Некоторые из «жителей» мастерской встретили новых гостей бурно, другие — вяло, а третьи и вовсе спали. Кто в креслах, а кто у подножия гипсовых статуй. — Если надумаете остаться, — шепнула хозяйка Гавру, — то у меня есть для вас укромный уголок. Для себя берегла, но чем не пожертвуешь ради старого друга. — Мы ненадолго. — Понятно, дня этак на три, — сообразила художница. — У нас произошла жуткая история, — сказал Гавр. — Мир до того жуток, что все истории в нем одинаковы. Они отличаются друг от друга лишь оттенком. В одних больше красного цвета, в других — черного. Но почему-то все считают именно свою историю самой жуткой. — Да ну тебя! — отмахнулся Гавр. Он стоял перед картиной, с которой хозяйка только что откинула полотно. Прямо на него смотрело какое-то чертовское лицо — не то младенческое, не то старческое, подернутое штрихами и линиями, словно волнами моря, выглядывающее из-за них, старающееся вырваться или, наоборот, спрятаться, скрыться, и казалось, с каждым мгновением в нем исчезает все человеческое. — Чистейшей воды концептуализм, — поставил свой диагноз Гавр. — Символ нашего времени, — сказала за его спиной хозяйка. И добавила: — Вот он-то меня и убьет. — Конечно. Если вставишь это чудовище в раму и повесишь у изголовья на шнурках от штиблет. — Нет, я серьезно, — ответила художница, раскачиваясь на пятках. — Картина уже продана одному америкашке за круглую сумму. Почему мы здесь празднуем? Но наше ЧК не дремлет. Какие-то подонки, наверняка бывшие комсомольцы-инструктора, требуют с меня треть гонорара. Как должное. Словно я продажная девка, а они — мои сутенеры. Уже и до художников добрались. Вот только фиг им! С какой стати? Пусть лучше зарежут. Почему я должна своим талантом кормить всякую сволочь? — Ты и так ее кормишь, Галя. И поишь. А вот этой своей картиной еще и духовно окропляешь. Слава Богу, что она уедет в Америку. — Может быть, — задумчиво ответила хозяйка. — Но творчество такая штука — никогда не знаешь, кого шибанет электрическим током, кто к нему прикоснется? И что пробудит к жизни — хорошее или плохое, добро или зло? Мы вызываем из небытия тени, которые оживают и начинают бродить по свету. И над всем миром плывет легкое дуновение смерти. — Слишком сложно для меня, я не понял, — вздохнул Гавр. — Ты перегрелась в лучах славы. К ним подошла Вера, а Галина, как фокусник, достала из какого-то ущелья бутылку «Абсолюта» и две рюмки. — Вы пейте, а мне нельзя: печень. Но я люблю, когда надираются. — Спасибо. Мы вряд ли доставим тебе такое удовольствие, — отозвался Гавр. Но он ошибся. После первой же рюмки, которую Вера выпила медленно, опасливо, слегка зажмурясь, она тотчас же опьянела. — Бьюсь об заклад, что вы пьете водку первый раз в жизни, — предположил Гавр. — Пора бы вам уже перейти на «ты», — милостиво разрешила Галина, поддержав Веру, которая вдруг споткнулась на ровном месте и засмеялась. — Милочка, нравятся тебе мои работы? Лицо девушки порозовело, глаза блестели, и она то и дело роняла на пол зажженную сигарету. Чувствуя, что ей не совладать с процессом курения, Гавр мягко отобрал у нее «Мальборо». Вера уставилась на картину, с которой дьявольский старик-младенец, призванный «окропить» Америку, подмигивал ей одним глазом. — У-у-у, какой страшный! — сказала она, делая пальцами «козу». — А кто это? — Родственник один нашего президента. В настоящее время — эмигрант, — пояснил Гавр. — Мне он не нравится. — Вера прищурилась и отступила назад, опрокинув при этом напольную вазу. — Кажется, я что-то разбила, — небрежно добавила она. — Пустяки, милочка. Всего-то приз за выставку в Эдинбурге. Меня он всегда раздражал. Ну, а чем же тебя напугал мой «Пророк»? — Пустота, — коротко ответила Вера, снова вглядываясь в картину и уже не смеясь больше. — И в нем, и вокруг него, и за ним, туда, куда он ведет, — жуткая пустота, абсолютная ночь, мрак. Одним словом — ужас. — Но в ужасе есть свое наслаждение, — произнесла Галина. — Притягивающее к себе, как взгляд ядовитой змеи. Разве нас не прельщают запахи миндаля? И мы пьем бокал, в котором, возможно, смерть. — Я люблю светлые лики, — упрямо ответила Вера. И неожиданно добавила: — Позвольте, я порежу картину