– Люблю ли я? Да я женюсь на ней, если бы даже она сама это сделала и если ее руки красны от крови. – Пожалуй, это по-настоящему, – она одобрительно похлопала его руку, – я все сделаю, чтобы вам помочь. Пока она еще совсем не влюблена в вас, но это потому, что она самое чистое создание на земле и не позволила бы себе даже мечтать о мужчине, который не может на ней жениться. Она одна из последних великих представительниц старых пуританских устоев, и когда вы видите так много ничтожной, прячущейся измены, пичкаете лекарствами таких нездоровых, истеричных женщин, как это приходится мне, – да боже мой, нет ничего удивительного, что для меня Энид Больфем сияет где-то высоко в небесах своим холодным блеском. Может быть, я идеализирую ее, да это неважно. Как печален был бы наш старый мир, если бы не нашлось хоть одного человеческого существа, возвышающегося этим истрепанным отребьем. Да, вы ей нравитесь, и она заинтересована вами. Только держитесь поблизости, когда она будет нуждаться в вас. Когда возбуждение пройдет, и она устанет от женской болтовни, она естественно потянется к вам, если, конечно, вы сумеете подойти к ней и не будете нацеливаться слишком поспешно. Только постоянство и такт – вот ваша игра. Я замолвлю за вас словечко. – Клянусь, вы хороший товарищ. – Он нагнулся и порывисто поцеловал ее. Когда доктор Анна почувствовала эти теплые, крепкие губы на своих поблекших щеках, то вдруг заплакала, чем удивила его и была удивлена сама. Через минуту она всё-таки подавила слезы и засмеялась странным, всхлипывающим смехом. – Не обращайте внимания на глупую, старую деву, которая, видимо, любит Энид Больфем больше жизни. Я ведь деревенский доктор, Дуайт. Сегодня мне пришлось тяжело бороться за появление в мир еще одной несчастной души. Мне всегда лучше, когда я поплачу – еще с тех пор, как вы, мальчики, меня дразнили в школе за то, что мои щеки были похожи на яблочко-ранет – вы не помните меня в школьное время, в вашей деревне, в Ренселервиле? Я жила там недолго и помню вас. Но теперь не время для воспоминаний. Где вы живете? Через три минуты мы будем в предместье. – У меня есть помещение в Брабанте. – А есть там ночной дежурный? – Нет, это отдельная квартира. – Хорошо, через несколько минут мы приедем. Они быстро проехали через сонный город, уменьшив ход на углу Главной улицы и Атлантического Авеню. Рош выпрыгнул со словами благодарности и пошел по Авеню к Брабанту. Тут деревья были еще молодые и редко посаженные, так как это было местом богатых пришельцев и тех из старых эльсинорцев, которые разбогатели и заново отстроили свои усадьбы. Кругом не было ни души, он вошел в свою холостую квартиру и поднялся на второй этаж, не замеченный никем. 9 Когда Рош закрыл за собой дверь, то почувствовал тяжесть своего угнетенного настроения. Без сомнения, если бы доктор Анна его не встретила, он шел бы до полного изнеможения, потом попал бы где-нибудь по пути в поезд и приехал бы в Эльсинор растрепанным, страшным, вполне подходящим объектом подозрений. Никто лучше, чем он, не знал, что в маленьком местечке искры подозрений вспыхивают безостановочно, одинаково искривляя отражения правых и виноватых. И он почти был уверен, что увидит корреспондента, поджидающего внизу. Раньше, чем осветить комнату, он пробрался к окну и задернул занавеси. Весьма возможно, что он, сыщик или репортер сидит напротив за изгородью. Он, как опытный криминалист, вполне сознавал опасность и хотел быть во всеоружии для защиты по всем пунктам. Окружной обвинитель, один из компании Больфема, умный и честолюбивый, но слишком плохо образованный, чтобы получить назначение вне Брабанта и даже, за недостатком политического влияния, не бывший в состоянии добраться до верхов у себя дома, ненавидел блестящего пришельца, который уже дважды побил его за короткий срок своей службы. И то, что Рош был родом из графства, только усиливало неприязнь к нему: если Брабант был недостаточно хорош для начала карьеры, зачем же он не остался там, куда так стремился? Но внимание Роша недолго задержалось на нем: он с тревогой вспомнил, что Алиса Кромлей успела зарисовать сцену его борьбы с Давидом Больфемом. Он знал о ее