Кэш обхватывает меня за талию и переворачивается вместе со мной. Я оказываюсь на спине и развожу для него бедра. Я с радостью открываюсь ему, несмотря на тревожные звоночки в моей голове. Я знаю, что тороплюсь. Знаю, что спешу. Но ничего не могу с собою поделать. В конце концов, это мой Кэш. Для всех он недосягаемый демон, разрушающий все на своем пути. Но для меня он до сих пор остался мальчиком, который заботится обо мне с самого детства. Теперь он вырос и стал тем, от кого пылает мое сердце. Я прижимаюсь к нему, чувствуя под джинсами выпирающий бугор. Он трется об мой клитор через трусики, позволяя ощутить каждый дюйм его твердого члена. Я извиваюсь под ним и чувствую что-то еще… Кажется, это вибрация. У Кэша звонит телефон? Но он выбивает из головы все мои мысли. Кэш отрывается от моего рта и припадает к шее, пока его рука обхватывают мою грудь через сорочку. Его пальцы сжимают сосок сквозь тонкую ткань, и мне кажется, я не выдержу его поцелуев и прикосновений. Я отчаянно впиваюсь ногтями в кожу его головы и дергаю его за волосы. Должно быть, я настолько одержима, что готова затерзать Кэша до смерти. Телефон в переднем кармане его джинс не прекращает звонить. Кэш не отвлекается и целует меня в шею с таким напором, будто хочет дать понять, что только я для него имею значение. Он спускает по плечам обе бретельки и одним рывком стаскивает сорочку. Моя грудь и живот обнажаются перед ним, и меньше, чем через секунду Кэш обхватывает ртом сначала один сосок, а потом другой. Его язык проводит между ними линию, оставляя влажный след между грудями. – Блядь, как же мне этого не хватало, – в темноте раздается его низкий хриплый голос. Кэш принимается осыпать мой живот поцелуями. Жар загорается во мне каждый раз, когда его губы впиваются в мою кожу. Он устремляется от груди вниз живота и бешено разносится по всему телу. Я горю под его поцелуями и извиваюсь, прижимаясь своим чувствительным местом к его бедру. Кем я стала? Я не узнаю эту девушку. Эту бесстыдную и ненасытную незнакомку. – Посмотри на себя, – шепчет Кэш. – Ты трешься об меня, забывая о том, какая ты хорошая девочка. Он обхватывает мою шею, пока его вторая рука проводит вверх по бедру и останавливается в паре дюймах от края белья. – Ты же хочешь кончить, принцесса? – Да, – задыхаюсь я, и красный цвет заливает мои щеки. – Тогда раздвинь ноги шире. Покажи мне, какой ты стала мокрой, пока ждала меня. Я послушно выполняю его просьбу, предлагая ему больше себя. Я дрожу от предвкушения. В комнате вновь раздается приглушенный звук вибрации его телефона. Это первый раз, когда Кэшу кто-то звонит так долго и настойчиво. Я открываю рот, собираясь сказать, что Кэш должен ответить, но он отодвигает трусики в сторону и вводит в меня два пальца. – О, да, такая мокрая, принцесса, – Кэш приглушенно стонет, а я задыхаюсь от чувства наполненности. Мои глаза закатываются, а легкие отказывают. Кэш растягивает меня до предела, и ощущение полноты наносит жалящую боль. Но она отступает, когда Кэш потирает большим пальцем клитор, прогоняя все болезненные моменты. Все происходит слишком быстро, я не успеваю угнаться за своими ощущениями. Я прикусываю губу, но ее ловит Кэш. Его рот прижимается к моему, и я мгновенно отвечаю на его поцелуй. Наши языки переплетаются, я впиваюсь ногтями в его грудь и приглушенно стону, утыкаясь бедрами в его руку. Я подстраиваюсь под то, как его пальцы входят и выходят из меня, приближая наслаждение к высшей точке. За несколько секунд до развязки я вновь слышу жужжащий звук. Телефон продолжает звонить, но меньше всего мне хочется, чтобы Кэш останавливался. К моему счастью, он не делает этого и глубоко погружает в меня