Воинственный диалог Марго и Виталия так зарядил атмосферу в машине, что мы с Павленко лихорадочно искали тему, чтобы разрядить ее. Павленко оказался находчивей и стал травить анекдоты про армию. Сначала чувствовалось, насколько наш смех был напряженным, как отголосок грозного спора, но постепенно он становился все более раскованным. Виталий подхватил инициативу Павленко и стал рассказывать смешные истории из своей армейской жизни. В конце концов, у всех отлегло от души, и Марго даже посылала редкие улыбки Виталию, когда он комментировал анекдотические ситуации, происходившие с ним во времена оные (армейские). Так, переходя от слов грозных к словам добрым, мы подъехали к границе и удача нам улыбнулась: наши «ксивы» возымели действие и нас пропустили как наши, так и сопредельные пограничники. Я успела в окошко заметить вереницу машин и автобусов, ожидавших проверки, и небольшую очередь граждан, пересекающих границу пешком. Судьба распорядилась так, что по обе стороны границы на небольшом расстоянии друг от друга жили и дальние и близкие родственники, в советские времена не подозревавшие, что однажды их селения окажутся в разных государствах. В новые времена они вынуждены ходить друг к другу в гости, только при наличии паспорта. С этим документом они в последние годы, казалось, вообще не расставались, потому-то у многих он имел жутко потрепанный вид, не в пример старым советским паспортам. Благо, жителям приграничных территорий разрешили пересекать кордон по общегражданскому, а не заграничному паспорту. Радует, что государство хоть иногда принимает решения в интересах своих граждан, а не в угоду мифическому Порядку! Разве Порядок является таковым, если он не единичным гражданам, а всему населению портит жизнь? Я служу в прокуратуре, а прокуратура служит Закону, но полагаю, что не общество надо подгонять под законы, а наоборот – законы под общие интересы людей. Прав был мудрый Джефферсон, когда утверждал, что «законы пишутся для обыкновенных людей, поэтому они должны основываться на обыкновенных правилах здравого смысла». Жаль, что порой именно этого здравого смысла и не хватает нашим законодателям. Глядя на ту обстоятельность и массивность, с какой обосновывались наши погранично-таможенные посты, не верилось, что когда-то мы обходились без них. Эти времена казались уж очень далекими, настолько они не походили на нашу сегодняшнюю жизнь. Моя сестра с семьей проживает на сопредельной территории, точнее, на той ее части, которая отделилась от признанного государства, провозгласив свой суверенитет. «Самопровозглашенная республика» – так сейчас называют такие образования. Их немало. Весьма распространенный после распада СССР сепаратизм, который дотошно исследуют ученые, над которым ломают голову политики, и которым умело пользуются прохвосты и с одной и с другой стороны. Разрешить безболезненно такие конфликты пока не удалось никому. И вряд ли удастся. Уж очень много животрепещущих интересов замешано в этом политическом тесте. Послевузовское распределение занесло мою сестру в ближнее зарубежье, которое тогда еще не было таковым. Она обжилась, завела семью и никак не ожидала, что в один миг ее от меня и родителей отдалит не только весьма условное расстояние (двести километров!), но и отделят реальные и безусловные пограничные столбы. Сейчас, приезжая ко мне в гости, она проходит семь(!) пограничных постов, на каждом из которых одинаковый лейтмотив: «Добрый день! Проверка документов! Приготовьте паспорта!..» и масса потерянного времени. Помню, когда развод советских государств только начинался таких постов у нас было только два и то мы возмущались и негодовали по их поводу, а наш Президент, как раз тогда баллотировавшийся на свой первый срок и приехавший в наше захолустье со своей предвыборной кампанией, искренне поддерживал наше возмущение и клятвенно заверял, что с соседями можно договориться и упростить процедуру пересечения границы. Сейчас у Президента истекает уже второй срок, а у нас вместо двух постов – семь! Нестандартная у Президента интерпретация понятия «упростить» и наглядный пример избирателям того, стоит ли верить предвыборным обещаниям. Пограничные страсти не отпускали. Марго вспомнила о моей сестре, живущей за тем самым кордоном, который мы только что преодолели, и профессионально поинтересовалась, какие паспорта у нее и ее домашних. – У них наше гражданство – ответила я и рассказала о перипетиях