— Уже чувствую, что мне будет у вас уютно. Хоум, свит хоум! Это, май дир, новейшая наука, маркетинг. До Князьгорода она пока не дошла. — Вы правы, Бенедикт, в Великороссии пока еще не придумали ничего, что могло бы объяснить ваш наряд, — серебристо засмеялась женщина. Пусть новый жилец хоть в клоуна рядится, лишь бы с оплатой не запаздывал. — Ноу-ноу-ноу, Анфиса Ксаверьевна, итс э мэттер оф тайм. Все очень просто. Чем больше я поражаю воображение людей, тем больше вызываю любопытства. Уверен, что скоро соседи спросят вас, кто я такой и чем занимаюсь. И вы им ответите… — Мне и самой интересно, чем вы занимаетесь. Должно быть, этой новой наукой психологией, я читала в одном журнале… — …и вы им ответите с гордостью, что у вас поселился один из лучших криптозоологов в мире! — Но если вы зоолог, почему тогда сказали, что вашим соседям нельзя держать мелких животных? — спросила Анфиса Ксаверьевна, еще не до конца понимая страшный смысл только что услышанного. — Потому что крупные имеют дурную склонность их есть. Вот это поставьте сюда, — отвечал иностранец, не отрываясь от руководства переездом. — И я не зоолог, я криптозоолог. — А это большая разница? — Гигантская. Вы скоро убедитесь, когда она, попыхивая огнем и блестя чешуей, случайно заползет к вам в спальню. Книги в кабинет вон к тому шкафу, — продолжал командовать мальчиками сэр Бенедикт, проявляя при этом недюжинный педагогический талант. — И если ты еще раз засунешь в рот чучелу мантикоры палец, то хоть зубы ей почисти, что ли, а то ж как сдохла от отравления, никто так и не удосужился. — Зачем вы меня пугаете, хотите, чтобы и тут вам отказали от квартиры? — возмутилась домовладелица, которой одновременно не хотелось лишаться и покоя, и выгодного жильца, но женщина пока не решила, что ей все-таки дороже. — Хочу подготовить вас к рискам, связанным с моей профессией. Анфиса Ксаверьевна обожгла его грозным взглядом, которого никак не ожидаешь от нежной блондинки, уперлась руками в бока и с мудростью, доступной немногим, решила проблему. — Что ж, тогда и вы должны быть готовы к рискам, связанным с вашей профессией. За каждое животное, оказавшееся на втором этаже, на вас будет налагаться штраф в размере четверти от суммы ежемесячной аренды. — Мы так не договаривались! — отпрянул от нее Брут. — Тогда самое время подписать договор. Еще девчонкой Анфиса Ксаверьевна (тогда-то просто Анфиска Сарафанова) была бойкой на язык и могла так заговорить праздно зашедшего в тятенькину лавку покупателя, что несчастный выходил из ее дверей с ненужной ему штукой шерстяной материи и рулоном кружев. Именно там оборотистая девица и познакомилась с будущим мужем, офицером Феликсом Рафаиловичем Любчиком, и уболтала справного красавца настолько, что тот вместо материи на шинель унес и из лавки, и из купеческого сословия саму Анфису. Правда, когда стала она офицерской женой, тут уж пришлось молчать — не дай бог, чего-нибудь неуместного скажешь. Сейчас чутье подсказывало домовладелице, что с сэром Бенедиктом, несмотря на его рыцарское звание, слишком церемониться — себе во вред, ибо из рыцарского в нем пока была замечена только приставка перед именем, ну и, пожалуй, странная тяга к драконам, которые теперь глядели со множества фотографий, наводнивших дом. Иностранец то ли понимал по-русски хуже, чем говорил, то ли, что гораздо вероятнее, мнил себя большим оригиналом. Когда с составлением договора было покончено — а в этом деле Анфиса Ксаверьевна тоже разбиралась неплохо, не забыв и про возможную порчу имущества, и про другие виды урона, а также предусмотрительно прописав свое право на тишину после девяти вечера, — не обговоренным остался всего лишь один небольшой нюанс. — Сколько с вами будет слуг? В доме одно помещение для прислуги при кухне и одно на чердаке, но, если понадобится, я могу забрать Глафиру на свой этаж. — Вы думаете, я доверил свое имущество уличным мальчишкам потому, что забочусь о том, как бы не перетрудился мой камердинер? — почти натурально удивился