И запали слова его. Студебеккер был прав, причем, как оказалось, всегда. И знал он, наверное, тоже все. И сидел он, срок отбывал, ну не так как остальные, как-то по-своему, не ныл, не жаловался, не оправдывался, а словно работу выполнял, раньше была одна работа, пришло время — другая теперь — на зоне сидеть. И делал он ее как надо, как положено. Так никогда и не узнал Кова, за что Студебеккер срок отбывал, из философствований его только понял — за дела мутные и темные. Рассказывал, что там, на самом верху, большие люди находятся, делами занимаются важными, нужными, полезными для всех нас, для общества. Но среди дел этих светлых и другие дела закрадываются, не вполне чистые. Обратная сторона медали, так сказать. И дела эти тоже кто-то делает, потому как должны они делаться — без них никак! Вот так и получается, стремились вверх, боролись, побеждали, а там, у Олимпа, — кому что досталось. А ведь с какой стороны лучше находиться, сказать тоже не смог, сегодня с парадной, а завтра, может, лучше уже и с черного входа. Вот так они и жили, день прошел — вычеркнули и забыли, новый наступил — и его пережили. Но один момент оставил осадок неприятный для Ковы и запомнился, да и как такое мог он забыть. Забежал как-то к нему Мурик, человек Рыма, на пару слов попросил, вышли на воздух свежий — ну и огорчил. Плохую принес весточку, просьба в ней была, и отказать Кова, конечно, не мог. Кто был инициатором просьбы этой, Мурик не сказал, но догадаться можно было: или Рым, или Студебеккер, или оба. — Ты в курсах Кова, через две недели бои гладиаторские? — Слыхал. — Боксер драться будет. — Это из свежих? Ну и?.. — Тебя с ним поставили. Это было неожиданностью, причем большой. Уже несколько лет Кова не принимал участия в поединках. Считал, свое отвоевал. По началу срока приходилось, но потом то ли авторитет появился, то ли свежие силы народ стремился понаблюдать, да и сам поостыл, не рвался, словом отошел от этого и, главное, со стороны не настаивали: — Что так вдруг? Я забыл уже когда в ринге стоял. Мурик только хихикнул: — Главное, чтоб не лежал. Так вспоминай, время есть, две недели. — Кто поставил? — Вопрос не ко мне, я только передать. — У Студебеккера могу подтверждение получить? — А что Студебеккер? Он кто на зоне? — Мурик, ты так сказал или пошутил? — Конечно, можешь. Я только к слову. — Тогда бывай и будь здоров! Мурик опять хитро усмехнулся: — Так ведь не все это. — Так не тяни за хвост. Что еще? — Ничего особенного. Замочить его надо. — Мурик, опять шутишь? — Говорю тебе, замочить! — Кто сказал? — Передать велели. Кова расстроился еще больше. Бывало на зоне такое — не часто, но случалось, могли приговорить за проступки, косяки, но это если очень серьезные, да и делалось все по-тихому, ни следов, ни свидетелей и под самогубство, как правило. А тут на глазах у всех, в поединке, как-то не верилось. — Ты ничего не перепутал? — Кова, я тебе больше скажу, чтоб совсем уж поверилось, зрелище должно быть в ринге, понял, не просто умереть он должен. — Это за что же его так? — Не знаю. Оттуда пришло, — Мурик кивнул в сторону забора. — Говорят, дел он там наворотил неправильных очень много. — Почему прилюдно? Да еще и я? Мурик только развел руками. Студебеккер тоже и руками развел и плечами пожал. Значит, Мурик не врал, значит, предстояло ему готовиться. Поединки обычно проводились в цеху изготовления нестандартных железобетонных перекрытий. Последние две недели Кова готовился к бою, отнесся к этому серьезно и хоть как-то, но подтянул свою физическую форму. Две недели маловато было, но все же хоть что-то, потому что расслабился за последние годы. А ведь был период, и железо тягал он здесь, на зоне, и в рукопашной разминки проводил, физическая сила, выносливость и мышечная масса всегда в почете были на зоне и впереди многого ставилась, но потом постепенно снизил темп, разленился, а когда со Студебеккером союз заключил, так и вовсе неприкасаемым себя почувствовал. А зря, получалось, что не так, расслабляться не время было. Поэтому волновался, переживал, ведь неизвестно, каков из себя Боксер был в ринге, как поединок пойдет, и потом — не просто ведь победить требовалось, зрелище им подавай. Но, как оказалось, волновался зря. Не боксером Боксер оказался, так, кликуха одна. Кова почувствовал это сразу, на первых же минутах боя. Стойка не боксерская, удары дворовые, реакция никакая, и кто сказал, что он боксер. Да, некоторые удары отработаны были, попадать под них не стоило, но это было решаемо. Дальше просто пошла игра. Несколько раз отправил он Боксера на песочек полежать, для зрелищности, пару раз сам подставился и тоже прилег ненадолго, быстро поднимался и в стойку. Бить старался сильно, но не по ответственным местам, выглядело со стороны это жестоко, но впечатляюще, после чего звучало как правило общее одобряющее «ух». Боксер терпел, боль переносил достойно, отвечал, но, скорее всего, уже понял, что победы ему не видать. Другое дело, знал ли он, что приговорили его? Здесь умели хранить тайну заговора. Даже если что-то и дошло до него, краем уха услышал, то вряд ли подозревал, что случиться могло это во время поединка, обычно это делалось проще — или нож в спину, или удавка сзади на