сестры и ей подобных по получению гражданства, – паспорта получали в посольстве. Сестра рассказывала, что нервов и сил, и здоровья, и времени, и денег потрачено было немерено. Да у них там почти все так пробивались, через посольство и доказывая свои основания на гражданство, – я усмехнулась, – люди вдруг оказались за границей и должны были доказывать, что они свои. Ведь многие в свое время там оказались не по своей воле. Когда была нужда в их рабочих руках на больших стройках, то их особо не спрашивали, комсомольские или партийные путевки в зубы и – вперед! Выполнять задачи Партии и Правительства! Нужны были молодые специалисты, тоже особо не церемонились: послевузовское распределение и, как минимум, три года трудись на благо государства там, куда оно тебя направило. А сейчас новые государства от того, советского, открещиваются, как будто от истории можно отказаться, и людям приходиться обивать всевозможные пороги и слезно доказывать свое право на Родину. Марго сочувственно кивала в знак согласия со мной и с моим негодованием относительно такого хладнокровного бессердечия со стороны властей, а я продолжала жаловаться словами своей сестры: – А очереди возле посольства, сестра рассказывала, просто преогромнейшие были, причем, внутрь, то есть во двор, совсем не в помещение, никого не пропускали. Люди стояли перед воротами, как подаяния просили. И так изо дня в день под открытым небом в любую погоду – снег, дождь, жара… Посольские даже не пытались эту толпу хоть как-то организовать, я уже не говорю о том, чтобы создать людям хоть какие-то условия для такого длительного ожидания. Люди сами вели списки, как в советские времена в очереди на мебель. Регулярно надо было отмечаться. А как это сделать, если ты не в столице живешь, а на периферии, да еще непризнанной? Нанимаешь проворного местного удальца, и он за отдельную плату (неплохой бизнес, да?) за тебя в положенные дни отмечается. И так, пока твоя очередь не подойдет. Представляете, когда она может подойти, если ты в очереди тысяча сто двадцать пятый, а посол в приемные дни принимает максимум пять человек, а приемных дней у него всего два в неделю?.. Наконец, проходит и это ожидание и ты, тайно радуясь, попадаешь на прием к послу или его помощнику и вдруг узнаешь, что тебе какой-то бумажки не хватает или чьей-то подписи, или какого-то штампа или еще чего-нибудь, и все у тебя начинается заново… Марго продолжала сочувственно кивать мне, как будто все рассказанное происходило со мной, а не с моей сестрой и с другими людьми, проживающими на той непризнанной территории и обреченными не только на такие, но и на массу других проблем. Павленко, комментируя мое повествование, сказал, что такой дурдом у нас при любой власти, как бы она себя не называла – монархическая, коммунистическая или демократическая. Марго и с ним согласилась, кивнув ему в ответ и сказав, что чиновники всегда и везде одинаковы. При этом надо было понимать, что себя Марго к этим бюрократам не причисляла. Мне показалось, что та же мысль легла тенью на лица Виталия и Павленко, но все мы, понимая курьезность ситуации, интеллигентно промолчали. Тем временем мы подъехали к знаменитым «трем столбам», которые служили своеобразными воротами в город и открывали подступы к нему. Мы стали договариваться, кого, где выбросить, а также о том, в какое время и в каком месте мы встретимся для обратного пути. Меня Виталий высадил перед зданием экспертно-криминалистического отдела, предварительно выудив из меня согласие пообедать с ним. Мы договорились встретиться в два часа дня на каштаново-платановом Приморском бульваре, надеясь, что к этому времени каждый из нас успеет решить свои дела. Я обратила внимание, что Виталий заметно нервничает, и пожелала ему удачи. Все-таки, аудиенция ему предстояла серьезная. Криминалисты ничем особенным меня не удивили, сообщив, что на охотничьем ружье (по делу Вальева) обнаружены отпечатки пальцев обоих братьев. Другого я и не ожидала. Забрав заключение, и не вдаваясь в личные беседы с экспертами, я помчалась в иные экспертные организации, заключения которых были мне нужны по другим делам, находящимся в моем производстве. Так как эти организации были разбросаны по всему городу, то мне пришлось мотаться, пересаживаясь с трамвая на троллейбус, с троллейбуса на автобус, с автобуса на маршрутку и так далее, перемежая это все разговорами с экспертами, улыбками незнакомым мужчинам в