Брут. — Так что же… у вас совсем нет слуги? — не поверила Анфиса Ксаверьевна. — Что значит «совсем»? Если его нет, то, конечно же, его нет целиком… хотя последний идиот ушел от меня не вполне целым, — задумчиво протянул иностранец. — Сегодня утром сбежал, бродяга. Переезд, знаете ли, дело не для слабонервных. — А сколько он у вас прослужил? Сэр Бенедикт возвел глаза к потолку, что-то напряженно высчитывая. — Четыре дня и двенадцать часов. — Вы серьезно? — Анфиса Ксаверьевна всплеснула руками. — Согласен, этот малый шел на князьгородский рекорд, большинство и того не продержались, но упаковка хомячка-троглодита и потеря части мизинца его доконали. Можно подумать, мизинец у него один! Не беспокойтесь, я уже послал в агентство домашней прислуги новый запрос. Уже к вечеру мне пришлют кого-нибудь более ловкого… ну или чуть менее трепетно относящегося к собственным пальцам. III И действительно, буквально через час на пороге флигеля в Пекарском переулке появился долговязый молодец с франтовато повязанным на шее платком и, видно, оттого с крайне развязными манерами. Анфиса Ксаверьевна немедленно провела его в комнату, уже вставшую на путь преображения в кабинет криптозоолога, и застыла у входа, пытаясь понять, чем так запугивает своих камердинеров иностранец. Со стороны казалось, сэр Бенедикт вел себя вполне сносно: обращался ко всей прислуге на «вы», считая, что тем самым воспитывает в ней чувство собственного достоинства. Правда, те же соображения нисколько не мешали ему ежесекундно оскорблять это свежевозникшее чувство. Но мало ли богатых самодуров в Князьгороде? И никто из них, между прочим, не страдал от отсутствия лакеев или горничных. Присланный парень был странным: обладал каким-то неуловимо убегавшим вдаль взглядом, через слово называл Брута «вашим благородием» и при каждом ответе кланялся, чем почти мгновенно столкнул криптозоолога в пучину сарказма. — Бог забыл выдать вам позвоночник? — спросил иностранец. — Отчего вы так вихляете? — От усердия-с, — заявил молодой человек и вновь поклонился. — Лучше проявите его, распаковывая мой гардероб, — махнул рукой на слугу иностранец, отпуская. — Жуковат для такого дела, — поставил свой диагноз доктор, когда за новым камердинером хлопнула дверь. — Хотите поспорить, скольких рубашек я потом недосчитаюсь? — Мне кажется, вы слишком придирчивы, — укоризненно сказала Анфиса Ксаверьевна, думая про себя, что вряд ли даже самый жуковатый слуга на свете польстится на безумный гардероб ее постояльца. — Зато вы чересчур неразборчивы, май дир, не забывайте, утром я видел вашего кавалера, — не остался в долгу сэр Бенедикт. — А я что-то не видела у вас жены или невесты, — парировала домовладелица и по тому, как скривился англичанин, поняла, что мяч был отбит удачно и теперь перевес по очкам на ее стороне. Первым, что сделал жуковатый малый, выйдя из кабинета своего нового хозяина, был шлепок по внушительному тылу Глаши, подметавшей в коридоре сор, оставшийся после стремительного водворения криптозоолога. Посему, самый краткий срок службы камердинера у сэра Бенедикта не составил и пяти минут — ровно столько понадобилось горничной, чтобы отметелить наглеца веником так, что о выполнении им каких-либо обязанностей не могло быть и речи. Вышедший на шум Брут посмотрел на разрумянившуюся от стараний девушку с уважением, а на поверженного кандидата в камердинеры со злорадством. — Айм соу сорри, дир Гласша… кхм… Мне так жаль, что я принес в этот чистый дом столько грязи. Если не трудно, уберите в коридоре. — И сэр Бенедикт недвусмысленным взглядом указал на валяющегося на полу нахала. — Та мне несложно, барин, — по-простому сказала Глафира, взяла поверженного за шиворот, тот только что на цыпочки не привстал (горничная была девка рослая, не всякому мужику дотянуться), да так и выкинула за порог. Разбирать гардероб жильца, занимавший бесконечные сундуки и кофры, пришлось Анфисе Ксаверьевне и Глаше. Сам владелец сих несметных и по большей части черных богатств под