– Пустяки, всем известно, что вы были его лучшим другом. На вас никто не подумает. – Могут, могут. – Хорошо, как же относительно миссис Больфем? – О, у нее превосходное алиби, она укладывала его вещи, отнесла их вниз и даже написала записку, какую именно сумочку ей хотелось иметь, записку приколола к одному из его костюмов. Я был там, когда полиция все осматривала. Они не говорят, кого они подозревают, но поступают так, будто подозревают многих. Остается только факт – она одна была в передних комнатах дома, а эта брюзга, ее горничная, была в стороне, в задней части дома, воя от зубной боли, пока я не вытащил ее. Если бы она не боялась встречи с Дэвом… Ладно, полиция ведь знает, что Дэва нельзя было назвать образцовым супругом, но Энид, насколько нам известно, никогда не устраивала сцен. Это, конечно, всего труднее, но обыкновенно за этим скрывается больше всего ненависти. Всё-таки у нее был ее клуб и Все такое. Может быть, ей и все равно…Вот почему я хочу, чтобы она повидала корреспондентов. Ей, может быть, удастся сбить их со следа. Конечно, она сделает это скорее, чем кто-либо другой. – Вы, надеюсь, не намекали ей, что она может быть под подозрением? – резко спросил Рош. – Бог мой, конечно, нет. Я никогда не решусь. Только бы убедить ее как-нибудь. Может быть, Анна и Полли могут устроить это. Рош повернулся и стал спускаться. – Я иду в Эльсинор завтракать. Вероятно, репортеры появятся там. Я знаком с Джимом Бродриком. Мы должны следить все время. 11 Только доктору Анне, одной, хотя и с некоторыми безотчетными умолчаниями, рассказала миссис Больфем все, что случилось вчера вечером. Она опустила подробность об отравленном лимонаде, но все другое рассказала с полной откровенностью и спокойствием. – Раньше, чем я поняла, где я нахожусь, – закончила она, – я уже захлопнула за собой кухонную дверь. Не могу понять, почему я потеряла присутствие духа. Я свободно могла, войдя через кухню, выйти через парадную дверь и подойти к нему одновременно с Гифнингом. Доктор Анна пила крепкий кофе. Было восемь часов утра, и она, спустившись вниз, сама приготовила завтрак себе и своей подруге, так как Фрида забралась в свою комнату и заперлась там на задвижку. Всю эту историю Анна уже слышала сейчас же по приезде, но после того, как выспалась, попросила рассказать все снова. – Думаю, что так, как оно есть, будет лучше, – сказала она задумчиво. – Никто не мог вас видеть. Месяц взошел поздно. Ночь, вероятно, была темна, как пропасть. Если бы кто-нибудь даже и наблюдал, вас хорошо защищали деревья. Во всяком случае никогда подозрение не коснется вас: вы слишком высоко стоите для этого. А Дэв за последнее время оскорблял людей направо и налево. Но вам надо избежать злословия. Единственно, что меня заботит, это возможное присутствие на лестнице вашей горничной в тот момент, когда вы вернулись. Я приеду к завтраку и тогда поговорю с ней. А вы оставайтесь у себя. Отдохните и засните, если можете. Не думаю, чтобы кто-нибудь пришел к вам рано – сегодня все будут долго спать. Я хотела бы тоже заснуть, если бы могла. – А вы бы поговорили о своем здоровье с доктором Ликуиром? – Если бы у меня нашлась свободная минута. Не заботьтесь обо мне, хотя, кажется, я заразилась; один бог знает, как это легко. Но, ради самой себя, ей не удалось найти времени для доктора, и к Больфемам она вернулась между двенадцатью и часом. Репортеры сидели на буксовой изгороди и на ступеньках крыльца. Она добродушно увернулась от них, но прошло некоторое время, пока ей открыла возмущенная Фрида – в это утро звонки вызывали ее к парадной двери не менее шестнадцати раз. Когда, наконец, доктор Анна оказалась в темной прихожей, она увидала, что лицо Фриды распухло и обвязано полотенцем. Это зрелище доставило доктору Анне подходящий случай для разговора. – Худшее наказание, какое есть на свете, – заявила она, идя за девушкой на кухню. – Дайте, я взгляну. Давно это у вас? – Два дня, – угрюмо ответила Фрида, не тронутая сочувствием, которое не могло вызвать немедленного прекращения боли. – Флюс? – Не знаю. Фрида соображала медленно. Пока она соображала, чего хочет доктор Анна, полотенце уже было сдернуто, и проницательный взор доктора уже рассматривал ее распухший рот. Еще минуту спустя доктор Анна открыла свою медицинскую сумку и смазывала