ножницами? — Нет, этого нельзя делать, — сказала хозяйка, но сама мысль показалась ей забавной. Она даже обняла девушку за плечи. — Ты, оказывается, террористка. — А почему нет? — вмешался Гавр. — Сама говорила, что эта картина тебя убьет. Порежь своего страшилку, брось обрывки рэкетирам и воскликни, как в «Бесприданнице»: «Не доставайся же ты никому!» — Знаете что, друзья мои? Идите-ка вы в баню. Вместе с «Абсолютом». — Нали-вай! — по-фельдфебельски приказала Гавру Вера, подставляя рюмку. — Она прелестна, — сказала Галина. — Я хочу сделать ей подарок. Подождите меня здесь. Через несколько минут она вернулась, неся в руках пушистого персидского котенка с голубой шерстью. — Держи. Когда вырастет — станет тебя защищать. Котенок выпустил когти и замяукал, показывая, как он будет это делать. — Видишь? Это ученый кот, не простой. Вера прижала «подарок» к груди, а ее ясные глаза загорелись еще ярче. Казалось, она уже забыла о том, что произошло в «Глобусе». — Всю жизнь мечтала о таком чуде! — воскликнула она, повернулась и, сбив по дороге еще одну вазу, поспешила показывать котенка остальным гостям. Гавр смотрел ей вслед, видел, как ее окружили «деятели культуры», передавая котенка из рук в руки, и очнулся только от прозвучавшего рядом насмешливого вопроса: — Не пора ли делать уколы от столбняка? — Все в порядке, — ответил он, пряча улыбку. — А вот как ты? Надо же что-то делать с этим рэкетом. Не обращалась в милицию? — О Боже! Да они, по-моему, сами из милиции, даже штаны от формы не переодели. Днем дежурят, вечером грабят. Или наоборот. Нет. Еще немного поживу здесь, распродамся, а потом уеду. В Австралию. — А пока найми меня телохранителем. — Ты лучше девочку свою охраняй. Смотри, как к ней клеются. Отобьют. — А я и не возражаю, — пожал Гавр плечами. — Береги ее, дурачок. Такая первозданная чистота — редкость. Где ты, кстати, с ней познакомился? — На небесах, — коротко отозвался он. — Извини, кажется, ей и в самом деле требуется моя помощь. Гавр отнял у кого-то из гостей котенка и, действуя им как приманкой, увлек Веру подальше от шумного сборища, в уголок. Девушка села на диван и привалилась к Гавру плечом. Котенка она держала около лица. — Мы пили шампанское за Монтигомо, — торжественно сказала Вера. — Кто этот Монтигомо? — Ястребиный Коготь. Он. — И девушка указала на перса. — Нельзя мешать шампанское с водкой, — посочувствовал Гавр. — Особенно если нет никакой практики. Пойдемте, я отвезу вас домой. Вместе со всеми коготками вашего ястреба. — Я хочу спать. Голова кружится. Папа меня убьет, — заплетающимся языком произнесла она, и голова ее стала клониться на грудь. — Эй! Эй!.. — легонько потряс ее Гавр. — Не спите — замерзнете. Девушка очнулась и посмотрела на него, не узнавая. — А где мама? — спросила она наконец. — Кто вы такой? Проводите меня… — И глаза ее снова стали закрываться. Гавр махнул рукой Галине, чтобы она подошла. — Немного не рассчитала свои силы, — пояснил он. — Где твой заветный укромный уголок? Веди нас. — Смотри-ка, а котенка не выпускает даже во сне! — улыбнулась Галина. В маленькой отдаленной комнатке они уложили Веру на кушетку и накрыли пледом. Девушка что-то пробормотала и тотчас уснула, прижимая перса к груди. — Брось мне какую-нибудь шкуру на пол, — попросил Гавр. — Я лягу здесь, возле дверей, я не доверяю твоим гостям. — А себе-то ты доверяешь? — спросила Галина. Несколько минут Гавр ворочался на жестких половицах, стараясь поудобнее устроиться на старых шубах, обдумывая сам для себя ответ на заданный вопрос. За дверью продолжалось веселье, напоминающее пир во время чумы. Где-то неподалеку тихо дышали два нежных существа. «Верный пес Гавр», — подумал он, улыбаясь и засыпая. 4 — Доброе утро! — произнес Гавр, приподнимая голову со своего жесткого ложа и поглаживая рукой перса Монтигомо, который за ночь успел перебраться к нему на грудь. — «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…» Девушка тряхнула пушистыми волосами, словно сбрасывая наваждение. Несколько долгих секунд она смотрела на навязанного ей «избранника», лежащего на полу. Глаза ее снова были ясными и свежими. — Отдайте мне моего котенка! — сказала она наконец.