пальцы. Между бедер выстреливают фейерверки, и я извиваюсь. – Кэш, – мой рот приоткрывается в немом крике. Я произношу его имя, будто не знаю, куда мне деться от него и того удовольствия, которое он наносит каждым толчком своих пальцев. – Да, Ким, – Кэш смотрит на меня, и в полумраке спальни его рот изгибается в довольной и дерзкой ухмылке. – Кончи на мою руку. Кончи для меня, как хорошая девочка. Оргазм вспыхивает во мне, будто мое тело находится под его контролем. Я дрожу и поворачиваю голову, утыкаясь лицом в подушку. Спальня отца расположена в другом крыле дома, но ощущения настолько сильные, что я просто не могу молчать. Кэш дает мне время, чтобы перевести дыхание. Он вынимает из меня пальцы и приближает свой рот к моему уху: – Знаешь, я тут подумал, что твои конспекты слишком хорошие, – шепчет он. – Одного раза недостаточно. – Кэш… – произношу я одними губами. – Ты должен ответить… Твой телефон… – Достал, – заканчивает вместо меня Кэш, и в его голосе звучит раздражение. – Я вырублю его, чтобы он не мешал. Он быстро вытаскивает телефон из кармана, и в эту же секунду опять раздается жужжание. Кэш смотрит на экран и тихо ругается под нос. – Это папа, – шепчет он. Кэш отвечает на вызов, и в тишине спальни я слышу пугающе мрачный голос его отца. Маркос произносит слова, от которых у меня стынет кровь. – Сынок, твоя мама… Ее больше нет. Инстаграм* – социальная сеть, проект Meta Platforms Inc., деятельность которой запрещена в России. Глава 19 «Не хочу слышать твой голос» – Отец Небесный, ты призвал нашу сестру Алессию Аматорио из этого мира к себе. Мы предаем ее тело земле, где оно найдет покой и приобретет последнее пристанище, – епископ Анджело громко произносит слова, но я слышу их так, будто нахожусь под водой. Я надеялся, что таблетки, которые Грейс выписал ее психотерапевт, начнут действовать. Но даже лошадиная доза не смогла избавить меня от мучений. Меня разрывает по швам от скорби. Но все мои страдания ничтожны по сравнению с тем, через что прошла мама, чтобы не травмировать нас. Она скрывала, что последние несколько месяцев принимала «Трамадол», а потом перешла на опиодные обезболивающие. Она скрывала, что отказалась от химиотерапии. Мама не хотела остаток времени проводить в стенах клиники. Она выбраланасвместо того, чтобы ухватиться за шанс и пройти лечение. Обо всем этом она написала в своей предсмертной записке: «Десмонд, Кэш, Грейс, вы – три моих сердца. И вы продолжите биться после того, как я уйду из этого мира. Но я навсегда останусь с вами. Я буду смотреть сверху и радоваться вашим успехам. Я буду грустить вместе с вами. Переживать вместе с вами. Искать приключения. Влюбляться. Рисковать. Ошибаться. Я пройду ваш путь вместе с вами и проживу еще три жизни. Меня ждут три увлекательных путешествия. Они все будут разные, как и вы – три моих сердца. Я знаю, что вы будете винить себя в том, что я совершила. Я прошу вас: не делайте этого! Мне в любом случае не избежать смерти. Я не могу повлиять на исход. Зато я смогла повлиять на то, как прошел остаток моей жизни. И это время оказалось для меня величайшей наградой. В свои последние дни я видела ваши улыбки, слышала ваши голоса, смеялась вместе с вами и плакала. Я смогла увидеть первую любовь одного из вас, и теперь я самая счастливая мама. Но с каждым днем мне тяжелее держаться. Я не хочу, чтобы вы запоминали меня слабой, измученной и опустошенной. Я не хочу, чтобы ваши сердца страдали вместе со мной. Простите меня, но я больше не могу справиться с болью. Пожалуйста, примите и поймите мой уход. Это мой выбор и мое решение. Мне повезло, что я провела последние дни жизни рядом с вами и смогла попрощаться. Теперь я стала свободной и под конец прошу у вас только одно: пообещайте мне, что будете счастливы. Я люблю вас навечно! А.