– То, о чем я скажу дальше, возможно, трудно будет понять, если у вас никогда не было ребенка. Да и на самом деле даже если бы у вас были дети, то никогда не было смертельно больного ребенка. У большинства людей таких не бывает. Так что, возможно, это трудно будет понять. Только с самой первой ночи, когда родилась Вида, меня убеждали готовиться к тому, что я ее потеряю. Но если ты мать, то в тебе есть та часть души, которая неспособна этого принять. Даже если знаешь: ты ничего не сможешь сделать. Просто невозможно принять все как оно есть. Никак нельзя. Вот и вкладываешь все силы до капельки в поддержание жизни своего ребенка. А через некоторое время начинаешь чувствовать, что на самом деле именно ты поддерживаешь в ней жизнь. Вы понимаете. Одной лишь силой воли. – Вы, стало быть, клоните к тому, что попались в ловушку собственных мыслей. – По-видимому, это можно назвать и так. Меня потянуло домой, и я попробовал не обращать на это внимания. Но, одновременно с этим, это подхлестнуло к честности. – Мне не ясно, в чем вы пытаетесь меня убедить. – Я чувствую себя виноватой. – В чем это? – У меня ощущение, будто я желала, чтоб кто-то вовремя умер, чтобы спасти Виду. Кто-то безымянный, безликий. А ведь она не была такой. Она была вашей женой, и вы любили ее. Я сделал глубокий вдох. Сказать правду, совсем не выглядело справедливым то, что я должен спасать Абигейл, а не наоборот. Я тщательно обдумывал фразы, говорил осторожно. К тому же, как заметил, медленно. Словно был обязан быть точным. – Лорри погибла потому, что дорога была скользкая и она скатилась с нее. Еще потому, что место, где она соскользнула с дороги, находится на седловине холма на краю крутого обрыва. Вовсе не потому, что вы чего-то там желали. Без обид, Абигейл, но вы не настолько могущественны. Я умолк, чтобы посмотреть, не обиделась ли она. Вместо этого она выглядела обнадеженной. – Вы, значит, клоните к тому, что чувствовать за собой вину я не должна. – Не мое дело указывать, как вам себя чувствовать. Но, смею вас уверить, в действительности нет ничего, что могло бы вызвать у вас чувство вины. Абигейл глубоко вздохнула и улыбнулась. И тогда я понял: она получила то, за чем пришла. – Вы, значит, для этого хотели повидаться со мной, – сказал я. – Частично. Еще я хотела задать вам вопрос. Я крепился. Молился, чтоб это не оказалось тягостно. – Хорошо. – Почему вы пошли на донорство? – Разве не всякий поступил бы так же? – О, Бог мой, нет! Вы даже представить себе не можете, мистер Бейли. Ричард. Не можете даже представить, сколько людей предают земле совершенно здоровые органы, когда кто-то в их семьях умирает. Иногда даже вопреки пожеланиям самого человека. Когда ваш ребенок лежит на больничной койке при том, что жить ей осталось, может быть, всего несколько дней, это ввергает в невероятное огорчение. Даже выразить не могу, насколько это огорчает. Это не давало мне покоя днями напролет, я настолько выходила из себя, что не могла спать. – Полагаю, это форма неспособности выбросить что-то из головы, – сказал я. – Почему вы пошли на донорство? Я припал губами к чашке с кофе. Устроил представление: мол, выторговываю время на обдумывание. Если по правде, то этого я еще ни разу словами не выражал. – Я полагал, что это не окажется так уж бесполезно. Абигейл кивнула и ничего не сказала. – Нет, подождите, – сказал я. – Я знаю. Только что до меня дошло. Знаю, почему я согласился на донорство. Я хотел, чтобы люди никогда не забыли ее. Как можно больше людей. А так я думал: вы никогда не забудете ее, и Вида не забудет. И любой, кто любит Виду. И женщина в Тибуроне, в Калифорнии, которой достались роговицы Лорри, она никогда не забудет, как и ее семейство и все, кто любит ее. И я мог бы и другие органы передать, только… Я хотел, чтобы как можно больше народу думало о Лорри всегда и постоянно. А не просто пережили – и забыли. Абигейл завозилась на высоком стуле. – Уж я-то ее точно никогда не забуду, – сказала она. – Разве это плохой повод? – Не существует плохих поводов. Что бы ни двигало людьми пойти на донорство, это большое дело. Затем наступило неловкое молчание. Абигейл допила чай, и я уж совсем было собрался дать понять, что мне пора идти. – Вида по-настоящему жаждет еще раз увидеться с вами, – заговорила она. – Не знаю, как вы отнесетесь к еще одному посещению. – Я тоже не знаю, как отношусь к новому визиту. – Возможно, она уже завтра днем приедет домой. – Может быть, я навещу ее утром. При одном условии. Если вы все время будете находиться в палате. Она попыталась найти ответы на моем лице, но я ничем себя не выдал. «Вы не хотите знать», – думал я. – Порой с ней затруднительно, – признался я. К моему удивлению, Абигейл рассмеялась, заметив: – С ней большинству людей трудно. – А-а. Хорошо. Есть в ней сила, которая… как бы… – Она очень напориста. – Да. Полагаю, именно так. Напориста. – Буду там все время. Я согласился попытаться преодолеть себя и нанести визит. Я определенно не давал обещания. Дорогая Майра, Лорри была застенчивым ребенком? Почему она смотрит в пол на стольких снимках? Она была такой уверенной в себе, когда я ее встретил. Такой спокойной. И стойкой. Так отличалась от меня. Я все время терялся, а она всегда мне помогала. Думаю, это одно из тех ее достоинств, за которые я так любил Лорри. По-моему, в ее присутствии у меня возникало желание расслабиться, потому что она умела все держать в руках. Мы немного поменялись ролями, полагаю. Но меня это, честно говоря, не заботило. Я не помешан на гендерных стереотипах. Кстати, об обмене ролями, вот еще один. Прежде я этого никогда никому не говорил. Без всякой причины. В этом нет ничего предосудительного. Просто это то, о чем не говорят. Это то, что просто делают. У Лорри был крепкий сон, и она всегда спала всю ночь напролет. Я просыпался через определенные промежутки времени, но, даже если я вставал в туалет, выпить стакан воды или молока, она никогда не просыпалась. Вот порой я и укладывался головой ей на грудь и слушал, как бьется ее сердце. Лорри всегда спала на спине, и тяжесть моей головы, похоже, не доставляла ей никаких неудобств. Вот я и слушал. В общем-то, даже не знаю толком зачем. Было в этом что-то утешающее. Если разобраться, так у меня до сих мысли не возникало, будто Лори знала, что я проделывал такое. Короче, полагаю, говорю я сейчас о том… О чем я говорю? Полагаю, говорю я о давних и долгих личных отношениях с сердцем Лорри. Помогает ли это хоть что-то разъяснить? Надеюсь, да. Должно помочь. Большой привет. Ричард P.S. Сегодня перечитывал нашу давнюю переписку по электронной почте. И понял, что я уклонился от ответа. Сделал это, думаю, не намеренно. А, черт, само собой, намеренно. Просто неосознанно. Вы спросили, почему я не отправился в Тибурон заглянуть в глаза той пожилой женщине. Но потом стали рассказывать о снимках, и это отвлекло меня. Только, полагаю, я сам хотел того же. Как бы то ни было, если честно, то ответа нет. Я действительно понятия не имею. Если бы я не отвлекся, то сказал бы что-нибудь вроде: «Отличный вопрос, черт возьми!» Может быть, это потому, что у меня никогда не было личного общения с глазами Лорри, когда она спала.