Его руки вцепились в край койки, и он оперся на них, задыхаясь. Возможно, это был приступ астмы, или более серьезный припадок, но мне показалось, что это определенно тот случай, когда стимуляция необходима, и я вспомнил о фляге, которую оставил мне Раффлс. У меня ушло лишь несколько секунд на то, чтобы налить добрую порцию – и даже за меньшее время Дэниэл Леви вылил в себя горючую смесь, будто воду. Он попросил еще, не успел я налить себе. В конце концов, я отдал ему и этот стаканчик; для меня было немалым облегчением увидеть, как свинцовая серость исчезает с его дряблого лица, и затрудненное дыхание наконец становится тише – даже если бы это обозначало возобновление нашей вражды. Но это был ее конец; здоровяк был потрясен до самой глубины души своей совершенно оправданной попыткой убить меня. Он выглядел ужасно старым и отвратительным, когда откинулся на койке всем телом, повинуясь своей слабости. После того, как я уступил его настойчивым просьбам, фляга окончательно опустела, и он растянулся во всю длину, забывшись сном, на этот раз настоящим; я все еще присматривал за жалким чертом, отгоняя от него мух и иногда обмахивая флагом, возможно не столько из-за гуманных соображений, сколько ради того, чтобы он больше не шумел, когда вернулся Раффлс, и осветил место действия, как солнечный луч. В городе на его долю тоже перепали приключения, и вскоре у меня появились веские основания, чтобы быть благодарным за то, что я остался на месте, а не поехал вместо него. Он предвидел неприятности в случае попытки обналичить в банке такой крупный чек на предъявителя. Так что сперва он посетил в Челси студию некоего художника, который в жизни не нарисовал ни одной картины и содержал гардероб нарядов для своих моделей, которых никогда не нанимал. Там Раффлс преобразился в сносную копию одного известного в городе высокопоставленного военного, который также вел дела с Леви. Раффлс сказал, что кассир вытаращился на него, но по чеку уплатил без лишних слов. Самым волнующим во всем этом деле была встреча, уже при посадке в кэб, с человеком, знавшим и Раффлса, и того военного, и приветствие от него, адресованное, очевидно, последнему. – Это был чертовски трудный момент, Банни. Я выкрутился, сказал, что он обознался, припоминаю даже, что изобразил голос, равно непохожий на мой и на голос того вояки! Но – все хорошо, что хорошо кончается; и если ты теперь сделаешь все точно по моим указаниям, я думаю, мы сможем польстить себе и сказать, что счастливый исход дела уже очевиден. – Что мне делать теперь? – спросил я с некоторым опасением. – Уезжай сейчас же, Банни и жди меня в городе. Ты отлично справился, старина, как и я со своей стороны. Все в порядке, вплоть до тех пятнадцати тысяч гиней в самой твердой наличности, которые сейчас спрятаны у меня. Я виделся со старым Гарландом и сам отдал ему его долговую расписку, как и обязательство по ипотеке. Разговор был довольно тяжелый, как ты понимаешь; но я не мог удержаться, чтобы не попробовать вообразить, что бедный старик сказал бы, если бы узнал, какое давление пришлось ради него применить! Что ж, теперь все кончено, за исключением нескольких возможностей для выхода из нашего подполья. Я не смогу этого сделать без нашего спящего друга, но ты, Банни, можешь все упростить для себя и не дожидаться нас. Я мог бы много чего сказать о таком подходе, но он ничуть не противоречил моим устремлениям. Раффлс, пока был в городе, успел сменить одежду и вымыться, не говоря уж про обед. Я же к этому моменту был невероятно растрепан и грязен, а кроме того – исключительно голоден, ведь душевное облегчение дало путь мыслям о материальном. Раффлс, предвидя мои горести, приготовил для меня путь отступления через парадную дверь среди бела дня. Я не стану пересказывать удивительную историю, которую он рассказал садовнику, что присматривал за домом и жил через дорогу; но он позаимствовал у того ключи в качестве потенциального покупателя недвижимости, который собирался встретиться со строителем и партнером по делам прямо в доме чуть позже в течение дня. Предполагалось, что я – строитель, и в этом качестве я должен был передать садовнику хитроумное сформулированное сообщение, суть которого сводилась к тому, что Раффлса и Леви нужно оставить в покое