– Ты видел Риетту? – Еще нет. Она поставила поднос на столик с резной волнистой кромкой. Он помнил, что это ценная вещь. Он решил, что Кэтрин хорошо устроилась, даже слишком хорошо. – Здорово было бы, если бы мы уговорили ее прийти, правда? Только дело в том, что она не выйдет из дома. – Почему? Кэтрин рассмеялась. – Джеймс, дорогой, ты видно забыл, что за место Меллинг. Он не изменился. Говоря это, она подняла телефонную трубку. Он подошел и встал с ней рядом; услышал щелчок поднятой трубки на том конце, а затем голос Риетты – как и Меллинг, он нисколько не изменился. – Да? – Это Кэтрин. Слушай, Риетта, Джеймс здесь. Да, стоит рядом. И мы оба хотим, чтоб ты зашла. А если собираешься использовать в качестве отговорки Карра и его девушку, мы оба, я и Джеймс, будем точно знать, что думать. Риетта спокойно сказала: – Я буду очень рада снова увидеть Джеймса. Не оставляйте для меня кофе, я уже выпила чашку. Кэтрин повесила трубку и повернула к нему смеющееся лицо. – Я так и знала, что это заставит ее прийти! Она не захочет, чтобы ты решил, что она избегает встречи с тобой. – Почему она должна избегать меня? – Да нет никаких причин. Странно, что вы оба так и не обзавелись семьями, правда? Он ответил довольно резко: – У меня не было на это ни времени, ни желания. В одиночестве движешься быстрее. – Ты так быстро двигался? – Достаточно быстро. – Попал, куда хотел? – Более или менее. Всегда есть новые горизонты. Она со вздохом подала ему кофе. – Ты, должно быть, пережил чудесные времена. Расскажи мне! Риетта вошла в дом, на маленькую квадратную площадку у подножия лестницы, и повесила пальто на стойку перил. Она злилась, потому что Кэтрин хитростью вынудила ее прийти. Она сказала «нет» и подразумевала «нет», но отказаться снова, зная, что Джеймс слушает, – этого она не могла сделать. Ему, как и всем в Меллинге, должно быть ясно, что она встретится с ним по-дружески, но равнодушно. Она посмотрела на свое отражение в старом зеркале на стене. От гнева ее щеки пылали ярким румянцем. Она пришла в чем была – в старом красном домашнем платье. Оттенок был ей к лицу, длинные классические складки прибавляли статности ее фигуре. Она открыла дверь в гостиную и услышала слова Кэтрин: – Как чудесно! Джеймс поднялся и пошел ей навстречу. – Здравствуй, Риетта. Их руки соприкоснулись. Она ничего не ощутила. Гнев испарился, напряжение спало. Потому что это не был призрак, вернувшийся из прошлого, чтобы ее потревожить; перед ней стоял незнакомец – красивый, представительный незнакомец средних лет. Он и Кэтрин сидели по обе стороны от камина. Она взяла стул и села между ними – чужеродный образ в пастельной комнате Кэтрин. Комната сразу же показалась тесной: слишком много лежащих повсюду безделушек, слишком много бледных нежных оттенков. Она сказала: – Я зашла только поздороваться. Мне нельзя задерживаться – у меня гостят Карр и его подруга. – Карр? – Он повторил это имя, как сделал бы любой незнакомец. – Сын Маргарет. Ты помнишь, что она вышла замуж за Джока Робертсона? Они оставили Карра со мной, когда уехали на Восток. Обратно они так и не вернулись, так что растила его я. – Карр Робертсон… Печально слышать о Маргарет. Сколько мальчику лет? – Мальчиком его уже не назовешь. Ему двадцать восемь. – Женат? – Был. Она умерла два года назад. – Какое несчастье. Кажется, я все время задаю не те вопросы. – В жизни всякое бывает. Кэтрин наклонилась, чтобы поставить свою чашку. – Не переживай. Никто из нас по-настоящему не знал Марджори. Меллингом она не интересовалась. Думаю, Риетта видела ее в лучшем случае дюжину раз. А что касается Карра, то можно сказать, что его есть кому утешить. Девушка, которую он привез погостить, – ослепительная блондинка. – Это низко, Кэтрин! – рассердилась Риетта. Все тот же решительный голос, все тот же открытый гнев. Афина Паллада, презрительно обращающаяся к смертной. Красивое создание, с которым, вероятно, не очень комфортно жить. Он стал расспрашивать о жителях деревни. Минут через двадцать она поднялась уходить, и он сказал: – Я пройдусь с тобой. – В этом нет необходимости, Джеймс. – Приятные вещи не всегда необходимы. Если позволишь, Кэтрин, я еще вернусь, так что не прощаюсь. На улице было темно: луны не было, но небо было безоблачное, звезды лишь слегка заволокла дымка, которая рассеется, едва сентябрьское солнце снова взойдет. В теплом влажном воздухе витал легкий запах дыма и опавших листьев. Когда они прошли примерно треть короткой дороги до дома Риетты, Джеймс сказал: – Я хотел поговорить с тобой, Риетта. Я не знаю, какие договоренности были у мамы с Кэтрин касательно Гейт-Хауса. Ты не можешь мне помочь? Она замедлила шаг и пошла с ним в ногу. – Не думаю, что смогу. Почему ты не спросишь у нее? Кажется, его позабавил этот вопрос. – Ты и правда думаешь, что это лучший способ выяснить? Я думал о чем-то более беспристрастном. – Тогда тебе лучше спросить у мистера Холдернесса. – Это я и собираюсь сделать. Но мне кажется, что ему не очень много об этом известно. Ты ведь знаешь, какой была мама. Она всегда все делала по-своему, была весьма деспотична, этакая grande dame[2]. Он коротко рассмеялся. – Ей могло и не прийти в голову упомянуть о частной сделке между ней и Кэтрин. Я хотел бы знать, упоминала ли она об этом когда-нибудь в разговоре с тобой. Давай повернем и пойдем назад? Так она говорила об этом? – Да, когда Кэтрин вернулась сюда после смерти мужа, она сказала: «Тетя Милдред сдаст мне Гейт-Хаус за символическую арендную плату». А когда я в следующий раз увидела твою мать, она сказала мне: «Я отдаю Кэтрин Гейт-Хаус. Похоже, Эдвард Уэлби оставил ее с мизерным годовым доходом». – И ни слова об арендной плате? – Нет. – А про мебель? – Да, твоя мама сказала: «Я сказала ей, что она может снести перегородку между двумя комнатами на первом этаже, и думаю, мне придется отдать ей кое-какую мебель». – Это уже кое-что. Мне нужно знать, подарила она ей эту мебель или дала на время. – Я не знаю. – Там есть ценные вещи. – Наверное. Может, Мэйхью знают. – Нет. Похоже, это продолжалось годами. То и дело мать говорила: «Я отдаю миссис Уэлби то, или это, или еще что-то», или Кэтрин говорила: «Миссис Лесситер сказала, что я могу взять то-то и то-то», и мебель переносили в домик привратника. Совершенно непонятно, шла ли речь о подарке или об одалживании. Там есть вещи, которые мать точно не стала бы ей дарить. – И все же она могла это сделать. Единственный человек, который может сказать, как все было, – это сама Кэтрин. Он рассмеялся. – Риетта, дорогая моя! В его смехе и голосе было столько сарказма, что к этим трем словам больше нечего было добавить.