Архитектура Сиятельной Ахарии имела обыкновение все время меняться. По большей части этот город походил на хаотичное переплетение стилей, времен, технологий, видов психических расстройств у архитекторов. Местами, конечно, однотипные здания кучковались, образуя небольшие атмосферные аллоды, но в самой душе города царил хаос. Вот ты идешь по ровному плиточному тротуару, сворачиваешь на узенькую улочку, мощенную древним булыжником, выходишь на отделанную блестящим металлом площадь и садишься на гравитационный лифт. Лавки волшебных товаров соседствовали с громадными торговыми центрами; через улицу от сияющей башни из стекла и бетона мог выситься древний замок с персональным рвом и стражниками на стенах, и это лишь самые скромные примеры. Переходя с улицы на улицу, периодически словно бы меняя эпохи и мироздания, двое шагали по Ахарии, неся за своими спинами гробы на цепях. – Для начала мы с тобой вломимся в тюрьму. – В какую? – Самую охраняемую из всех. – Хочешь вернуть меня домой? – уточнил Мартабах. – Боюсь, они тебя не примут, – усмехнулся Каос. – Нет, мы с тобой нанесем визит в Мултака?р. – Помойка, а не тюрьма, – вынес вердикт черноглазый. – Да, но именно там содержится очень нужный мне человек. Те двое не отстают. Присядем? Они расселись на скамье посреди тихого скверика, не прошло и минуты, как поблизости показались двое людей. Они были молоды и очень красивы: высокий мускулистый шатен с идеальным лицом и грудастая блондинка с лебединой шеей. Над головами у обоих парили тонкие золотые нимбы. Поняв, что замечены, парочка несколько стушевалась, и хотя парень был здоровым как бык, все шары, видимо, находились у девчонки. Она отпихнула его и несколько нерешительно направилась к мироходцам. Каос буквально видел, как внутри ее хорошенькой головки боролись друг с другом страх, возбуждение, любопытство и еще с полдюжины разных чувств. – Живите и благоденствуйте, – тонким голоском выдала она стандартное каарианское приветствие, – скажите, вы, мм… вы ведь – он, правда? – Кто «он»? – спросил Каос. – Простите, я не к вам обращаюсь, а к нему. – Я понял, детка, но он не особо разговорчивый малый, так что изъясняйся точнее. – Хорошо. – Девушка перевела дыхание. – Вы ведь Мартабах Сердцеед, правда? – Да. Она прикрыла рот, чтобы подавить писк восторга. Испуганный кавалер в отдалении заволновался. – Это он! Это правда он! – крикнула блондинка и вновь обернулась к Мартабаху, который таращился на нее, не мигая. – Я ваша горячая поклонница! У меня есть копии всех выпусков «Тюремных войн», в которых вы запечатлены! – Смотришь такое старье? – Досталось от бабушки, это семейная реликвия! Помню тот выпуск, когда вы сбежали! Это невероятно! Как вам удалось? Невероятно! Вы были таким милым, но таким грозным! Но таким милым! А ваша рука… Ой! Рада, что вы ее восстановили! Фанатка не прекращала восторженно щебетать и намокать, глядя на кумира юности своей бабушки. Мерзость. Наконец она немного приумолкла, но лишь затем, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и выпалить: – Пожалуйста, поставьте на мне свое тавро! – Ладно. Такой простой ответ поставил блондинку на грань оргазма. Слегка подрагивающими руками она вложила в пальцы Мартабаха не что иное, как миниатюрный лазерный скальпель с температурой лезвия, выставленной на минимум, после чего, немного покопавшись с застежками одеяния, предоставила взору кумира свою во всех отношениях идеальную филейную часть. – На крестце, если можно! – Ладно. На гладкой светлой коже появился замысловатый красный ожог. По старым добрым законам «Тюремных войн» это делало блондинку официальной «сучкой», то есть опускало ее статус ниже обычных предметов, но эта фанатка, кажется, гордилась таким приобретением. Мерзость. Девица сердечно поблагодарила Мартабаха, крепко сжав его руку, и слегка нетвердой походкой отправилась к кавалеру. – Странные они. Построили себе утопию с людоедскими законами, везде чистота, порядок, благолепие, высокие отношения, высокоэффективная евгеника. Но самое популярное шоу по ящику – «Тюремные войны». Как пятнышко дерьма на подвенечном платье. – Нужна отдушина, – ответил Каос. – Развитие их цивилизации обгоняет развитие их биологического вида. Не так сильно, как у многих