до моего возвращения. Конечно же, возвращения для меня не предполагалось. Все это казалось мне ненужными усложнениями после того дела, которое было осуществлено при помощи элементарной скрытности накануне ночью. Но все это было типично для Раффлса, и я в конце концов уступил с условием, что мы обязательно встретимся в Олбани в семь, и хорошо подготовимся, чтобы отметить где-нибудь окончание мероприятия. Однако еще многому было суждено произойти до семи, и все эти события не замедлили начаться. Я отряхнул прах заброшенной башни со своих ног, как только вышел, но одна из них зацепила нечто на темном участке пути; этот предмет скатился, позвякивая, до самого низа лестницы, где я и подобрал его. Перед уходом я рассказал Раффлсу о том случае с револьвером, когда я считал его улетевшим за перила на нижний этаж, но вместо этого обнаружил лежащим в моей руке. Раффлс сказал, что тот должно быть не провалился под лестницу, но зацепился на ступеньке, а когда я сам почти весь свесился за перила, то зацепил рукоятку револьвера чуть ниже уровня пола. Он это высказал (как высказывал он и многое другое) тоном, который означал определенное решение вопроса. Но про себя я не думал, что оно окончательное; и теперь я мог бы рассказать ему, в чем было дело, или, по крайней мере, к какому выводу я пришел. Я даже думал подняться обратно, чтобы убедить его в ошибочности его теории. Но потом я вспомнил, с каким упорством он старался поскорее от меня избавиться, а также по другим причинам решил подождать выкладывать ему этот сюрприз. Тем временем я перестроил планы, и после того, как передал свое абсурдное сообщение садовнику через дорогу, начал искать подходящие магазины на пути к станции – в одном из них мне посчастливилось найти чистый воротничок, а в другом – обрести зубную щетку; все это я использовал для приведения моего туалета в относительный порядок, насколько позволила мне обстановка уборной на станции. Очень скоро я уже расспрашивал насчет пути к дому, который и нашел еще минут через двадцать-двадцать пять. Глава XVII. Секретная услуга Этот дом тоже стоял у реки, был сложен из кирпича, но по сравнению с другими двумя был очень мал. Одно крыло, от которого полосы зеленого сада шли к реке, стояло почти у дороги, красуясь грязным штукатурным фасадом с венецианскими шторками, которые казались бы украшением разве что осенью. Деревянные ворота еще не успели закрыться за мной, когда я оказался наверху грязного крыльца, созерцая облупившуюся краску и стекло с орнаментом, больше подходившее для туалета, и слушая последние отзвуки престарелого колокольчика. Определенно, было что-то наводящее тоску и одновременно очаровательно викторианское в береговом приюте, в который леди Лаура Белсайз удалилась в своем обездоленном вдовстве. Однако я искал не леди Лауру, а мисс Белсайз, но неопрятная служанка не могла толком сказать мне, на месте мисс Белсайз или же ее нет. Возможно, она была в саду, но, возможно, и у реки. Не мог бы я пройти внутрь и подождать минуту? Я мог бы, да так и сделал, но ждать пришлось много дольше, и у меня была возможность изучить интерьер, такой же потрепанный, как и наружность дома. Повсюду располагались мощные останки мебели, совершенно справедливо вышедшей из моды. Диван все еще стоит у меня перед глазами, как и стальной каминный прибор, и хрустальная люстра. Древний и огромный рояль занимал почти половину комнаты; и в довершение всего, приглашая пофантазировать на тему всяческих сравнений и контрастов, тут же стоял в дешевой раме портрет Камиллы Белсайз, великолепной в вечернем платье. Я все еще изучал все имевшиеся на картине откровенно варварские аксессуары – перо, ожерелье, свернутый шлейф, и гадал, что за благородный родственник расщедрился и пришел на помощь ради такого случая, и почему Камилла должна была выглядеть такой скучной в этом наряде, как вдруг открылась дверь и вошла она сама – не особенно элегантно одетая, и с выражением лица, весьма далеким от скуки, как я мог заметить. Она казалась изумленной, встревоженной, негодующей, укоризненной, и, как мне показалось, еще больше нервной и расстроенной, хотя все это едва просвечивало сквозь ее гордость. А что касалось ее белых саржевых жакета и юбки, то мне показалось, что совсем недавно они