Рош, вошедший вслед за судьей, встретил ее и прошептал: – Вы свободны, но вам нужно все ваше самообладание. Не дайте им случая написать статью, что вы не выдержали в последнюю минуту. Миссис Баттль, миссис Гифнинг и миссис Коммек, которые были взволнованы гораздо больше нее и ближе к сердцу приняли его слова, поправили свои прически и помахали руками своим мужьям, вызванным из бара добтонской гостиницы, чтобы держаться всем вместе. Каков бы ни был исход, они чувствовали потребность в мужской поддержке, хотя и хмурились при виде слишком наглядного проявления мужских наклонностей. Миссис Больфем вяло глядела на Роша, пока он говорил. Ее ум истомился от физической усталости и нервного напряжения, затраченного для поддержания тона сверх женщины. Она могла проговорить с трудом: «Попытаюсь, неужели всё хорошо?» – Вы будете свободны и оправданы через полчаса. Миссис Больфем снова опустилась на свой стул, думая, что полчаса большой срок, страшно большой. Сколько же времени надо обычно для присяжных, чтобы сказать, что подсудимый невиновен? За столом, стоявшим напротив нее, сидели два человека, которых она смутно узнавала. Сзади них был тот, кого, после смерти своего мужа, она ненавидела больше всех – репортер Бродрик. А рядом с ним были Алиса Кромлей и мисс Остин. Что все это означало? Она вздохнула. Это не могло быть очень важно. Она так устала, так устала! Когда все будет кончено, она будет спать целую неделю и никого не захочет видеть – даже Дуайта Роша. Обвинитель уже стоял, его лицо так потемнело, как бывает при заражении крови в первой степени. Ни он, и никто из находившихся в зале суда, не бросил ни одного взгляда в сторону миссис Больфем. Все глаза были обращены на судью, который встал и кратко обратился к присяжным. – Новые показания только что доведены до сведения Суда, – сказал он. – Они настолько важны, что требуют немедленного обсуждения их, и потому процесс возобновляется снова. Тем не менее, от вас зависит, признать ли их значение. Мистер Рош даст свои показания. – С вашего позволения, – закричал Гор, – я протестую, так как дело уже поступило на рассмотрение присяжных и совершенно вне правил начинать его снова. – Этот вопрос остается на усмотрении Суда, – резко возразил судья. Он спал с перерывами и не был в своем обычном состоянии невозмутимого юридического спокойствия. – Мистер Рош займет свидетельское место и объяснит все беспрепятственно. Рош поднялся на место для свидетелей и присягнул. Миссис Больфем привстала и сейчас же опустилась на стул с новым вздохом. Могло быть только одно объяснение всего происходящего – Рош узнал, что присяжные были настроены враждебно и решил взять вину на себя. Она не могла ничего сделать. Еще вчера она снова возбуждала этот разговор, но он резко возразил, что вынул револьвер из своего сейфа и спрятал в другом месте. И она была слишком утомлена, чтобы думать, что есть что-нибудь столь же значительное, как возможность отдыхать целую неделю. Потом она оправдает его тем или иным способом. Журналисты стали такими трезвыми и бдительными, как будто было только десять часов утра. Своим неестественно развитым чутьем ко всему новому они предвидели полнейшую неожиданность. Надо отдать им справедливость, теперь они были совершенно равнодушны к возможному освобождению подсудимой. Если это была новость, крупная новость, это все, что могло иметь значение. Когда Рош занял свидетельское место, морщины на его побледневшем лице казались прорезанными до самых костей, но голос, когда он обратился к присяжным, звучал ясно и сильно. Он сказал им, что два дня тому назад мисс Алиса Кромлей уведомила его, что доктор Анна Стейер имеет положительные данные, касающиеся преступления, за которое миссис Больфем была несправедливо арестована и заключена в тюрьму, но что враги боялись сказать ей о трагическом положении ее друга, чтобы не оборвалась чуть тлеющая нить жизни. После некоторого улучшения, ей снова стало очень плохо – хотя она и была все время в сознании – и единственная надежда базировалась исключительно на ее полном душевном спокойствии. Миссис Диссосуэ была уверена, что доктор Стейер, как только поправится, немедленно даст показания, которые освободят миссис Больфем, если бы суд приговорил ее. С другой стороны, миссис Диссосуэ обещала своей племяннице, если доктора придут к заключению, что смерть доктора Стейер только