предлогом сочинения запроса на нового кандидата в камердинеры участия в развлечении не принимал, лишь наблюдая за происходящим через открытую дверь в кабинет. — Анфиса Ксаверьевна, даже если вы будете гипнотизировать этот жилет еще целый час, сам себя он в шкаф не уберет, — внезапно заметил иностранец, взглянув на застывшую домовладелицу поверх оранжевых очков. Вдова смущенно повесила черный, с вышитыми серебряной нитью дракончиками, предмет гардероба, но уже следующий сюртук, словно костюм экзотической танцовщицы, обшитый по краю подрагивавшими от малейшего движения воздуха перьями, привел ее в новое замешательство. — Кстати, мне нужно будет присмотреть себе в Князьгороде портного, — сообщил ей через проем Брут. — Непременно, — медленно проговорила вдова, найдя в себе силы отвести взгляд от сюртука. — И я обязательно пойду с вами. — Боитесь, что он меня обманет и навяжет немодный костюм? — спросил иностранец, откладывая записку в сторону. Определить, шутит он или нет, по тону голоса было абсолютно невозможно. — Скорее наоборот, что ему это не удастся. — Анфиса Ксаверьевна тем временем наткнулась на коллекцию очков, все они были одинаково круглыми, но со стеклами разного цвета: голубыми, зелеными, розовыми и фиолетовыми. Как ни странно, ни одних черных среди них не нашлось. Бенедикт Брут тем временем достал обычный докторский саквояж и, открыв его, с противоестественно милой улыбкой заглянул внутрь, проговорил что-то ласково, надел перчатки из толстой кожи и извлек на свет небольшого грызуна с богатой красно-коричневой шерсткой. Домовладелица с горничной переглянулись. — Это тот самый хомячок, который откусил вашему слуге палец? — осторожно спросила Анфиса Ксаверьевна. — Ну уж не откусил… так, лишь попробовал, — кивнул Брут, пересаживая зверька в заранее приготовленный ящик, оснащенный лишь парой крохотных отверстий для внутренней вентиляции. — А от чего вы его лечите? — Горничная подошла ближе и с любопытством заглянула в одну из дырок. — От депрессии, Глафира, от депрессии. — Неужели? — недоверчиво протянула Анфиса Ксаверьевна, много слышавшая о такой болезни, но подозревавшая, что все это выдумки не приставленной к делу публики. Не страдали неведомым недугом ни томные поэтические юноши и влюбленные в них гимназистки, ни тем более какой-то хомячок. — Вы знаете, троглодиты обычно живут большими колониями в тесных норах в скальных породах… — Так что же, это у него от одиночества? — Ах ты, бедненький, — тут же засюсюкала Глаша. — А давайте принесем ему хомячиху! Я в зоомагазине на углу видала, рыженькая такая, колесо крутит. — Это можно, — одобрил Брут. — Та хомячиха как раз ему по размеру будет. Но вы не дослушали… Троглодиты селятся кучно, чтобы справляться с большой добычей. А тут ему хозяин от щедрот русской души целую куриную ногу, да еще с бедром, сунул. Ну грыз он ее, грыз, день, два, а потом та испортилась… Вот и результат. А хомячиху можно, она маленькая, как раз ему будет. Напряженную атмосферу, повисшую в комнате после этого заявления, разрядил высокий мальчик (еще не юноша, но уже и не ребенок), появившийся на пороге комнаты. При виде сэра Бенедикта острое личико его вытянулось еще больше, взгляд голубых, как у матери, глаз стал оценивающе цепким, вовсе не подходящим для воспитанника дворянского лицея. Сэр Бенедикт тоже замер и рассматривал сына домовладелицы, сдвинув круглые очки на нос. — Здрасьте, — сказало чадо, которое при ближайшем рассмотрении оказалось взъерошенным, с подозрительно припухшими глазами и розовым носом. — Познакомьтесь, Бенедикт, это мой сын, Матвей, — с преувеличенной гордостью, будто ей выпала честь представить светило мировой науки, произнесла Анфиса Ксаверьевна. — Матюша стал одним из лучших по предварительным экзаменам, поэтому ему позволили несколько дней провести дома. Матюша, это сэр Бенедикт, я сдала ему комнаты. — А где Маслов? — недружелюбно спросил подросток, поставив под сомнение результат своего экзамена по этикету. — Ушел, Матюша, давно ушел.