На последних строчках она три раза ударила кулачком в воздух. Дальше Арктур перестал слышать и разбирать слова, просто наблюдая за танцем на стульчике. Закончив, Лилия поклонилась и ловко соскочила с табурета. Все дружно захлопали в ладоши. Леда сидела рядом с Арктуром и толкнула его локтем в бок, чтобы тот тоже начал аплодировать. Парень быстро сообразил, что огорчать Лилию ни в коем случае нельзя, иначе снова начнется концерт горя и печали. Свободную сцену немедленно решил захватить Крокус, но он был гораздо ниже Лилии и никак не мог совладать со стулом. К нему подошел Поллукс, взял на руки и понес в сторону, но мальчишка заверещал, замотал головой, беспорядочно дрыгая руками и ногами. – Не надо, Поллукс, не надо! Оставь его. – Леда вскочила, и названный брат посмотрел на нее с тоской и сожалением. Он отнес малыша обратно и поставил на стул. Ребенок начал громко и невнятно что-то говорить. Арктур знал, что у детей страдает дикция, но, как ни прислушивался, не мог разобрать ни единого слова – одно гуканье младенца. Видно было, как Крокус старается, пытается жестикулировать, наклоняет голову и тянет «а-а-а». – Он не говорит. Совсем, – шепнула Леда, наклонившись к Арктуру, и он почувствовал, как от нее исходит приятный нежный аромат мяты. – Травма при родах или что-то внутриутробное. Точно не знаю, но он не говорит и многого не понимает. Однажды мы его потеряли в лесу. Крокус просто вышел из дома и пошел куда глаза глядят. Мирах его нашел, слава богу. Он опытный следопыт. С тех пор я не спускаю с мальчика глаз, но он так и норовит уйти от нас, будто не желает быть обузой, хочет сбежать. Иногда мне кажется, он понимает что-то большее, чего мы с тобой понять никогда не сможем. «А-а-а, у-у-у, ны-ны», – тянул мальчик, наклоняясь и выгибаясь всем телом. Арктур почувствовал, как давят ребра, будто сжимаются тисками с двух сторон, выдавливая из тела душу. Тошнота подкатила к горлу, но тут мальчик закончил, и все стали хлопать. Поллукс снял малыша со сцены и посадил себе на плечи. – Давайте устроим чаепитие, а потом кому-то пора спать, – скомандовала детям Леда и обратилась к Арктуру: – От чая с мятой всегда становится легче. Хотя тебе завтра станет легко, когда ты нас оставишь. Все расселись за столом, и аромат мяты из большого чайника поднялся кверху, расползаясь по потолку. Арктур чувствовал неловкость, все молчали, будто воды в рот набрав. Только Лилия говорила без умолку: про бабочек, про радугу, про снег, который будет скоро, но на самом деле не скоро, про грибы, про белок, про рассвет и закат. И все кивали ей, поддакивали и не смели перечить. Арктур ухмыльнулся: «А ведь правда – Лилия здесь самая главная». Потом он представил, как она лежала с лихорадкой, а Кастор, Поллукс и Леда искали лекарство, чтобы ее спасти, рисковали, готовы были пожертвовать жизнью. И он опять утонул в мыслях. Когда малыши легли спать, Кастор рассказал свою историю, как потерял сначала семью, потом первых ренегатов и в конце концов потерял саму надежду. – Я чувствую, что конец близок и мне осталось недолго. – Он поправил вечно соскальзывающие на кончик носа очки. – Кастор, прошу, не надо. – Леда, девочка моя, ты мне заменила родную дочь, спасибо тебе. Свои книги я завещаю тебе, ты знаешь, как ими распорядиться. А инструменты и инвентарь под вашу ответственность, Мирах и Поллукс. Следи, чтобы ножи топоры всегда были острыми, а дети не имели к ним доступа. Фомальгаут и Альдерамин, вы уж присмотрите за всеми. Только вы сохраняете рассудок, когда эти трое безумствуют. Царила тишина – никто не смел перебивать старика. – Умирать не страшно, страшно за живых. – Не говори так! Ты еще сможешь пожить! – вскрикнула Леда, но Кастор как будто не слышал ее. – Я думал, что колония однажды разрастется до небольшого города. Увы, этого не случилось, но шанс всегда есть. Вы молоды, вам искать новый путь, пусть колония заживет по-другому. Кастор