А.» Я смотрю на выкопанное прямоугольное отверстие в земле. Сжимаю кулаки и презираю самого себя. Я слепой идиот, и мне нет прощения. День ото дня маме становилось все хуже и хуже. Она неоднократно покидала семейные ужины из-за приступа головной боли. У нее часто случалась одышка, но мама говорила, что это осложнения после простуды, которую она подхватила во время поездки в Монблан. Каким же я был кретином, раз во все это верил! Если бы я или мои родные вовремя заметили первые тревожные сигналы, мама была бы сейчас с нами. Я бы об землю расшибся, но уговорил ее пройти лечение. Несмотря на то, что папа сказал, что химиотерапия не принесла результатов на той стадии, на которой мама обратилась к врачам, мы бы все равно смогли выиграть время. Вместе мы бы одержали победу над горем. Но мы потеряли маму, позволив раку крови убивать ее день за днем. Могильщики опускают гроб, и раздаются всхлипывания и рыдания. Я падаю на колени, и мои кулаки погружаются в землю. Какая же она холодная. Холодная. Холодная. Неожиданно слабое тепло окутывает мою кожу. Чья-то рука крепко обхватывает мою сжатую ладонь. Я не могу повернуть голову. Я вообще не могу пошевелиться. Но по тонкому кольцу с россыпью бриллиантов на изящном пальце понимаю, что это рука Ким. – Прах к праху, пепел к пеплу, – напевает епископ. Благовония горят, небольшие клубы дыма быстро пропадают в утреннем морозном тумане. У меня перед глазами все расплывается. Толпа родственников сливается в одно темное пятно из черных костюмов, пальто и меха. На их фоне появляются кроваво-красные розы, и через мгновение цветы с глухим стуком падают на крышку гроба. Боковым зрением я замечаю, как по другую сторону от меня опускается на колени Десмонд. Брат наклоняется, прижимается губами к дереву и что-то бормочет. Я не могу услышать то, что он говорит. Но это первые слова Десмонда с тех пор, как он узнал о смерти мамы. – Я попросила Доротею испечь для вас то, что вы любите, – тихо говорит Ким, и я перевожу на нее взгляд. Она отпускает мою руку, что-то достает из кармана пальто и бережно кладет это на гроб. Из-за матовой непроницаемой обертки я не вижу то, что внутри. Но это не значит, что я не знаю. В каком бы ресторане ни оказывалась мама – она всегда просила подать к блюду свою любимую пышную лепешку, посыпанную базиликом и сыром. Мама говорила, что это ее любимая выпечка с детства, и она лучше наберет несколько лишних фунтов, чем откажется от нее. – Фокачча*, – хрипло говорю я. – Мне тоже стоило об этом подумать. Ким поворачивается ко мне, ее лицо красное и опухшее от слез. Наши взгляды пересекаются, и я замечаю, как в ее блестящих глазах вспыхивает еще один проблеск боли. Через несколько мгновений Ким отворачивается, будто ей невыносимо видеть меня таким сломленным. Цветы перестают падать на гроб, и наступает тишина, которую я по праву могу назвать мертвой. В тяжелом молчании я чувствую, как каждая пара глаз рода Аматорио просверливают мой затылок. Я вынимаю из кармана пальто цепочку, и моя рука неподвижно повисает в воздухе. Мне нужно положить в могилу то, что любила мама при жизни. Но я не могу этого сделать. Я, блядь, не хочу прощаться с любимой маминой вещью. – Кэш, положи цепочку в могилу, – шипит позади меня Грейс. Я оборачиваюсь и вижу, как епископ замолчал, а сестра сердито таращится на меня. Кроме нее родственники смотрят на меня либо с сочувствием, либо с предупреждением, либо с замешательством. Я знаю, что считается плохой приметой забирать себе вещи покойного. Но я даже не осознаю, как засовываю цепочку обратно в карман.