дело часов, а опасность обвинения действительно будет угрожать миссис Больфем, сказать правду умирающей женщине. Вскоре после того, как дело было передано присяжным для заключения, уведомленные, что доктор Анна может прожить не более нескольких часов, мисс Кромлей и мисс Остин поехали в госпиталь. Но только поверив убеждениям мисс Кромлей, что замедление присяжными вынесения приговора означает осуждение для миссис Больфем, заведующая больницей, бывшая другом доктора Стейер, дала разрешение Алисе Кромлей послать за свидетелями и стенографистом. Вследствие этого мисс Кромлей сейчас же телефонировала мистеру Бродрику, так как она была уверена, что он в суде или где-нибудь поблизости, прося его привести свидетелей и стенографиста. Через пятнадцать минут они уже были в госпитале. Доктор Мак-Дугаль встретил их у двери в комнату доктора Стейер и сказал, что после приема возбуждающего они осторожно сообщили больной о положении, в каком находится ее друг, и что она заявила о желании немедленно дать показания. Прошло некоторое время, пока она была в состоянии это сделать, продолжал Рош, она была очень слаба и пришлось снова прибегнуть к возбуждающим средствам, но тем не менее показание дано, подписано и засвидетельствовано мистером Бродриком и двумя присутствовавшими там докторами. С разрешения суда, я прочту его вам. И он прочитал предсмертное показание доктора Анны Стейер: «Я убила Давида Больфема. Делаю это заявление сразу потому, что чувствую, что могу быть не в состоянии добавить объяснение причин и вместе с тем подписываю это заявление». Подписано и засвидетельствовано. Продолжение показания: «Я знала уже давно, что жизнь моего дорогого друга с этим презренным существом была невыносима и хотя неоднократно я побуждала ее развестись, и она всегда отказывалась, никогда мне не пришло бы на ум убить его или кого бы то ни было. Я провела всю жизнь, стараясь излечить и облегчить страдания моих больных, были ли это страдания нравственные или физические. Я выхаживала Больфема во время нескольких гастрических припадков, бывших следствием его порочной жизни, с таким профессиональным рвением, как если бы он был лучшим из мужей. Покончить с ним в то время было бы не трудным делом. Но в тот день в загородном клубе, когда он оскорбил самое милое, и едва ли не самое совершенное существо на свете с заранее обдуманным намерением погубить ее положение – то немногое, что для нее еще имело значение – что-то рушилось в моем сознании. Я чуть не поколотила его тогда же. И когда мы ехали домой, и Энид, в первый раз, рассказала мне отвратительные подробности ее жизни с этим человеком, вся кровь, казалось, поднялась и затопила мой мозг. Он заслужил смерть – только смерть могла освободить ее. Но как было исполнить это? Слишком гордая и упорная в своих взглядах на бракоразводный процесс, чтобы развестись, она была слишком благородна, добра и щепетильна, несмотря на необычную силу воли, чтобы самой уничтожить его. Поджидая вызова на ферму Хаустона, я посетила нескольких больных, последним был ребенок Коммека, который был болен. Когда я спускалась вниз из детской, я услышала разговор у телефона – пьяные любезности Больфема по адресу его жены. Он сказал, что идет домой. И тогда импульс окончательно овладел мной, я действовала, не колеблясь ни секунды. Я постоянно вожу при себе револьвер, так как загородная практика вынуждает меня предпринимать длинные и одинокие поездки. Я выехала прямо в переулок, позади усадьбы Больфема, остановила автомобиль, погасила свет и перелезла через изгородь в усадьбу. Было очень темно, но я хорошо знала место и без труда дошла до рощи. Я ждала, спокойно передвигаясь, так как хотела скорее покончить и ехать на ферму к Хаустонам. Он появился, как мне показалось, после целых часов ожидания, распевая во все горло. Мистер Рош сказал мне, что есть предположение, будто тогда стреляли из двух револьверов и что пуля из револьвера 38-го калибра попала в дерево налево от ворот. Я не слышала, чтобы кто-нибудь был в роще. Мой револьвер был 41-го калибра, и его можно найти у меня дома, в ящике конторки. Я выстрелила в Больфема в тот момент, когда он дошел до ворот. Смутно помню, что видела какую-то фигуру возле него, но так как Больфем упал, я побежала по переулку к своему автомобилю. У меня не было намерения сознаваться. Я знала, что преступление будет