других, но все же. Людям несвойственно быть идеальными с моральной точки зрения, вести себя паиньками круглые сутки, ходить по струнке. Им нужно… отдохновение. О чем думаешь, мой бывший ученик? – Вспомнил детство. Тогда я уже ставил на сучек свое тавро и знал, что с ними нужно делать, хотя делалка еще не отросла. Смешное было время, веселое. Смешное время, подумал Каос, да, так он это помнил? Рожденный на Вальпурге-7 мутант с иммунитетом к смерти, впитавший в себя весь опыт сотен предшествовавших поколений худших отбросов Каарианского Союза; боевой вождь в пять с половиной, правитель бурно развивающейся империи выродков – в семь. Ребенок, чей смертоносный потенциал был безграничен, несмотря даже на то, что он являлся калекой. И Сердцеедом его назвали не за умелые подкаты к самкам, а за то, что звереныш не любил ливер. – Иногда я еще вспоминаю, что ты повторял, пока учил нас. – Я много чего повторял, Марти, в этом суть обучения. – Ты говорил, что если бы я родился в нормальном мире, мои возможности были бы безграничны… – …Но злая ирония заключается в том, что нигде, кроме Вальпурги-7, ты, такой, как ты есть, не появился бы на свет. Теперь вспомнил. Черноглазый кивнул, тряхнув густой гривой. – Мартабах, тебе нравится жизнь, которую я тебе дал? – Что за вопрос? Каос медленно вытянул из кармана портсигар, его бывший ученик сделал то же самое. В отличие от халла, тот курил длинные тонкие сигареты черного цвета, намного более элегантные и не менее ядовитые. – Я ведь не спрашивал твоего дозволения, когда забирал с Вальпурги-7. И потом, когда началось обучение, тренировки, я насаждал среди вас дисциплину, беспрекословное подчинение, не интересовался вашим мнением. Может… может, я был не прав? Мартабах выдохнул струйку дыма, яда в котором хватило бы на умерщвление роты космодесантников. – Я не чувствую ничего – ни удовольствия, ни недовольства. Я просто живу свою жизнь, потому что это то, что должны делать живые, – жить свои жизни. И смотря на других живущих, я понимаю, что моя бесчувственность есть великое благо. Неприятно смотреть на то, как они мечутся. – Но есть и исключения. Ты ведь чувствуешь иногда, не так ли? – Когда я дерусь, мне хорошо, но в такое время я не думаю о смысле бытия или о том, как сложилась бы моя судьба на Вальпурге-7. Когда я дерусь, я чувствую. Немного. Может, пойдем уже осуществлять твой безумный план? Каос усмехнулся: – Докурим и пойдем. Мироходцы затянулись. – Она ведь оставила тебе приглашение? – Да. Кажется, это ключ с навигационной системой, чтобы можно было сориентироваться в незнакомом городе. Туристы. – У нас есть время. Сколько угодно времени, в некотором смысле. Если хочешь, я могу пойти погулять… Щелчком пальца продолговатый золотистый предмет был отправлен в ближайшую урну. – Куда дальше, бывший учитель? – Хм. Заглянем в дом договорного гостеприимства малыша Жужу. Каос закинул гроб за спину и взмыл в воздух, отталкиваясь ногами. Мартабах отправился следом. Указанный дом являлся довольно обширным особняком в готическом стиле, имевшим несколько корпусов и скрытый от лишних глаз внутренний сад-лабиринт. На парадной двери висел солидный бронзовый молоток. Дверь открыл высокий худой мужчина, старый, но не дряхлый, серая кожа, всклокоченные седые волосы и воспаленные глаза алкоголика-наркомана. – Рикардо, старик! Ты еще жив! Новый фрак? Тебе идет! Как внук? Как внучка? Как Жужу? – Убей меня. – Что-что? – Я доложу хозяину о твоем визите, господин Магн. Внутри особняк был таким же роскошным и солидным, как снаружи. Резная отделка, антикварная мебель, прекрасные ковры, шикарные паркеты, огромные картины, изысканные статуи, бронзовые лампы и люстры. И не скажешь, что бордель. Гостей оставили в зале подле оранжереи, куда предварительно подали графин хереса с хрустальными бокалами. – Во вкусе ему не откажешь. Херес! Обожаю херес! – В курсе. – А ты знаешь, как Жужу оттяпал этот дом, Мартабах? – Захватил. – Почти. Получил в наследство от предыдущего владельца вместе с его состоянием. Родственники старика были в бешенстве, пытались доказать, что тот находился под влиянием, но не смогли. Хотя все понимали, что так оно и было. По крайней мере, извращенец умер счастливым. – Интуиция подсказала?