честолюбивом стремлении занять место художника при одной из нью-йоркских газет, но предположение, что она могла угадать тайные причины, руководившие им, или продать рисунок одному из репортеров, мало волновало бы его, если бы художница не была женщиной, которую он вдруг перестал посещать около двух месяцев тому назад. Он встретил Алису Кромлей года через полтора после своего возвращения в графство Брабант и месяца через три после своего переезда из Добтона в Эльсинор. Его привлек к ней ее блестящий, гордый ум, соединенный с оригинальностью, и ее внешность, одновременно артистическая и модная. Мисс Кромлей гордилась тем, что была оригинальна – для Эльсинора, во всяком случае – хотя ее густые, выхоленные волосы были причесаны с классической строгостью и хотя у себя дома и на вечерах у своих подруг она носила мягкие платья необычайного покроя; впрочем, для появлений на улице она предусмотрительно выбирала только то, что допускалось модой момента. В Парк-Роу, где она недолго вращалась среди газетного мира, она привлекала внимание критически настроенных женщин-журналисток, как девушка, умевшая одеваться очень модно, но с добавкой того «личного», отсутствие чего губит произведения лучших портных. Конечно, мисс Кромлей не покровительствовала самодержцам с Пятого Авеню. Свои tailleur’ы она покупала в магазинах готового платья, но, как и многие американки, знала, где купить и, особенно, как носить. После окончания Высшей школы, она еще продолжала образование, но вдруг ее нервы восстали, и она переменила эту самую скучную из специальностей на работу в газетах. Как репортер, она бы не выдержала физически; возможно, была бы прелестным модным издателем, но эти завидные места были слишком нарасхват. По совету светила репортажа ее газеты, мистера Джемса Бродрика, который, вместе с другой газетной братией, случайно оказался за чаем, в одно из воскресений, в ее прелестной, маленькой квартире в Эльсиноре, она уже целый год развивала свой талант к рисованию. Мистер Бродрик обещал «найти ей работу» постоянного художника, когда она усовершенствуется в технике. В это время появился Дуайт Рош. Мисс Кромлей жила с матерью, в коттедже, на Эльсинорском Авеню, рядом с доктором Анной. Миссис Кромлей, давно овдовевшая, увеличивала свою пенсию, в школьные годы дочери, изящным рукоделием, находя клиентов среди вновь приезжавших богачей. Она заведовала также кухней Женской Биржи в Бруклине, помогая иногда на обедах по подписке и парадных вечерах. Теперь, уже несколько лет, она отдыхала вполне. Поэтому, когда Алиса, для изучения живописи оставила временно свою службу, Миссис Кромлей снова охотно выступила на арену практической работы. Так как и деловая мать и умная дочь были милыми женщинами, то Дуайт Рош, вскоре после того, как встретил молодую девушку на вечере в клубе, заметил, что стремится к сближению с ними. Комната Алисы – она уже давно изгнала из употребления слово «гостиная» – была обставлена в таких гармоничных тонах зеленого цвета, что напоминала о согласии, царившем между двумя хозяйками. Тут были низкие шкапы, полные новейшей литературы, английской и американской; ежемесячные журналы и сборники, заполнявшие стол, почти кричали о браваде, но несколько изящных акварелей на стенах спокойного зеленого цвета, хотя и нарисованные не очень решительной рукой, говорили об оригинальном вкусе хозяйки ателье, скрывавшегося позади дома. В продолжение четырех месяцев Рош был постоянным посетителем коттеджа. Мисс Кромлей, следовавшая моде, как любой автомобильный завод, в этот момент увлекалась культом бесполой дружбы между мужчиной и девушкой. Одно время она смотрела на Джемса Бродрика, как на подходящего партнера для «философской» любви (прилагательное «платонический» уже устарело и, кроме того, указывало, что культ был гораздо старее, чем это хотели доказать его адепты). Но блестящий (и красивый) репортер не только был занят, но был слишком подвижен и непостоянен в настроениях. И, пожалуй, был юношей не слишком возвышенных идеалов. Из некоторых, случайно брошенных замечаний, которые окончательно погубили дело, Алиса принуждена была заключить, что он презирал людей, «теряющих время», почти