приписано его политическим врагам, которые без сомнения представят алиби. Так я представляла себе это дело, и, когда я заболела и меня отвезли в госпиталь, я совершенно не сомневалась, что все уверены, что преступник – наемный убийца… Что Энид Больфем, эта невозмутимая и блестящая женщина, чья жизнь была чудом хорошего вкуса и высокого чувства долга, может быть обвинена, никогда не могло прийти мне на ум. Нет, по чистой совести, я не могу сказать, что я раскаиваюсь. Прежде это было бы возможно. Но последние месяцы… Миллионы людей, достигших высочайшей культуры, когда-либо виденной на земле, ежедневно убивают друг друга без иных оснований, кроме того, что мужчина, стремящийся управлять судьбами мира, оказался полным и жалким банкротом. Почему, прошу вас сказать, женщина станет раскаиваться, что нарушила один из его законов и уничтожила одного из наиболее ничтожных и противных представителей его пола, который сделал почти нестерпимой жизнь ее дорогого друга? Более того, рискуя своей жизнью, я спасла сотни жизней – я умираю спокойно. Это показание дано с полным сознанием неминуемой смерти, без надежды на выздоровление. – Это предсмертное показание, – заключил мистер Рош, – было записано стенографистом, который находится здесь, внизу, подписано доктором медицины Анной Стейер, из Эльсинора графства Брабант, Штата Нью-Йорк. Засвидетельствовано докторами Мак-Дугаль и Мейерс, которые последовали за мной в суд. Мистер Бродрик, из «Нью-Йоркских Новостей», как я уже упоминал прежде, также слышал эту исповедь и скрепил ее своей подписью. Он подал бумагу присяжным и сошел вниз. Минуту не было слышно ни звука, кроме скрипа перьев с противоположной стороны зала и шуршанья бумаги в ложе присяжных. Миссис Больфем закрыла лицо вуалью и сидела, согнувшись на своем стуле. Два доктора и Бродрик недолго занимали свидетельское место, первые удостоверили, что доктор Анна Стейер была в полном сознании и твердой памяти, когда делала и подписывала это заявление. Тогда поднялся обвинитель и безжизненным тоном – Анна была самым близким другом их семьи – спросил, есть ли надежда произвести дальнейший опрос сознавшейся преступницы. Рош в это время подошел к миссис Больфем и сильно сдавил рукой ее плечо. – Разрешите доложить вашей милости, – сказал он, – доктор Анна Стейер скончалась прежде, чем мы покинули госпиталь. Снова поднялось бешеное скрипенье перьев. Ни один из журналистов не взглянул на миссис Больфем. Они забыли о ее существовании. Судья спросил присяжных, желают ли они снова удалиться для обсуждения. Председатель оглянулся кругом, остальные убежденно покачали головами. Судья отпустил их и поздравил обвиняемую, которая стояла, схватившись за спинку стула. Репортеры, обгоняя один другого, бежали вниз по лестнице, бросались на телеграф и в телефонные будки. Миссис Больфем органически не могла упасть в обморок или потерять самообладание больше, чем на одну секунду. Она отодвинулась от своих приятельниц, теснившихся возле нее. Одна или две из них были в истерике. – Я прошу мистера Роша отвести меня ненадолго в тюрьму, сказала она своим чистым холодным голосом. – Я хочу немного собрать свои вещи и сказать ему несколько слов наедине. – Она обернулась к изумленному мистеру Коммеку. – Увезите Полли домой, – сказала она решительно. – Мистер Рош потом привезет меня. – Прекрасно, Энид. – Он подхватил миссис Коммек под руку. Ваша комната готова уже целую неделю. Когда Рош собирался следовать за своей клиенткой, он неожиданно обернулся и обменялся долгим взглядом с Алисой Кромлей. Лица обоих были бледны и подернуты усталостью, но их глаза в этот короткий миг вспыхнули обидой и безнадежностью. 38 Когда Рош и миссис Больфем пришли в ее приемную в тюрьме, она машинально сняла тяжелую шляпу и вуаль и опустилась на стул. – Правда ли, что Анна умерла? Ее голос был такой же безжизненный, как только что у прокурора. – Да, и мы должны быть только довольны. – И она сделала это для меня – для меня? Как странно, как удивительно странно! Рош также был измучен. – Это делалось и прежде, как говорит история. – Но это женщина… – Мне кажется, что вы были сказкой жизни для бедной Анны. Она не предавалась обычным мечтам, с ее некрасивым лицом и квадратной фигурой. Нет сомнения, что вы были центром ее романтических запросов и неудавшегося стремления к материнству. Она считала вас совершенной