темной жидкостью воспаленный зуб. – Это, конечно, вас не излечит, сказала она, но ни один дантист не поможет, пока не пройдет опухоль. И вам не придется платить за осмотр. Вот, возьмите это. Как только будете в силах, идите к доктору Мейеру, Главная улица. Скажите, что я вас послала. Но почему же вчера вы ничего не сказали миссис Больфем? Зачем переносить боль? У внимательных хозяек всегда есть под рукой средство, чтобы успокоить, а миссис Больфем такая, что ее можно разбудить и ночью, если кто-нибудь страдает. Боль, под влиянием лекарства, уменьшилась, и к Фриде вернулась вежливость, на какую она была способна. – Стало плохо, когда я танцуй в зал, и я бежал домой. Мой комната были капли. – Ах, вот как, они помогли? – Нет. Болит, как раньше, но я ложусь и, может быть, могу спать, а только эти господа тянул меня вниз, делать кофе. Я целый ночь на ногах. И она воспылала сочувствием к самой себе. – Но когда вы увидели, что капли не помогли, почему тогда же не пошли к миссис Больфем? Вы более терпеливы, чем была бы я. Выстрел, которым был убит мистер Больфем, был часов в восемь. Да? Наверное, входя, вы разбудили миссис Больфем, даже если она уже легла. А может быть, вы не знали, что она вернулась рано? – В субботу она идет домой после меня. Как я знаю, что она здесь? – Но вы могли бы пойти в ванную, где ее лекарства? – Когда у вас болит, как раскаленное железо, вы думайте об этих хороших вещах на другой день. Фрида впала в угрюмое молчание. Доктор Анна поспешно позавтракала и пошла наверх. Миссис Больфем лежала на диване. Она не одевалась, но была элегантна, как всегда, в своем купальном халатике, белом с голубым, так как она была не из тех женщин, которые позволяют себе «распускаться», то у нее не было капотов, ее длинные волосы были заплетены в две косы, она была бледна и прелестна. – Выкиньте Фриду из головы, – быстро сказала Анна. Знакомые голоса раздавались снизу. – Она не слыхала ничего. И вы бы не услыхали, если бы корчились от зубной боли. – Слава богу. Легкий стук возвестил о появлении друзей. Они были одеты, как для езды в автомобиле. Даже сама смерть не могла помешать им лишить своих мужей воскресной загородной поездки. Они целовали миссис Больфем и хвалили ее выдержку и хороший внешний вид. – Всё-таки, одну вещь мы должны решить сейчас, – заявила миссис Гифнинг, – это вопрос о вашем трауре. Завтра я «отправляюсь» с поездом в 8:10 и позабочусь. Но вы ведь никогда не носите готового платья, и будет жаль, если придется напрасно потратить деньги. Будете ли вы в вуали во время следствия? – Конечно, да. Неужели вы думаете, что я соглашусь, чтобы на меня глазела любопытствующая толпа и щелкали аппараты корреспондентов? – Вот это как раз, о чем я думала. Я привезу изящную шляпу и длинный креп и закажу ваш вдовий наряд в одном из больших магазинов. Они успеют к похоронам. На следствие вы можете надеть свой костюм, он почти закроется вуалью. – Как хорошо придумано, с чувством сказала миссис Больфем. – Вы так добры. – Добра? Нисколько. Я просто люблю покупать для других. Как удачно, что вы еще не заказали себе костюма на зиму вы бы наверно сделали синий. – Да, он должен был быть синим. – И в голосе миссис Больфем звучало сожаление. – Не забудьте купить мне две черных шифоновых блузки. Одну очень простую, на каждый день, другую нарядную. И что-нибудь белое для ворота. Конечно, я не надену этого на улицу, но для дома… Черное так неприятно. – Еще бы. Доверьтесь мне. Есть ли у вас черные перчатки, то есть, я хочу сказать не надеванные, замшевые? Вы же не захотите походить на члена похоронного бюро. Миссис Больфем кивнула головой. – Думаю, это всё. Напишите, если вспомните, еще что-нибудь. Должна бежать, чтобы ехать на прогулку с Джеффри. Он совсем разбит, бедняжка. Разве не был он вчера на высоте положения? Она коснулась губами лба вдовы и легкими шагами выбежала из комнаты, что заставило завистливо вздохнуть ее основательную подругу – миссис Баттль. Ей тоже было сорок лет, но уже с тридцати ей пришлось тренироваться. – Пожалуй, нам лучше уйти, – миссис Баттль, неожиданно быстро для ее грузного тела, вскочила со стула и уже стояла. – Теперь попробуйте заснуть, дорогая. Вы самая мужественная женщина. Но завтра вам предстоит большое утомление. Сэм Коммек говорит, что следователь