так же, как любителей скачек. Если красивая, интересная и беспринципная девушка, попадавшаяся ему на пути, достаточно ему нравилась, то – «все было к лучшему». Сам господь бог знает, что занятый газетный корреспондент, вечно находящийся на побегушках у издателя, не может найти время для изучения изгибов девичьей души. И если девушка оказывалась «не сторонницей такого спорта», то лучше всего как можно скорее очистить поле сражения для тех, у кого больше времени или стремления к узам брака. Эти замечания были обдуманно брошены хитрым Бродриком, хотя ему и нравилась «малютка», но он не хотел, чтобы она «ошиблась», особенно при его помощи. Но Рош не был новичком в вопросах женской психологии и учел действительную стоимость Алисы Кромлей. Он восторгался, найдя в ней веселого друга-женщину и вполне отвечал ее стремлению развить в ней вкус к новой литературе. После получения звания юриста, он едва ли притронулся к книге, если не считать Свода Законов, судебных обозрений или ежедневной газеты. Она чудно читала вслух, особенно пьесы, и ему нравилось ее слушать. И потому, что она убедила его, что без чтения он теряет большую долю радости жизни, он скоро стал покупать для свободных вечерних часов такие произведения модных авторов, которые возбуждали, заставляли подумать, но были искренно написаны. Они также посещали вместе симфонические концерты, а в сумерки она играла для него избранных классиков. Он ничего не имел против музыки, так как она или способствовала ясности ума и разрешению запутанных вопросов, или нагоняла приятную дремоту. Ему нравился кабинетик Алисы, своими мягкими тонами напоминавший ему леса, которые он все еще страстно любил, и он чувствовал себя там свободно, как дома. Другие эльсинорские семьи, более богатые, тоже не были лишены уюта, но слишком часто были осчастливлены присутствием дочерей «на выданье», которые «выпускали коготки». Рош не был тщеславен или слишком высокого мнения о себе, насколько это вообще в характере мужчины, но прекрасно знал, что в Эльсиноре было мало подходящих людей и что всем известен его крупный заработок, а также и то, что он будет увеличиваться с годами. Но, как мог бы предсказать мудрый Бродрик, если бы в этот период его личные интересы не отвлекли его внимания, напряжение было слишком велико для Алисы Кромлей. Нервная и возвышенно настроенная, со времени ранней молодости переполненная ощущениями, не растраченными даже на бессердечный флирт, идеалистка и романтичная мечтательница, она начала сознавать, что с каждым длинным вечером, никем не прерываемым, – миссис Кромлей была самой тактичной матерью на свете, – она совсем по-женски ощущала притягательность и очарование этого быстрого ума, подвижного лица, по внешности сурового и сухого, и соблазн неукротимой силы, бывшей отличительной чертой новой породы американских мужчин. И прошло не много времени, а она начала преувеличивать все, что в нем было привлекательного, представляла его себе не тем хорошим представителем своего типа, каким он был, а восхваляемым сверх существом и единственным желанным человеком во всей вселенной. Ее чувство превосходства над этим «достаточно необразованным экземпляром с запада, ничего не знавшим, кроме работы», которого она могла многому научить, предохраняло ее некоторое время, держа в повиновении ее воображение и женскую натуру, но незаметно ей изменила и эта точка опоры; осталась лишь гордость, за которую она пыталась ухватиться. Это было время, когда она «показала когти». Сначала, после своего открытия, она только возмущалась собой. Ей было 26 лет, и она не была такой беспомощной, чтобы страсти и чувства всецело владели ею. Но эта фаза была кратковременна. Увлечение нельзя ликвидировать ни из гордости, ни во имя рассудка, и разум коварно нашептывал ей: «Почему же нет?» Что стоила карьера художника, хотя и свободная и возбуждающая и дающая возможность составить круг добрых друзей, по сравнению с замужеством с честолюбивым человеком, внушившим такую безумную любовь? Разве она не решила, что рано или поздно именно так выйдет замуж? За этим размышлением последовал логический, чисто женский вывод: если она любила его со всей полнотой чувства, одновременно первобытной и утонченной любовью, это было, конечно, потому, что и его сжигала подобная же страсть. Другими словами, он был ей предназначен. Может быть, ему сейчас слишком хорошо и удобно с ней, чтобы отдать себе отчет в своих чувствах, но пробуждение возможно, и задача, вдохновлявшая ее, раскрыть ему самого себя. Она знала, что, хотя и не была красавицей, во всяком случае, не была шаблонной как по краскам, так и по стилю. Глаза ее были странного матово-оливкового цвета, настолько заметного, что, казалось, они бросали отсвет и на ее бледную кожу, оттенка слоновой кости, и на гладкую массу ее волос. У неё было гораздо более тонкое лицо, чем обычно у американок, а глаза, хотя и были такими загадочными, могли метать огонь, превосходивший огонь новейших батарей. И как-то поздно вечером, окончивши чтение чувствительной старинной драмы, когда на обеих ее щеках горел тусклый румянец, она подняла на него свои говорящие глаза. Рош сразу испугался. Она не зажгла в нем ответной искры страсти. Даже больше, теперь его постоянно преследовал образ милой, таинственной и недосягаемой (для него) женщины, которую он боготворил, как идеал женственности. Рош не придерживался старомодной американской вежливости. Он был прямолинеен и нетерпелив, но добр, рыцарь по природе. Он «отшвырнул» мисс Кромлей так осторожно, как только мог, но всё-таки оттолкнул ее. В этом не было сомнения. Ошеломляющий факт: мужчина вызвал к жизни поток женских чувств в то время, как его чувства ждали волшебного прикосновения другой. Это было невероятно, бессмысленно. Некоторое время Алиса, в уединении своего ателье, неистовствовала, как фурия. Она проклинала Роша, особенно во время жестоких схваток со своей гордостью, которая удерживала ее от унижения упасть к его ногам. Больше всего ее раздражало то, что он разоблачил ее перед ней самой, как нездоровую, неудовлетворенную девчонку, венец достижений которой – маленькая семья из трех. В конце концов она сомневалась, любила ли она его вообще. Сознание, что в ней заговорило женское начало, с которым она не сумела бороться, вызвало в ней отвращение к жизни, но возвратило равновесие и философский взгляд на вещи. Она была умна и с характером, и в глазах мужчины с честью вышла из поединка; а когда его образ слишком глубоко завладевал ее воображением, когда она по неосторожности снова допускала полеты фантазии – она вспоминала, что большие физические потрясения неизбежно сопровождаются множеством мелких толчков, и терпеливо ждала, когда настанет полное исцеление. До своего малодушного бегства, Рош имел только отдаленное понятие о кровопролитной битве, происходившей в душе его молодого друга. Он убеждал себя, что она влюбилась в него, как это в моде среди девушек, если они слишком много видятся с мужчиной, или что она торопилась выйти замуж, чтобы улучшить свое положение. Он упрекал себя за легкомыслие, отказался, со вздохом, от длинных вечеров в красивой комнате и в своей холостой квартире читал книги, выбранные Алисой. У него к ней осталось очень хорошее чувство, и он знал, что был в долгу перед ней. Если бы он не встретил другую – кто знает… Кроме того, думая, что он должен защитить ее от злобных пересудов, он танцевал с ней на вечерах и присоединялся к ней, если они встречались на улице. Но, если он ничего не знал о запутанных и бесконечных извивах в психологии ее пола, о бесконечном разнообразии настроений, особенно у влюбленной женщины, он знал достаточно хорошо, как легко любовь превращается в ненависть, особенно, если нанесена глубокая рана самолюбию. И хотя за долгие недели их близости он привык высоко уважать ее, он знал, что мужчины и до него часто ошибались в своей оценке женщин, и что, если бы она узнала о его любви к другой, она, быть может, была бы способна на самую низкую месть. Возможно, что она была благороднейшей из всех; он надеялся, что это так, но, когда вспомнил, какая она была сегодня в клубе, понял, что следует вести себя с большой осмотрительностью. Пока настанет время для его женитьбы на Энид Больфем или хотя бы для возможности проявить такое желание, преступление перейдет в область местной истории. Думать о какой-то действительной опасности ему даже не приходило в голову. Воскресший образ Алисы Кромлей вызвал воспоминание о ее милом доме, и он со вздохом оглянулся на свою берлогу закоренелого холостяка. Грязноватая приемная была загромождена книгами по юридическим вопросам и судебными отчетами. Горничная, с отчаянья, уже давно забросила уборку и только ежедневно вытряхивала пепельницы и раз в неделю вытирала пыль. В маленькой спальне стояла железная кровать, вроде солдатской. Галстуки висели на канделябрах; на бюро и на столе, возле кровати, опять валялись книги, некоторые из них английские, модных авторов, любовь к которым ему привила Алиса своим беспорядочным энтузиазмом. Раздеваясь, он бросал свое платье куда попало, хотя и ненавидел беспорядок холостых квартир. Через месяц он будет хозяином жилища, такого же изящного, как женщина, которую он любил. Больфем… Он уже умер, но, когда Рош вспоминал о нем, его лицо темнело, руки дрожали и сжимались. Пройдет еще много времени, пока он будет в состоянии слышать его имя без прилива ненависти и отвращения. Но порыв прошел, он принял ванну и улегся. 10 Когда Рош, через несколько часов, шел в клуб Эльков, чтобы позавтракать, он чувствовал, что сам воздух Эльсинора пропитан подозреньем, даже листья деревьев на спокойных, по-праздничному, улицах шелестели подозрительно. На Атлантическом Авеню мужчины, собираясь в группы, обсуждали убийство, а на Главной улице, на каждого проходящего бросался подозрительный взгляд. Рош был доволен, что у всех был вид, будто они легли поздно и спали плохо, и когда он встретил Сэма Коммека, у входа в клуб, он сразу увидел преимущество привычки к заботливому уходу за собой, совершенно несвойственной зятю покойного. – О, Дуайт, – простонал Коммек, хватая его за руку. – Где вы были вчера? Как бы я хотел, чтобы вы были с нами. – Я был в Бруклине и вернулся поздно. Каково ваше мнение? – У меня их дюжина, но, пожалуй, все они ничего не стоят. Я предполагаю, что это не иначе, как заезжий, наемный убийца. Хотя, может быть… я всё-таки надеюсь, что это не одна из них – этих девчонок – надеюсь ради семьи и доброго имени бедного Дэва. Я так не хочу скандала в этом роде. Сам господь знает, что достаточно и одного убийства. – Какие следы нашли в усадьбе? – Все, какие только можно видеть в Эльсиноре, кажется. Не меньше сорока человек толкались по двору, пока не явилась полиция. Забавно, что Гифнинг не подумал об этом. Клянусь Гименеем, не помню, чтобы прежде что-либо могло так взволновать город – всё графство – могу сказать. Телефоны трещали, пока барышни не пригрозили забастовать. Одна упала в обморок. Интересно, знал ли ее Дэв? – Вот как! Я и не думал, что Больфем был так популярен. – Не это только, хотя у Дэва всё-таки была пропасть друзей, несмотря на его дьявольский характер в последнее время. Враги есть у каждого из нас – у самого последнего из нас – но быть застреленным так, у своих собственных ворот, – ну, ну, от этого может свести судорогой. Этого молодца надо поскорей схватить и на нем показать пример. Думаю, что меня призовут. – Надеюсь, он не попросит меня защищать его. Как чувствует себя миссис Больфем? – Превосходно, холодна, как только может быть. Я бы возненавидел себя, если бы женился на одной из таких штучек, но они чертовски удобны в затруднениях. Может быть, она и горюет немного о Дэве, кто знает. Во всяком случае мы должны заставить всех думать, что это так. Я не хочу, чтобы подозрение пало на нее. – Что? Невероятно, что вы думаете о такой вещи. – Рош, бледный обычно, побелел, как мел. – Вы не предполагаете, что об этом говорят? – Пока еще нет. Но мы должны быть готовы ко всему, особенно с этими нью-йоркскими корреспондентами, ищущими следов. Если только мы схватим скоро проклятого убийцу, самый последний из нас, из близких Дэву, раз не сможет представить алиби, будет под подозрением. Вот, я прошел с ним два квартала после того, как он ушел от меня он был не способен идти один и не хотел ехать. Потом я не вернулся домой сразу – пошел в свою контору кое-что проверить, я был один, и ни одна душа не видала меня там, а Дэв был убит как раз в это время. Какой ужас, только подумать об этом.