и несравнимой. – Меня, меня? Она вскочила и наклонилась вперед. Глаза оживились от появившегося В них чувства обиды и изумления. – Что это, что такое есть во мне, что два человека, такие, как вы и Анна, были готовы умереть ради меня? Почему я никогда не думала ни об одном смертном, кроме себя самой? Анна, вероятно, родилась с зародышем безумия в мозгу. Меня она знала всю жизнь. Она видела мою благотворительную работу на помощь неимущим, мое желание отдать им все, что я могла, мое стремление приискать им занятие, она слышала, как я читала бессмысленные доклады в клубе «Пятница» по вопросам об обязанностях женщины перед Обществом. Но она должна была знать, что это были только подробности в общем плане моей жизни и что я была самым эгоистичным существом, когда-либо дышавшим воздухом земли. Рош пожал плечами, хотя и наблюдал ее с возрастающим интересом. – Зачем пытаться анализировать – дар внушать к себе преданность, дар очарования – существующий факт, настолько же, как талант писателя или способности композитора. Им бывали одарены даже худшие мужчины и женщины. Это к вам, конечно, не относится ни в коем случае. – О, нет, я не самая плохая из женщин. Знаете ли, что я такое, как я себя понимаю сейчас? Я только обыденная женщина, вечно стремящаяся, чтобы «все было прилично». Вот начало и конец меня самой, за исключением одного короткого заблуждения – под влиянием ярости я дала волю тем антиобщественным инстинктам, которые глубоко заложены в каждом из нас, но проявляются только детьми. О, я один из самых законченных продуктов нашей цивилизации, так как прежде никогда не испытывала ни малейшего затруднения от этих врожденных инстинктов. И впредь они не появятся никогда. Я даже несколько «улучшилась» за время долгих часов одиночества в этой комнате, но сущность моя такова. Я не изменилась. Никто из нас не может измениться, никто. Я буду жить и умру банальной женщиной, стремящейся, чтобы «все было, как следует». – О, теперь идемте. Вы должны отдохнуть. Вы очень устали? – Да, но это прошло. Потрясение от показаний и смерть Анны встряхнули меня. Я уеду завтра же в Европу, если есть пароход. Анна все время сожалела, что не могла уехать, как сестра милосердия, на войну, но она не могла бы покинуть здесь всех, кто нуждался в ней. В малой доле я могу занять ее место. Я сильна, очень сильна. Она вдруг подошла к нему и взяла его за руку. – Покойной ночи и прощайте, – сказала она, – сегодня я проведу ночь здесь. И прошу вас, поймите, что вы свободны. – Что это значит? – Лицо Роша походило на маску, хотя и вспыхнуло. Он схватил ее за руку, но это был только нервный порыв, и, когда она высвободила свою, он бессознательно схватился за сердце, как бы боясь упасть. – Это значит, что, как бы долго я ни прожила, я не стану вредить никому, если это будет в моей власти. Кроме того, я видела, что происходило с вами в последнее время, хотя и не хотела допустить этого, так как решила выйти за вас замуж. Может быть, я бы и сделала так, но ради Анны… Это как бы отрешило меня от самой себя, и я сделалась способной сразу увидеть себя и все, что меня касается, в истинном свете. Это тот момент, который бывает только раз в жизни. Вы больше не любите меня, а если бы и любили, я бы не могла соединить наши жизни. Не говорю уже о том, что это было бы несправедливо по отношению к вам, я сама не хочу идти на риск разочаровать вас. – Она засмеялась несколько нервно. – Мне думается, это уже случилось. Но все равно. Женитесь на девушке, подходящей по возрасту, которая будет вам другом, а не идеалом, ум и сердце которого на глиняных ногах. – Вы взволнованы, – быстро сказал Рош, хотя сердце его стучало, и песня молодости рвалась наружу из каждой артерии. – Я оставлю вас пока. – Вы проститесь со мной сейчас, и это мое окончательное решение. Утром я телефонирую Коммеку о своих намерениях. У нас нет больше поводов для встречи. Для меня вы останетесь навсегда прекрасным и удивительным воспоминанием, так как есть что-то – будьте уверены, я оценила его значение, что воплотило в себе романтическую иллюзию, пусть даже это длилось только один час. Теперь прощайте еще раз и желаю вам найти действительное счастье как можно скорее. Она открыла дверь, слегка толкнула его в коридор, снова затворила дверь и заперла ее. Миссис Больфем осталась одна с давящей тяжестью на душе. * * * notes Примечания 1