побывали у реки, притом я сразу заметил отсутствие одной из крупных эмалевых пуговиц. До этого момента, признаюсь, я и сам страдал от некоторой нервозности. Но, когда я заговорил, все сомнения растворились в радостном возбуждении. – Вы, возможно, удивлены этим вторжением, – начал я. – Но я подумал, что это могло принадлежать вам, мисс Белсайз. И из жилетного кармана я извлек пропавшую эмалевую пуговицу. – Где вы нашли ее? – с очаровательно возросшим удивлением в голосе и выражении лица спросила мисс Белсайз. – И откуда вы знаете, что она моя? – прозвучал следующий вопрос, стоило ей только успеть вдохнуть. – Я не знал… – ответил я. – Но догадался. Самая безумная догадка в моей жизни! – Но вы не расскажете, где наши ее? – В пустом доме, недалеко отсюда. У нее перехватило дыхание; теперь я чувствовал его, как легчайший ветерок. Совершенно неосознанно я удержал эмалевую пуговицу в своих пальцах. – Что ж, мистер Мандерс? Я очень сильно вам обязана. Но могу ли я получить ее обратно? Я вернул ей то, что ей принадлежало. Все это время мы смотрели прямо друг на друга. Пока она повторяла свои механические извинения, я уставился на нее еще пристальнее. – Так это были вы! – сказал я, и пожалел об этом, видя мнимое изумление, которое она сразу же изобразила, но тут же ощутил благодарность, когда беспечный луч света прояснил все, что крылось в ее переменчивых глазах помимо этого. – Кем же, как вы думаете, я была? – спросила она с холодной, едва видимой улыбкой. – Я вообще не знаю, был ли там кто-нибудь. Я не мог ничего понять, – ответил я искренне. – Я просто обнаружил у себя в руке револьвер. – Чей револьвер? – Дэна Леви. – Отлично! – мрачно произнесла она. – Это даже к лучшему. – Вы спасли мою жизнь. – Но я думала, что вы забрали его жизнь, а я – соучастница! В ее голосе не было никакой дрожи; это был осторожный, нетерпеливый, дерзкий, напряженный, но теперь совершенно точно ее собственный голос. – Нет, – сказал я, – Я не застрелил его, но заставил его подумать, что сделал это. – Я и сама так решила, пока не услышала, как вы разговариваете. – Но вы не издали ни звука. – Да уж, конечно! Я предпочла скорее скрыться оттуда. – Но, мисс Белсайз, я сойду с ума, если вы не объясните мне, как вы вообще туда попали! – А вы не думаете ли, что это хороший момент, чтобы рассказать мне о себе – и о вашем деле? – О да, и мне даже все равно, кто начнет первым! – произнес я взволнованно. – Тогда это буду я! – ответила она немедленно, но повела меня к ужасному дивану в глубине комнаты и усадила там, как будто мы собирались пообщаться по совершенно светскому поводу. Пока мы обсуждали то, что хотели, в этой обстановке увядшей респектабельности, я не мог поверить, что все это происходит в действительности, и притом так неожиданно. За нами располагалось окно, смотревшее на узкую лужайку с гравийной окантовкой, и купы ив, отделявших дом от Темзы. Сцена этого разговора казалась мне нереальной при всем своем реализме. – Вы ведь знаете, что произошло тем утром, – я имею в виду день, когда не состоялась игра, – начала говорить мисс Белсайз, – ведь вы были там; и хотя не остались, чтобы увидеть все, что случилось после, я полагаю, сейчас вы все знаете. Мистер Раффлс, конечно же, вам рассказал; вообще-то, я слышала, как бедный мистер Гарланд отпускал его. Как ни посмотри, ужасная история. Никто не смог бы с честью выйти из подобного положения, ну и как можно ждать, что такой милый человек устоит в борьбе против безжалостного ростовщика? Мистеру Раффлсу, наверное, это удалось бы, если можно назвать его милым! Я сказал, что это было бы, пожалуй, худшим прозвищем для него. Я даже упомянул несколько примеров. Мисс Белсайз выслушала меня очень внимательно. – Что ж, – продолжила она, – но в этом деле он был очень мил. Я могу отдать ему должное. Он сказал, что отлично знает мистера Леви, и посмотрит, что можно сделать. Но он говорил таким тоном, которым палач мог бы рассуждать «что можно сделать» с приговоренным! Все это время я гадала, что произошло в Карлсбаде – что именно имело в виду это чудовище, когда говорило о мистере Раффлсе в нашем присутствии. Ну и, конечно же, я понимала, что он хотел, чтобы мы думали о худшем; но была ли за всем этим хоть часть правды? Мисс Белсайз посмотрела на