– ФБР никогда не приняло бы тебя, раз обследовавший тебя психолог сказал, что ты не подходишь, – проговорила Харриет, пытаясь тоном смягчить неприглядную правду. – Но я же подхожу, – почти выкрикнула Ванья. – Спроси кого угодно. Никто, черт возьми, не подходит больше, чем я. – Ванья, я сожалею. – Этого не достаточно, – выпалила Ванья. Так не пойдет. Она не допустит. Она никогда не сдается. Так уж она устроена. Поэтому она лучшая. – Я могу получить другую характеристику у кого-нибудь другого. Он ошибается. Должна быть возможность как-то оспорить. – Характеристики в такого рода делах у нас дает только Хокан, и они окончательные. Ванья умолкла. Что тут скажешь? Дверь, через которую она собиралась бежать, захлопнулась перед ней так жестко и отчетливо, что ей казалось, будто она физически почувствовала, как ей нанесли мощный удар. – Будут еще возможности, – попыталась утешить ее Харриет. – Не в этом году и не в следующем, но будут. – Да. Спасибо. Ванья положила трубку. Она осталась стоять у окна, глядя, как люди вдали, за деревьями, идут, бегут и едут на велосипедах. Направляются куда-то, где продолжат жизнь, на короткое время, на несколько часов, дольше. А что делать ей? Как продолжать? Она отвернулась от окна. Хотела заплакать, но не могла. Она была просто опустошена. Казалось, будто учеба была хрупким фундаментом, на котором держалось все остальное, позволяла ей функционировать, невзирая ни на что, а когда этот фундамент исчез, все рухнуло. Ванья очутилась на диване. Она не знала, сколько времени просидела, просто уставившись прямо перед собой. Потом ее взгляд упал на лежавшие на столике распечатки. Она смотрела на них так, будто поначалу не понимала, что это или как они тут оказались. Затем подтянула их к себе и принялась читать. Те же имена, разное написание, разные адреса. Осознанная мысль. Первая после разговора. Теперь она может отыскать нужную Эллинор. Она поняла, что раньше ее сдерживал риск лишиться места для учебы. С работы ее за такое дело не выгонят. Угрожать или пугать она не собирается. Только узнать факты. Возможно, с чем-то не согласиться, не более. «Нет худа без добра», – к своему удивлению, подумала она, вставая с распечатками в руках. Вероятно, это пришло в голову потому, что все остальные мысли и чувства были по-прежнему блокированы, парализованы. Как чертовски глупо. Ничего хорошего этот день явно не сулит – она была совершенно уверена. Морган Ханссон ощущал во рту привкус крови. Естественно, это не кровь, он знал. Это стресс, волнение и страх. Однако привкус железа все-таки чувствовался. «Интересно, что некоторые ощущения обладают вкусом, – думал он. – Что можно конкретно ощущать нечто столь абстрактное». Ему пришло в голову, что любовь должна бы иметь вкус шоколада. Но не имеет. Вкус получается вот такой. Морган остановился и прислонился к серой неровной цементной стене. Попытался успокоиться. Ему хотелось только, чтобы это осталось позади. Он не ел со вчерашнего вечера. От голода у него болел живот. Вместо еды он пил в больших количествах газированную воду, приготовленную в сифоне на собственной кухне. Так он обычно поступал, когда требовалось расслабиться: пил газированную воду. Вероятно, поэтому в животе бурлило, и у него была кислая отрыжка. Он пытался уговорить себя, что просто нервничает. Только и всего. Никто не может знать, что у него на уме. Он просто сисадмин, направляющийся в компьютерные помещения под парковочным гаражом. У него есть соответствующее право доступа к секретной информации, он уже многократно ходил этим путем и даже несет с собой два жестких диска по 10 терабайт, чтобы выглядело так, будто у него есть там, внизу, дело. На нем же не висит табличка с надписью: «Вот идет человек, который собирается вскоре преступить закон». Намерение не видно, даже если так кажется. Намерение не видно, пока оно не становится действием. А действие, которое он собирается совершить, обнаружить невозможно. Он ничего не будет оттуда выносить. Или