня, юноша. Хотите быстрых результатов — извольте помогать. — Заяц почувствовал, что его снова поднимают над полом, и, не успев даже взбрыкнуть, оказался в руках мальчишки. — Во-первых, присмотрите за кроленем, пока я езжу по делам, и раздобудьте ему свежего мясца, чтоб не сбежал на охоту. А во-вторых, сейчас я напишу письмо, отнесете на угол Каретной. Перед церковью на паперти спросите Тимошу Шустрого. Только скажите, что от меня, а то еще останетесь без карманных денег и вашей замечательной курточки с начищенными пуговицами. Тимофею передайте, что нужно найти художника в разноцветном шарфе, отдать письмо и забрать завтра ответ. Хорошо быть полновластным хозяином каменного дома и господином над проживающими в нем двуногими. После блистательно одержанной победы над черным человеком кроленю теперь даже охотиться не приходилось. Мясо и вечером, и утром ему принесли уже не только убитым, но и освежеванным (кому-то из человеков пришлось изрядно побегать за добычей — куски были жирненькими и крупными). Спать уложили как истинного вожака, под теплой стенкой, с блюдечком молока перед носом, а добрая Глаша еще с полчаса гладила шерсть (жаль, что двуногая и большая, а так отличной была бы кроленихой). К утру заяц уже окончательно утвердился в мысли, что новое каменное жилище гораздо лучше амбара и случившееся с ним приключение следует рассматривать как подарок судьбы. Поэтому появление знакомого рыжего двуногого нисколько его не обеспокоило, тем более что в тот момент был предмет, требующий большего внимания. Тонконог устроил каверзу: взял да и прыснул в морду своему новому предводителю чем-то едким и пахучим. От неслыханной наглости и явного неповиновения кролень сначала пришел в изумление, но потом стало не до того, в носу засвербело так сильно, что зверь все никак не мог прочихаться. А уж когда черный вновь стал тыкать в сторону зайца конечностью с растопыренными пальцами, стало ясно, что в доме назревал бунт. Не мог человек смириться с поражением, требовал повторного поединка. Хоть с обонянием, хоть без, рогатый был готов защитить свой новый статус, миску молока и Глашу, ее приносившую. Он разбежался и, верно, сделал это настолько грозно, что противник устрашился сию же секунду и в знак крайнего уважения продемонстрировал, что готов хоть на руках носить нового хозяина. То-то же! Дальше было неинтересно. Люди еще немного покричали, пошумели, а затем, к счастью, все лишние покинули дом. Стало тихо. Чувствующий свою вину тонконог подкрался к рогатому, наклонился и, видимо стараясь умилостивить победителя, вдруг достал из кармана знакомую серебряную табакерку. Раскрыл… Снова пахнуло ягодной сладостью и весной, родными лесами и напитавшимся влагой мхом. Уши зверя против воли встали торчком. — Вот и все, больше никаких беглых кроленей. Теперь будешь законопослушный гражданин. — Тонкие человеческие пальцы чиркнули спичкой и подожгли кусочек персикового меха, находившийся внутри. Запахло паленой шерстью, да так едко, что, когда запах развеялся, в каменном доме еще долго стоял дух кроленьего гнезда. Тест второй. Сокровище фуцанлуна Иннинг второго теста Пышноусый мужчина сосредоточенно ковырялся в сложном механизме на столе и даже не вздрогнул, когда раздался дребезжащий звонок телефона, хотя в тихой комнате звук казался резким и неприятным, лишь вздохнул — потянулся к трубке. — Слушаю. — Альберт Марсельевич, доброго здоровьичка. Как Мальвина Фирсовна поживают? Как детки? — елейно отозвалась трубка. — Пантелеич, ты мне эти реверансы прекращай, — строго оборвал мужчина. — Если есть чего докладывать, говори по форме, без расшаркиваний. — Слушаю-с, ваш превосходительств! Есть без реверансов! — полунасмешливо ответили на том конце провода, безбожно глотая слоги. — Тут такое дело: вчера под Миргородом связного взяли. У него на тебя, кстати, изрядная папочка была. Говорил я тебе: внимательней со своим окружением. Но молчит, ирод, агентов не выдает — уж мои молодцы и так и этак старались. Тебя требует… — Зачем? — Дак откуда ж мне знать? Ты бы приехал, Марсельич, авось расколется. Не в службу, а в дружбу. — Приеду. Только домашним как сказать? — Командировочка-с. Оно и для дела надежней будет. Тест второй. Сокровище фуцанлуна I На углу Аптекарской и Красной улиц стоял занятного вида молодой человек. Несмотря на одежду рабочего, он держал в руках свежий «Заречный листок» и с такой внимательностью изучал последнюю страницу, что случайным прохожим оставалось только делать абсурдный вывод: трудяга читает. То был Лутфи Кусаев — юноша действительно грамотный, но при этом, к сожалению, патологически безработный. Самое обидное, что не слыл Кусаев ни лодырем, ни дураком, не тащил всего, что плохо лежит, не болтал о чем не следует — оттого даже умение читать не портило общей положительной картины. Но между тем любой лентяй и мошенник вокруг был при месте, один Кусаев оставался не у дел. И все из-за маленького Лутова секрета. Не секрета даже, а физиологической особенности, прознав про которую нетерпимые хозяева тут же вышвыривали его за дверь. Хотя об этом чуть позднее, сейчас заглянем парнишке через плечо (пусть воспитанные люди так и не делают, но с героями книг можно не церемониться) и прочтем короткое рекламное объявление. «Требуется камердинер. Обращаться по адресу: Пекарский пер. д.21, боковой флигель. Спросить доктора Бенедикта Брута», — в который уже раз перечитывал Лутфи, старательно шевеля губами. Доктор — это прекрасно. Врачи спокойны, аккуратны, обстоятельны и образованы, а хозяева-врачи к тому же еще и бесплатны. Да и иностранец жалование поставит больше, а многим национальным русским слабостям не подвержен. Одно только смущало в этом кратком объявлении — загадочное слово «камердинер», и поэтому, в нерешительности потоптавшись на месте минут пять, Кусаев отправился к самому мудрому из своих знакомых. Дядюшка Абади держал мелочную лавку, в которой среди прочего товара затесалась полочка с книгами, а оттого слыл человеком просвещенным и собирал у себя не только покупателей, жаждущих шпилек и мыла, но и таких «искателей истины», как собственный племянник.