меня так, будто хотела получить ответ, но из-за этого я, уже почти начав говорить, осекся. – Я не хочу этого знать, мистер Мандерс! Конечно, вам все известно о мистере Раффлсе, – сказала она с жаром, – но для меня это ничего не значит, и я определенно буду на его стороне. Вы сами сказали, что речь, возможно, шла лишь о розыгрыше, если вообще что-то и было, так я и старалась думать, несмотря на то, что за ним следовали у Лордов те ужасные люди, и несмотря на то, что он ушел, пока они за ним следовали. Но он так и не появился на игре больше – хотя приехал из самого Карлсбада, чтобы увидеть ее! Зачем он вообще туда приходил? Чего он на самом деле пытался добиться? И что он мог предпринять, чтобы спасти кого-то от мистера Леви, если сам находился в его власти? – Вы ведь не знаете Раффлса, – сказал я, вступив на этот раз вовремя. – Он никогда не находился в чьей-либо власти дольше часа. Я бы доверил ему спасение кого угодно, в самой отчаянной ситуации, какую только можно придумать. – Спасение при помощи какого-нибудь отчаянного поступка? Именно этого я и боялась! – объявила мисс Белсайз с видимым беспокойством. – В Карлсбаде действительно что-то произошло; но что-то гораздо худшее случилось потом… И все это из-за Тедди и его бедного отца! – прошептала она. Я был согласен с тем, что старина Раффлс не остановится не перед чем ради своих друзей, и мисс Белсайз снова подтвердила, что именно этого она и опасается. Ее отношение к Раффлсу совершенно изменилось. Я подумал, что это произошло из-за благодарности, когда она заговорила о несчастном отце и его сыне. – И я была права! – воскликнула она с другим чувством, которому непросто было подобрать название. – После игры в субботу я приехала домой совершенно расстроенной… – Хотя Тедди так хорошо играл! – довольно глупо перебил ее я. – Но я не могла не думать о мистере Раффлсе, – отвечала Камилла, блеснув своими честными глазами, – и не продолжить гадать, что произошло. А потом, в воскресенье, я увидела его на реке. – Он не говорил мне об этом. – Он и не заметил, что я его узнала; он совершенно преобразился! – тихо сказала Камилла Белсайз. – Но его маскировка не помешала мне разглядеть, что это он, – добавила она, явно гордясь своей проницательностью. – Но вы с ним поговорили, мисс Белсайз? – Нет, конечно! Я не стала с ним разговаривать; его дела меня не касались. Но он был там, у сада мистера Леви, выбрался на берег и осматривал лодочный домик, когда никого не было рядом. Зачем? Чего он хотел? И ради чего так изменил свой вид? Я подумала о том случае в Карлсбаде и почувствовала, что что-то подобное может произойти опять! – И? – Ну что я могла сделать? И должна ли была что-то делать? Мое ли это было дело – вмешиваться? Можете представить, как я сомневалась в себе, какие вопросы себе задавала, и какими нелепыми были ответы! Я не стану утомлять вас всей подноготной – в конце концов, для вас все очевидно. Дело было не в том, что я могла бы сделать к лучшему, а в том, что боялась узнать худшее. Весь вчерашний день новостей не было, и мистер Раффлс не появлялся; ночью тоже ничего не случилось, иначе мы обязательно услышали бы; но это только убедило меня в том, что вскоре что-то должно произойти так или иначе, вероятно, ночью. Недельный срок истекал – ну, вы помните, о чем я – последняя неделя в своем доме для Гарландов. Если что-то и должно было случиться, то скоро – ведь я понимала, что мистер Раффлс что-то предпримет. Я только хотела знать что – вот и все. – Справедливо! – пробормотал я. Но сомневаюсь, что мисс Белсайз услышала меня; она не нуждалась ни в моем одобрении, ни в воодушевлении. Прежний свет – ее собственный бесшабашный свет – засиял в ее глазах! – В ту ночь, – продолжила она, – я не могла сомкнуть глаз; а в прошлую ночь решила вовсе не ложиться. Я уже говорила вам, что выкидывала странные вещи и шокировала жителей этого пригорода. В общем, в последнюю ночь, если не считать это ранним утром, я сделала то, что показалось бы им самым странным. Вы ведь знаете, у меня есть лодка; в эту пору года я почти что живу в ней. Сегодня ночью я вышла незамеченной, частично – чтобы убедиться, а частично – простите, мистер Мандерс? – Я ничего не сказал. – Вы так изменились в лице! – Я бы послушал продолжение рассказа.