шею. После шестого раунда Кова решил заканчивать этот спектакль. По правилам количество раундов не лимитировалось. Обычно если один из бойцов чувствовал себя слабее соперника, пропускал подходящий удар, падал и уже больше не поднимался, но до этого момента зрелище должно было быть реальным, если толпа уходила недовольной, если явно видели подвох и то, что один из бойцов поддался, могли и наказать, причем обоих. Так что биться приходилось в любом случае. Несколько отвлекающих ударов провел в голову, затем сильным и точным с левой достал по печени, Боксер охнул и наклонился вперед, тогда Кова провел апперкот правой снизу в челюсть, Боксер качнулся и до того, как рухнуть на землю, получил еще несколько ударов по затылку. Кова перевернул бессознательное тело лицом вниз, обхватил правой рукой шею и зажал в смертельном замке, прижал к себе что есть силы. Боксер очнулся, задергал руками и ногами, пытаясь освободиться, но безуспешно. В голове и глазах его постепенно мутнело, силы покидали, и тело слабело. Кова подержал шею противника еще некоторое время и, убедившись, что Боксер мертв, отпустил и ушел с ринга. Обычно зрители в этот момент ликовали, восторженно орали, кто показывал большим пальцем вниз, кто вверх, танцевали, а кто пел всякую чушь, сейчас толпа ошеломленно молчала. Значит, о приговоре знали только несколько человек. Не думая о том, чем все это закончится, что будет с ним, ведь это было элементарным убийством на глазах у многочисленных свидетелей, Кова помылся из шланги холодной водой, переоделся и ушел к себе, что будет, то и будет, он должен был так сделать. Рым сидел за столом в окружении трех своих вассалов, рядом с ним на койке Студебеккер, пили водку, закусывали колбасой, селедкой и магазинной квашеной капустой. Рым налил в свободный стакан и указал пальцем на табуретку: — Присаживайся. Не откажи, выпей с братвой. Кова сел за стол, поднял стакан. За что пьет не знал, сказал: — За всех! — И выпил содержимое. Зацепил вилкой кусочек селедки и закусил. — Дело ты сделал, — Рым налил ему еще полстакана. — Претензий нет. Но крови хотелось. Ты это знал? — Знал. Нос сломал ему. — Да. Это так. Смертельной крови, люди так хотели. — Рым, ну как получилось. Голыми руками. Не зубами же его было рвать? Пахан рассмеялся: — А что, неплохо выглядело бы. А, пацаны? Вассалы одобрительно поддакнули и закивали. — Ну, да ладно. Дело сделал. Можешь быть спокоен, тебя отмазали, — он посмотрел на Студебеккера. — На всех уровнях. Боксер с крана упал мостового, без страховки дурила работать полез. Оттуда, из-за забора, хлопцы благодарят тебя и выставляются. Водка, пиво, сигареты, закусон, может, еще что? — Ты же знаешь, Рым, я к этому спокоен. Если можно, пацанам выкати выпить, закусить, сигарет, пусть расслабятся. — Хорошо. Свободен. Потом был разговор со Студебеккером. Несколько дней Кова не наведывался к нему, он сам позвал: — Ты что, обиделся? — С чего бы это. — Да я вижу, — Студебеккер закурил, и положив под голову руки вытянулся на койке. — Не моя это была идея. Но так надо было. Я не просил. Так ведь? — Так. — Я только дал понять, что отказываться не надо. Ну, хорошо, молодец, справился, выполнил. Все, это в прошлом. Хочу поговорить о будущем. А будущее-то у нас заманчивое вырисовывается. — Вы так думаете? — Знаю, Боря. Знаю. Я думаю, примерно через полгодика, а может, и раньше, досрочно на свободу ты выйдешь. — Шутите, Романыч. Мне шесть лет еще париться. — Слушай меня, Кова. Такое решение принято. Утвердили тебя. — Куда утвердили? — Куда надо. Придет время, узнаешь. Ты на меня работаешь. Это все, договор подписан, контракт не меняется. Так? — Так. — Ну вот и слушай. Начнут к тебе скоро адвокаты всякие наведываться, посещать. Бумаги подскажут, какие надо писать, что говорить, где подписи свои ставить. Слушай и делай, как скажут. Позже, туда ближе, к освобождению, инструкции еще кое-какие дам, ну и меня ждать будешь. Дела будем вместе делать большие. И не бесплатно, это называется — работать будем. Как сказал Студебеккер, так и получилось, новые свидетели в деле с Бессарабом появились, новые показания, пересмотр дела и срока наказания. Получалось так, что пересидел даже один год Кова. Последние дни перед выходом на свободу много времени проводили они вместе, Кова и Студебеккер. Первое, что должен был сделать Кова на воле, позвонить в Киеве нужному человеку и получить у него деньги — четыре тысячи долларов, на первое время. Снять однокомнатную квартиру недалеко от центра и недорогую. Купить ноутбук, принтер и сканер, телефон, несколько симок разных операторов. Зарегистрировать почтовый ящик на адрес, полученный от Студебеккера, и отправить ему номера купленных симок. Романыч напишет ему пару писем для проверки. Потом просто ждать, проверять почту от Студебеккера два раза в день, утром и вечером. Указания могут быть самые разные и в любой момент — выполнять не раздумывая. Работать будет как сам, так, возможно, и с кем-то. При получении по электронной почте условного сигнала, а именно в тексте фразы «необходимо изготовить зеркало», приступать к реализации обговоренного и детально продуманного между ними плана под названием «Зеркало». И ждать Студебеккера, воля — это неизбежно.