транспорте, которые хоть и редко, но задерживали на мне свой любопытный взгляд. Мне вспомнилась героиня одного романа, которая произносит обреченную фразу: «На меня больше не оглядываются мужчины…» и подумалось, что время пока жалеет меня и, как забралом, защищает от этой обреченности. Странно, но женщинам приятно внимание именно незнакомых мужчин, причем эти мимолетные взгляды, порхающие на губах улыбки нужны не для предчувствия некоего будущего романа, а для того, чтобы продолжать ощущать себя женщиной. Женщиной, из-за которой теряют голову и… не только голову. Последним пунктом моих городских путешествий была родная контора – областная прокуратура. Добравшись до нее, я намеревалась быстро отдать бумаги шефа и, не задерживаясь, отправиться на условленную встречу с Виталием. К тому же времени до этой встречи оставалось немного, а мне еще топать до бульвара приличное расстояние. В отделе, где благосклонно приняли бумаги шефа, меня попытались задержать просьбой прокомментировать кое-какие цифры в этих документах, но я, сославшись на свою неосведомленность, так как являюсь следователем, увернулась от длительного профессионального общения и, выйдя из серого здания прокуратуры, весело направила свои стопы к намеченному пункту встречи, засматриваясь на красоты любимого города. Благо, нахлынувшее беззаботное настроение позволяло замечать старинные украшения двухсотлетних зданий, своенравно соседствующие с современным стеклянно-металлическим авангардом и кокетливой пластикой городских лавок. Город менялся на глазах и, несмотря на яркую вызывающую броскость и вычурность некоторых новшеств, он нравился мне все больше и больше. Возле памятника основателю города на изящной скамейке сидел Виталий. Я постаралась подойти незаметно, и мне это удалось. Только присев рядом с ним, и намеренно легко задев его локтем, я дала знать о своем присутствии. Виталий оторвал взгляд от созерцания ослепительного белого лайнера, смело расположившегося на берегу морского вокзала. Морвокзал отстоял от Приморского бульвара на большом расстоянии, но так как бульвар раскинулся на возвышенности, а морвокзал в низине, то последний был виден как на ладони и все, что к нему причаливало, приятно поддавалось взору. – Ты сейчас похож на Ассоль, которая мечтает узреть алые паруса. Мужчине, нацеленному на карьеру, такие взгляды не к лицу, – назидательно выговаривала я Виталию, пытаясь одновременно найти на его лице ответ на другой вопрос, но мне это не удавалось, а он, видимо, понимая это, умышленно затягивал с ответом. – Когда-то в детстве, как и многие мальчишки этого города, я мечтал стать капитаном и управлять вот таким великолепием, – Виталий кивнул в сторону лайнера. – Что же заставило тебя изменить своей мечте? – проявила я интерес к его словам. – Сначала страх… – не глядя на меня, отвечал Виталий. – Что?! – мое удивление было искренним. – Как-то в детстве, пацанами, мы прыгали с высокого обрыва в море, и… я чуть не утонул. Потом долго боялся воды. Вдруг очень тихо и совсем для меня неожиданно Виталий прочитал: Я с детских лет боюсь глубин. С тех пор, как со скалы когда-то Из всех мальчишек я один Нырнул в пучину водопада. Не знаю, есть ли в мире глубина Такая, как у ясных глаз твоих: Никак не доберусь до дна, Никак не выберусь из них. – Неужели сам сочинил? – продолжала я удивляться Виталий отрицательно мотнул головой и добавил: – Однокашник, Юрка Шамаев, – и довольно пристально посмотрел мне в глаза. Именно из-за намека, сквозившего в последних строках стиха, я решила вернуться к началу нашего разговора и уточнила: – А когда страх прошел, то что, все-таки, повернуло твою мечту вспять? – Любовь… – вернулся к теме, которую я старательно обходила, Виталий, – в школе, в классе восьмом я влюбился в девочку. Первая любовь… – Так поздно? – решила пошутить я, а Виталий только криво усмехнулся в мою сторону, демонстрируя уязвленность моей снисходительной и неудачной шуткой. – У девочки отец был мотористом на каком-то судне, ходил за границу, по морям-океанам… Иногда мне кажется, что я в нее влюбился из-за ее отца, так интересна мне была его жизнь моряка… – продолжал Виталий начатую тему. – Однажды он ушел в плавание и не вернулся. Вот тогда она с меня и взяла слово, что я ни за что не выберу профессию, связанную с морем. Так до сих пор и держу слово… – А что же девочка? – разжег Виталий мое любопытство. – А девочка выросла и… благополучно вышла