прокашлялся и продолжил: – На этом все, но для тебя, Арктур, у меня тоже кое-что есть. Парень сидел в дальнем углу, сгорбившись, блуждая взглядом по полу. Услышав свое имя, он немедленно подошел ближе. – Это лежит в спальне, пойдем, проводишь меня. Старик зашаркал по полу, держась за руку Арктура. Когда они остались наедине, он достал небольшой потрепанный блокнот. – Это тебе, но для начала выслушай меня. – Кастор сел на край кровати. Арктур остался стоять у двери. – Люди на планете с самого рождения знакомы со смертью. У Лилии и Крокуса, кроме нас, никого нет. Они только сделали первый вздох, а смерть уже забрала их мать. И так смерть приветствует каждого из нас с самого начала жизни. Нас было больше, гораздо больше. Мы жили одной большой и счастливой общиной. Но мы с пучком лечебной травы и компрессами на лоб бессильны перед лицом смерти. – Старику было тяжело долго говорить. Он сделал над собой усилие, чтобы закончить. – Знаешь ли ты, Арктур Беллатрикс, почему люди умирают ровно в тридцать пять? Откуда такая точность? Вся хитрость в последней инъекции, которую вам вкалывают за год до смерти. Она другая, вакцину меняют, вам вводят наноорганизмы, внутри которых находится яд. Ровно через год они выпускают токсины, останавливающие работу сердца, и вы умираете. Ты только представь: они решают за всех людей, сколько им жить, обрывая жизнь ровно в тридцать пять лет и не оставляя выбора. А сами тридцать восемь основателей тридцати восьми городов и их семьи живут до ста лет. Но нас они выращивают и убивают, как скот. А вы торопитесь, как сумасшедшие, чтобы успеть, оставляя детей сиротами, не имея возможности видеть внуков. Бесчеловечно, цинично, жестоко и хладнокровно каждый день система убивает новую партию людей, вкалывая им последнюю, тридцать пятую инъекцию. И как тебе такое, Арктур Беллатрикс? – Старик тяжело выдохнул, в горле пересохло. – Вот тебе дневник одного человека, он расскажет, как все начиналось. ДНЕВНИК АМИ. Запись первая 20** год. Моему отцу 75, мне – 32 года. Вы когда-нибудь видели отца сломленным? Я видела лишь однажды. Он всегда был для меня эталоном спокойствия и надежности. Мне просто повезло с родителями. Но папа особенный – сильный, волевой, строгий. Меня он никогда не бил и не обижал. В детстве хулиганы во дворе сильно ударили меня палкой, осталась большая царапина на лице. Был выходной день, папа что-то мастерил в гараже. Я горько плакала и жаловалась на мальчишек. Тогда впервые увидела, как папа вышел из себя. Он сильно сжимал мою ладонь и шел огромными шагами на тех мальчишек. Ох, и круто же им тогда досталось. А я даже не помню, что он говорил и делал. Помню чувство безопасности и спокойствия. Позже я еще много раз видела отца разгневанным, но сломленным – никогда. Потухшие глаза, бесконечные слезы и голос тихий, глухой, совсем мертвый. Он таким был, когда умерла мама. Не подпускал меня к себе, ни о чем со мной не говорил. Смерть ломает людей. И мы на всю жизнь остаемся сломанными. Я думала, что страшнее этой картины больше ничего не увижу. Но судьба такая шутница. Мне довелось увидеть отца в страхе. Он вдруг стал таким маленьким, спина сгорбилась, руки болтались вдоль тела, лицо пожелтело. Ни намека на улыбку. Морщины стали глубже, словно кожу тянули вниз, отчего оно выглядело схудым, острым и болезненным. Папа бодрился и рассказывал о своей болезни как о чужой, просил не наводить панику, ждал анализов и обещал, что они будут хорошими. И это было невыносимо слышать. Хотелось тут же обнять его и расплакаться на плече, но он больше не был тем сильным и смелым отцом, который крепко держал меня за ладошку и мог победить любого хулигана. Теперь я должна была взять его руку и сказать, что защищу от всех напастей. Вот только как это сделать, когда твой враг невидим и силен? Нам повезло, операция прошла успешно, и опухоль удалось удалить, но мы только отсрочили неизбежное. Рак