не станет допрашивать раньше, как после двенадцати. Но, если это будет раньше и вашего крепа не привезут, я вам дам креп мамы, он уложен в камфару, я достану его и проветрю. Мы обо всем подумаем, и любопытные не станут вам надоедать. – О, благодарю вас. Но мучительно не только это. Более мучительно оставаться целый день в этом доме, в этой комнате. Если бы я могла походить по усадьбе, но, кажется, репортеры – везде. – Они кишат, положительно кишат. И Авеню так забито автомобилями, что вы не можете проехать. Они собрались отовсюду, некоторые даже из Нью-Йорка и Бруклина. Губы миссис Больфем презрительно скривились. Нездоровое любопытство, как всякая другая вульгарность, было ей непонятно. Смерть – безразлично, как бы она ни была желанна, – должна внушать уважение и вызывать почтительное молчание, а вовсе не служить поводом для возбуждающей статьи в воскресном выпуске. – Будем надеяться, что сегодня они найдут негодяя, – сказала она нетерпеливо. – Тогда наступит конец. Вероятно, это элемент таинственности придал данному случаю такую гласность. Не напали еще на след? – Нет даже тени, – миссис Коммек уже надевала свою автомобильную вуаль. – Сэм все время следит, я оторву его только на час-два. Также работает и полиция. Но он хорошо сумел спрятать следы. – Если это «он», – шепнула миссис Баттль миссис Фру, когда они тихо спускались по лестнице. – Что говорят об этой рыжей или о той телефонной девице, которая упала в обморок? Говорят, ее пришлось везти домой. – Мне кажется, что уже довольно забот о Дэве Больфеме. Покончим на этом, или я тоже, вот тут, упаду в обморок. Атмосфера была такая угнетающая, как и мрачная внутренность дома – воздух был наполнен тяжелым запахом цветов и смерти. Дверь в гостиную, где лежал Давид Больфем, набальзамированный и тихий в своей шкатулке, была закрыта, но заглушенный шёпот проникал, подобно шелесту погребальных венков, вызванному испарениями разложения. Преданные подруги вдовы почти что с криком облегчения выбежали на воздух и солнечный свет. Здесь все было оживленно, точно на деревенской ярмарке. Усадьба была пуста, оберегаемая дежурящей полицией, но Авеню и прилегающие улицы были забиты всеми родами экипажей, начиная от лимузинов до скромных фермерских циклонеток. Многие пришли пешком. Все глядели на дом, приближаясь к изгороди так близко, как только смели, чтобы посмотреть на рощу. Они задавали вопросы, отвечали, предлагали различные теории, все торопливо и без малейшего уважения ко всякому другому мнению, кроме своего. Дети, сосущие мятные леденцы, сидели на изгороди. – Кто бы мог подумать, прошептала миссис Фру. Она вздрогнула от едва уловимого отвращения. – Это счастье для Энид, – добавила она потом, хотя и про себя. 12 На следующий день, на предварительном следствии, миссис Больфем, облаченная в крэп, сидела, изящно выпрямившись, между мистером и миссис Коммек, без малейшей дрожи, даже в руках. Давая показания, она говорила ясным тихим голосом о незначительных подробностях, уже известных ее приятельницам и теперь сделавшихся всеобщим достоянием эльсинорцев, a также всех, читавших газеты в стране. Следователь отпустил ее очень скоро и вызвал ее служанку. Хотя опухоль лица Фриды отчасти поддалась лечению доктора Анны, зуб все еще болел. Она также была отпущена после злобного заявления, что она «ничефо» не видала, «ничефо» не слыхала и не знает «ничефо» об убийстве, кроме того, что должна была встать, чтобы варить кофе, когда умирала от зубной боли. Больше некого было допрашивать, кроме Коммека, который определил время – без четверти или без десяти минут восемь, когда покойный ушел от него. Мистер Гифнинг и два его гостя удостоверили, что слышали пенье Больфема, а вслед за этим – звук выстрела из револьвера; они также обстоятельно описали положение тела Больфема, когда его нашли. Без сомнения, выстрел был сделан из рощи. Целый штаб газетных художников принужден был удовольствоваться только наброском черной фигуры, представлявшей вдову. Она высоко держала голову и была холодно – спокойна. Один из репортёров, с заранее приготовленной камерой, пробил себе дорогу, когда она должна была войти в автомобиль миссис Баттль, и жалобно умолял ее поднять крап. Но с таким же успехом он мог бы обратиться к лунатику – миссис Больфем даже не взглянула на него.