замуж за одного из моих дворовых друзей. За капитана дальнего плавания, – рассмеялся Виталий и добавил, – то ли шутка, то ли ирония судьбы… – Ты жалеешь о данном слове? Или о девочке? – Я не жалею ни о чем. Просто, воспоминания почему-то всегда принято освещать с грустью, вот я и разыграл перед тобой сцену… – в глазах Виталия насмешливо плутало его вечное лукавство. – Ты, что все выдумал?! – возмутилась я. – Ужасно, ужасно, ужасно… – повторяла я, отстраняясь от него. Виталий весело улыбался и пытался убедить меня, что весь его рассказ сущая правда, но я уже не верила его словам, к тому же меня мучил вопрос, от которого я не могла отделаться: – Ладно, до біса[4] твою правду-кривду. Скажи, что твой шеф? – Через месяц приступаю к выполнению новых служебных обязанностей, – лаконично, словно строчку из приказа процитировал Виталий и развеял мучившее меня любопытство. – А посему, это дело надо обмыть. Вставай, – он бодро поднялся со скамейки и потянул меня за рукав. Я, хоть и с неохотой (так хорошо отдыхалось моим гудящим ногам), но поднялась. Мы направились в сторону ресторанчика, в котором собирались пообедать. – Виталий, я пить хочу… Давай по пути какой-нибудь воды купим, – меня давно мучила жажда и я решила возвестить о ней. – В ресторане и напьешься, – осадил меня Виталий. – Я не доживу до ресторана. Я сейчас здесь на мостовой свалюсь без чувств, – канючила я и вдруг узрела впереди, по ходу, здание забегаловки, распустившей свои щупальца по всему миру. – Зайдем в «Макдоналдс»… На пять минут… Только воды попить… – я ныла нудно и протяжно. Виталий сдался. Войдя в помещение, я сразу кинулась к стойке заказов, а Виталия попросила занять свободный столик у окна. Он попытался, было, изменить рекогносцировку и распределить роли по-своему, но я так фыркнула ему в лицо, что он не решил ослушаться. Когда я принесла себе минеральной воды, а Виталию чай и, сев за столик, с такой жадностью прильнула к заветной воде, вынув ненужную соломинку, что Виталий отвел взгляд от картины, которую он наблюдал в углу зала, и одновременно с раскаянием и состраданием во взгляде посмотрел на меня: – Я уже себя преступником чувствую, что пытался подвергнуть тебя такой пытке. Я сделала очередной жадный глоток и облегченно вздохнула: – Какое счастье, что Господь, кроме амбиций и служебного рвения, наделил мужчин еще и добрым сердцем, благодаря которому проявляется ваша способность хоть изредка давать верную оценку своим поступкам, – я утолила жажду и могла позволить себе полусерьезно-полушутя философствовать по поводу мужской натуры. Он же только наигранно процокал мне в ответ языком и опять перевел взгляд в угол зала. Что его так занимает? Я повернула голову вслед за его взором. За столиком, не обращая ни на кого внимания, сидела юная (очень юная!) парочка, причем она на коленях у него, несмотря на то, что стулья рядом были свободны. На столе «Кола». Они не разговаривали. Пили «Колу» и после каждого глотка целовались. – Интересно, они целуются между глотками «Колы» или пьют «Колу» в перерывах между поцелуями? – вопросительно оценила я увиденное. Виталий рассмеялся: – А это не имеет никакого значения. Они никого не видят. Для них не существует нас, с нашими осуждающими или поощряющими взглядами, с нашей моралью, любопытством… А ведь ты бы так не смогла? – перебил сам себя Виталий, как будто пытаясь спровоцировать меня на что-то. – Да, не смогла бы, – не поддалась я на провокации и вызывающе усмехнулась, опираясь на корни своего патриархального воспитания, – большой героизм: целоваться публично!.. – А ты? – продолжила я свое наступление, – можно подумать, ты бы так смог? – Сейчас – нет, а в их возрасте – смог бы, – спокойно резюмировал Виталий. – Ой, ли, – недоверчиво посмотрела я Виталию в лицо, – не хитри сам перед собой. Мы – другие. Нас воспитывали иначе: общественное выше личного, потому целоваться прилюдно неприлично. А чтобы так себя вести, – я посмотрела в сторону не унимающейся парочки, – надо родиться сегодня, в это время. – Ты жажду свою утолила? – спросил меня Виталий, видимо, решив не комментировать мой лекторский пыл. – Пошли, а то так и не дойдем до ресторана, а я есть хочу, – на очень твердой, даже требовательной, ноте закончил свою реплику Виталий. По дороге он предупредил меня, что в ресторане мы будем не одни, так как он пригласил своего старого студенческого приятеля. На мой вопрос, кто он, Виталий ответил коротко: