– Звучит интригующе. Так что же узнал Карр? – Что ты увел у него жену. Он слегка приподнял брови. – Разве он об этом не знал? – Конечно, нет. Как и ты – до вчерашнего вечера у Кэтрин. Он достал из кармана золотой портсигар, выбрал сигарету, а потом, словно опомнившись, протянул портсигар Риетте. – Риетта, дорогая, прости меня. Она покачала головой. – Я не курю. – И правильно делаешь! – Положив портсигар в карман, он чиркнул спичкой. – Это не соответствовало бы твоему образу. – Он затянулся, выпустил облачко дыма и добавил: – Афина Паллада! Она внезапно почувствовала острую злость. Щеки ее горели, голос стал жестким: – Я пришла, чтобы предупредить тебя. Это оказалось для него сильным потрясением, и я не знаю, на что он может пойти. – Правда? Могу я узнать, почему? – Тебе непременно нужно об этом спрашивать? Я не очень любила Марджори, но она умерла совсем молодой – ей было всего двадцать четыре года. Ты увез ее от мужа, увез из дома и оставил без гроша во Франции. Ей пришлось продать почти все свои вещи, чтобы вернуться домой. Она путешествовала без пальто в ужасную погоду и через два дня после возвращения умерла от воспаления легких. Карр не знал имени мужчины, с которым она сбежала, но он нашел твою фотографию под крышкой ее пудреницы. Сегодня вечером он увидел в газете то же фото с твоим именем. Он считает тебя убийцей Марджори, и я боюсь того, что он может сделать. Джеймс, который непринужденно держал сигарету между указательным и средним пальцем холеной руки, отсалютовал ей. – И ты пришла меня защитить? Это в высшей степени очаровательно! Ее темные брови нахмурились. – Не смей! – Не сметь чего? – Не смей со мной так разговаривать. Карр вылетел из дома как ошпаренный. Я не знаю, где он и что он может сделать. Он считает, что ты убил его жену. – Тогда он, наверное, пошел в полицейский участок. Риетта топнула ногой. Предвещающим бурю голосом, который стер двадцать лет, что они не виделись, она сказала: – Прекрати, Джеймс! Он встал, подошел к ней и бросил сигарету в камин. – Хорошо. А теперь ты, быть может, захочешь услышать некоторые факты. Тебе сорок три, и если ты не знаешь, какой была Марджори, ты зря прожила все эти годы. Я не хочу притворяться высокоморальным человеком, но я не стал бы понапрасну тратить свое время на девушку, которая не оказалась бы легкой добычей. Марджори была чертовски легкой добычей. Ей надоела ее жизнь, надоел муж, и она была сыта по горло положением соломенной вдовы; она хотела развлекаться. Я отвез ее во Францию и устроил ей там потрясающе интересную жизнь. Потом мне пришлось улететь по делам в Штаты, и ей снова стало скучно. Она вышла из квартиры, в которой я ее оставил, и переехала к одному джентльмену, который за ней ухлестывал – к богатому международному финансисту. Будь я там, я бы мог сказать ей, что этот финансист – не очень удачный вариант для нее. Полагаю, она сделала что-то, что ему не понравились, и он выставил ее на улицу. Он вполне был на это способен. Ты удивишься, но я бы не смог так поступить. Я бы по крайней мере купил ей билет третьего класса до Лондона. – Это правда? Весь этот рассказ про то, как она ушла от тебя к другому? – Святая правда, дорогая. – Когда ты так выражаешься, все твои слова кажутся ложью, – язвительно парировала она. Он ответил совершенно серьезно: – И тем не менее это правда. Он вернулся к столу и встал вполоборота, перебирая лежащие на столе бумаги. Вскоре он нашел то, что искал, рассмеялся и повернулся к Риетте. – Твой юный баламут так и не появился здесь, так что, думаю, он пошел прогуляться, чтобы успокоиться. Когда он вернется, расскажи эти факты, пусть остынет. Он не мог быть женат на Марджори в течение трех лет и не понять, что она за человек. Думаю, ты сможешь его образумить. У меня тут сейчас куча дел, и мне совсем не хочется быть убитым! – Он коротко рассмеялся. – Странно, что ты пришла именно сегодня, Риетта. Я жег твои письма. – Мои письма? – Первый сон любви! Весьма поучительно: теперь это кучка черного пепла в камине. Но огонь от них был очень жаркий, вот почему в комнате так тепло. Она посмотрела на гору пепла, которая задушила огонь в камине. Кое-где еще можно было различить форму сложенных листков. Их волнистые края трепетали на сквозняке из каминной трубы, торопливо гасли последние красные искры. Она глядела на пепел, нахмурившись, бледная и суровая. Джеймс заговорил: – Мне пришлось достать все бумаги, потому что я искал записи, оставленные мне матерью – весьма интересный документ. – Он рассмеялся. – Кому-то придется внимательно с ним ознакомиться, прежде чем мы со всем покончим. – В его глазах вспыхнула злость. – Вот он, на столе. Некоторые были бы очень рады, если бы его тут не было. Их бы очень успокоило, если бы они могли быть уверены, что он превратился в пепел, как и твои письма. Письма я нашел, когда искал его. Они были заперты там же, где я их оставил, когда уехал. А с ними лежало вот это. Он вложил ей в руку бумагу, которую держал. Это оказался старый, пожелтевший бланк завещания. Риетта смотрела на него – сначала непонимающе, потом с удивлением и неловкостью. – Джеймс, какой абсурд! Он засмеялся. – Да, правда. «Все мое имущество оставляю Риетте Крэй, проживающей в Белом коттедже, в Меллинге». У моей матери была пожизненная рента на то, что оставил отец, и право распоряжаться его имуществом, так что, когда я писал это завещание, то оставлял тебе школьные призы, ценную коллекцию фотографий футбольных команд и свой не слишком обширный гардероб. Комизм в том, что я так и не составил никакого другого завещания, и если бы юный Карр убил меня сегодня, ты бы унаследовала весьма солидное состояние. Она сказала тихо: – Мне не нравятся такие разговоры. В любом случае, вот что… Она бросила бумагу на кучу пепла, но Джеймс Лесситер выхватил листок из камина прежде, чем он загорелся. – Верно, дорогая, не нравятся. А это моя собственность. Разве ты не знаешь, что уничтожение завещания – это уголовное преступление? Я, правда, не знаю, сколько лет тюрьмы можно за это получить. Можешь спросить Холдернесса при следующей встрече. – Джеймс, это нелепо. Пожалуйста, сожги его, – недовольно сказала она. Он стоял, посмеиваясь, и держал бумагу повыше, словно они вновь были молоды и Риетта могла ее выхватить. Через мгновение выражение его лица изменилось. Он перегнулся через стол и положил документ на бювар. Потом обернулся к ней и сказал совершенно серьезно: – Я не знаю никого, кому хотел бы все оставить, Риетта. – Глупости. – Разве? Не думаю. У меня нет родни, если не считать пары дальних кузенов – примерно такой же степени родства, что Кэтрин и ты. Они меня не интересуют. Жениться я не собираюсь. У меня нет никаких качеств, нужных для домашнего очага, как нет и желания становиться родоначальником семейства – это слишком скучно. – Тон его вновь повеселел. – Что бы ты стала делать, если бы мое имущество перешло к тебе? Это солидный куш. Она выпрямилась и нахмурилась. – Я не желаю об этом говорить. Пожалуйста, брось это завещание в огонь. Он расхохотался. – Ты не очень-то много веселого видишь в жизни, верно? Расслабься, давай обсудим вопрос чисто гипотетически, потому что уверяю тебя, я намерен дожить до ста лет, а твоя совесть загонит тебя в могилу гораздо раньше. Но мне очень интересно было бы узнать, как бы ты отреагировала, если бы все наследство досталось тебе. Им нужно было о чем-то говорить. Риетта хотела удостовериться, что Карр лишь пошел проветриться и успокоиться. Она позволила себе расслабиться и сказала: – Смотря по обстоятельствам… – Как осмотрительно! Под обстоятельствами подразумевается размер состояния? Что ж, скажем, оно достаточно велико, чтобы хозяйствовать здесь на широкую ногу. Ты бы захотела здесь жить? Она искренне рассмеялась: – Ни за что. Мне нравится мой коттедж. – И нет никакого желания поехать куда-нибудь и пожить на широкую ногу? – Ну что ты, Джеймс! Он снова стоял, опершись на стол, глаза его блестели, губы улыбались. – Тогда что бы ты стала делать? Ты должна что-то делать – в моем гипотетическом случае. Она сказала задумчиво: – Стольким людям негде жить. Они никому не нужны. Они селятся в дешевых однокомнатных квартирах и чахнут там. Я думаю, что некоторые большие сельские дома можно было бы превратить в общественное жилье, где много удобных жилых комнат и большие общие помещения для еды и отдыха… Он кивнул и рассмеялся. – Курятник! Не завидую тебе как управляющему. Ты только подумай, как они станут выцарапывать друг другу глаза! – С чего бы? У меня там жили бы не только женщины. Мужчины нуждаются в домашнем очаге даже больше, потому что не могут устроить его сами. – Она протянула руку. – А теперь, Джеймс, пожалуйста, сожги этот документ. Он с улыбкой покачал головой. – Это мое завещание, и это не твое дело. Если бы меня это в достаточной степени заботило, я бы давным-давно составил новое. Мне просто не до того. Но если бы мне было до этого дело, то полагаю, я бы снова сделал то же самое.