почти всегда возвращается. Он дает отсрочку – год или два, пять или десять, но срок вскоре выходит. Тогда я этого не знала. ДНЕВНИК АМИ. Запись вторая 20** год. Моему отцу 75, мне – 32 года Сколько радости можно испытать за полгода? Вспомните последние полгода своей жизни. Что хорошего с вами произошло за это время? Если исключить важные события – свадьбы и дни рождения, то чаще всего люди вспоминают поездки за город, встречи с родными и друзьями, свидания и походы в театр или оперу. У меня набралось не больше десяти счастливых дней из ста восьмидесяти трех. Остальные сто семьдесят три я работала на нелюбимой работе, разговаривала с неприятными людьми, проводила время в бесконечных пробках, листала ленты соцсетей, читала ненужные новости. Я старалась через день бывать у отца. После операции он был слаб, но казалось, что ему лучше. Однако операция отсрочила неизбежное на сто восемьдесят три дня. UPDATE:[32] 20** год. Моего отца нет в живых, завтра мне исполнится 35 лет. Через два с половиной года после смерти папы не станет меня. Но тогда я этого не знала. Если вы думаете, что я проклинаю наноорганизмы внутри, которые завтра убьют меня, то вы ошибаетесь. Я видела, как страдал от болей мой отец. Обезболивающее не помогало, наноорганизмы на взрослых и пожилых не действовали. Мой отец умирал в муках, рак беспощадно разъедал тело изнутри. Он стонал, плакал, терял сознание, и так по кругу трое суток. Я мечтала, чтобы это поскорее закончилось. А когда наступил конец, проклинала себя за эти мысли. Часть меня умерла вместе с ним. Наноорганизмы подарили мне тридцать пять лет жизни без болезней. Жалею только о том, что потратила их впустую. Я пишу этот дневник для своих сыновей и для всех, кто его прочтет. ДНЕВНИК АМИ. Запись третья 20** год. Моему деду 71, мне 9 лет Свою первую прививку с наноорганизмами я получила внутриутробно в марте, вторую – ровно в год, еще тридцать четыре укола нужно было получить каждый день рождения. Мне ровно девять. Я беззаботный, счастливый ребенок. Мы часто навещали родителей отца, и один из таких дней я помню очень хорошо. Взрослые вели долгие разговоры на кухне – три голоса сплелись в единый гул, доносившийся оттуда. Иногда монотонную волну нарушал чей-то громкий смех. Мы с дедушкой сбежали в гостиную и уплетали десерт на диване возле камина. За окном ветер раскачивал высокие худые сосны, облака безликой массой двигались по небу. От этой удручающей осенней погоды чай с пирогом казался вкуснее. – Тебе сделали прививку? – спросил он. Я с гордостью кивнула и приподняла короткий рукав платья, демонстрируя небольшой шрамик на плече. Дед одобрительно потряс бородой и погладил место укола шершавой морщинистой рукой. Стало тепло и побежали мурашки по руке, а потом – по всему телу. Закрывая глаза, я чувствую их до сих пор. – А ты знаешь, как они работают? – спросил дед. Как же я могла не знать! Уникальные наноорганизмы через инъекции попадали в тело и изнутри не давали развиваться опухолям, вирусам, бактериям, грибкам. Рваные раны заживали быстрее, кости срастались лучше, боль от травм ощущалась меньше, а главное – никакая болезнь не брала людей. Об этом трубили по всем каналам из телевизора, рассказывали на радио, писали в газетах, и в школе классный час был на эту тему. Но я замотала головой, чтобы порадовать старика. – Это не простые микророботы, которые вживляются в тело человека. Такие в медицине применялись достаточно давно. Наноорганизмы – усовершенствованная их версия – микроскопические частично живые организмы с искусственным интеллектом. Конечно, программирует их человек. А ты знаешь, почему нужно каждый год делать новую прививку? Я опять замотала головой. – Как и вся техника, наноорганизмы выходят из строя. То, что от них остается, покидает тело естественным путем. Именно поэтому каждый год нужно пополнять количество нанотел. Так ты проживешь до глубокой старости.