распечатывать какие-нибудь бумаги. Он только проверит, сохранились ли файл и отсылка, которые, похоже, стерли по ошибке. Узнает имя. Это не противозаконно. Это пограничный случай. Возможно. Морган рассердился на себя. Конечно, так поступать нельзя, кого он пытается обмануть? Ведь речь идет о файле с грифом секретности. Ему хотелось обратно к себе в комнату со всеми испорченными штуковинами, с кабелями, жесткими дисками, кассетами для принтеров, со всем, с чем он чувствовал себя уютно. Пусть бы Анита расстроилась. Или разозлилась. У него для такого кишка тонка. Или, еще лучше, он может солгать ей, сказать, что файл не сохранился. Что ленты по ошибке стерли. Мысль показалась приятной, простой и спасительной. Требуется всего лишь маленькая ложь, которую она ни за что не сможет проверить. Но нельзя. Он пообещал. Ей нужна помощь. А друзьям надо помогать, особенно если хочешь, чтобы дружба переросла в нечто большее. Морган двинулся дальше. Подошел к последней железной двери и достал карточку. Приложил ее к считывающему устройству и стал ждать щелчка. Тот раздался примерно через секунду. Морган открыл дверь и вошел. Коридор внутри был у́же и значительно теплее. Серверное помещение за первой дверью охлаждалось, и часть тепла, вырабатываемого холодильным агрегатом, просачивалась в коридор. Морган почувствовал, что вдобавок скоро начнет потеть. Он пошел дальше, к комнате, где хранились магнитные ленты с резервными копиями. Она находилась следом за серверной. Сам он считал их метод резервного копирования чистейшей воды каменным веком. Какое современное учреждение держит резервные копии на лентах? Метод восходил к шестидесятым годам, когда жесткий диск был совершенно неизвестен, и все архивировалось на магнитных лентах. Он имела преимущество в стоимости вплоть до конца двухтысячных, когда цена на действительно большие жесткие диски начала падать. Несмотря на это, Главное полицейское управление решило держаться ленточных накопителей. Вероятно, по старой привычке, по лени или просто по глупости. Помимо большего риска, что ленты повредятся, они были еще и более трудоемкими в обращении. Кому-то приходилось физически менять ленты через равные промежутки времени. Управлять ими, правильно их складировать, а потом размагничивать и снова использовать. Впрочем, возможно, это и являлось истинной причиной такого решения. Сохранение рабочих мест. Всей ситуации Морган, видимо, не знал. В любом случае он радовался, что не должен регулярно заниматься лентами. Его обучили, как с ними обращаться, на случай если Йоранссон заболевал или оказывался недоступен. Он представлял собой, так сказать, резервную копию резервиста, управлявшего резервным копированием. Наверное, только он в целом мире усматривал в этом юмор. Морган открыл дверь и вошел. Перед ним стояла машина, связанная оптоволоконными кабелями с серверной комнатой. IBM TS 2250 LTO пятого поколения, купленная в 2011 году. Это его обрадовало. В более ранних моделях приходилось извлекать информацию секвенциями, что требовало времени. Новая модель позволяла работать с лентами, как с жестким диском, где до необходимого можно было добираться прямо через систему файлов. Это сэкономит ему много времени. Йоранссон содержал все в порядке. Ленты были аккуратно помечены и разложенны по датам. Морган знал, что они хранятся минимум три месяца, после чего их используют вновь и перезаписывают. По сведениям Аниты, изменение внесли два дня назад. Возможно, стоило начать несколькими днями раньше и посмотреть, как файл выглядел тогда. Он осторожно вытащил ленту. Она оказалась тяжелее, чем ему помнилось, но, возможно, дело обстояло так же, как с привкусом во рту. Веса добавляло кое-что другое. Он сделал глубокий вдох. Намерению суждено превратиться в действие. Мехран шел в сторону центра. Ему требовалось выбраться из квартиры и опять почувствовать себя подростком, таким, как он был до того, как все это началось. Когда его главной проблемой было, попадут ли они на праздник на Лёвгатан в следующие выходные и будет ли там Мириам. Он отправил эсэмэску Левану и спросил, продолжается ли еще праздник, но ответа пока не получил. Ему следовало бы радоваться тому, как все прошло, но, шагая по улице, он никак не мог почувствовать полного удовлетворения. Какое-то время назад он думал, что обретет спокойствие, раз все в конечном счете получилось так, как хотелось ему и другим мужчинам. Но в последние часы мысли крутились у него в голове и не давали покоя. Он испытывал странное чувство. Будто подарок, о котором он долгое время мечтал, оказался совсем не таким исключительным, как ему представлялось. Мелика солгала. Мама все время была права. Но это ей отнюдь не поможет. Напротив. Остальные теперь станут смотреть на Шибеку по-другому. Хотя она послушалась. Подчинилась и сдалась. Остальные станут с ней меньше общаться. Так уж заведено. Недостаточно просто поступать правильно. Главное – никогда не совершать ошибок. Вот так просто. Она станет одной из тех, с кем и о ком все меньше разговаривают, человеком, который из живой личности постепенно превратится скорее в некое воспоминание. Так и бывает. Шибека, всегда заботившаяся о нем. Никогда не сдававшаяся. Новая страна дала ей другие возможности для борьбы. Здесь она не должна просто смириться и, став вдовой, погрузиться в молчание и сидеть тихо. Это сделало ее сильной. Особенной. Этим она и нравится журналисту и шведам. Женщина, которая к чему-то стремится. А Мемель и остальные ее за это ненавидят и боятся, предположил Мехран. Его же они, напротив, вознаградят, приблизят. Он в отличие от нее доказал, что на него можно положиться. Что он готов постоять за свою семью, но еще и поступает правильно, когда доходит до дела. Казалось, будто он просто воспользовался борьбой матери и похитил у нее силу, продвинулся с помощью этой силы вперед, бросив мать. В результате чего они отныне будут двигаться в разных направлениях. Он – вперед. Она – назад. А посередине по-прежнему находится ложь Мелики. Кто же теперь ее проверит? Кто узнает правду? Никто. Это ему не нравилось. Совсем. Мехран остановился возле торгового центра. Увидел нескольких старших парней из гимназии, стоявших около химчистки. Они подняли руки в знак приветствия. Общаться с ними ему не хотелось. Он кивнул в ответ и пошел дальше. Левана нигде видно не было, но Мехран понял, что встречаться с ним уже тоже не хочет. Он шел к дому Мелики. Остановился возле маленькой детской площадки перед ее домом. Зашел туда и сел на качели, которыми ему никогда не разрешал пользоваться отец. Хотя он упрашивал и упрашивал, иногда даже плакал, но Хамид твердо стоял на своем. Говорил, что они для детей постарше. У них это стало чем-то вроде ритуала. Ему хотелось испробовать качели. Хамид запрещал, говорил: «Потом, когда немного подрастешь». Он упрашивал, но Хамид не поддавался. Он никогда не поддавался. Мехран осторожно сел на качели. Сегодня они отнюдь не казались ему особенными: всего лишь большая автомобильная шина, висящая на двух цепях. Хамид разрешал ему пользоваться только качелями рядом – там имелась маленькая дополнительная покрышка, приделанная под большой, чтобы нельзя было провалиться вниз. Матовые стальные цепи оказались холодными на ощупь, в точности как в детстве. Он начал раскачиваться. Когда он набрал скорость, конструкция стала ритмично поскрипывать. Вперед – назад. Вперед – назад. Каждый раз, когда тело взлетало вперед, казалось, возникал новый вопрос. Почему Мелика солгала, когда была у них дома? Назад. Что ей известно о человеке по имени Иосиф? Назад. Почему она так заволновалась, что почувствовала необходимость пожаловаться Мемелю? Назад. Надо действовать правильно. Нельзя просто пойти к Мелике. Так ничего не выйдет. Есть опасность, что она опять растрезвонит обо всем Мемелю и остальным. Возможно, стоит сходить в магазин Саида. Он неоднократно бывал там вместе с отцом. Хамид иногда помогал им, чтобы иметь какое-то занятие. Саид владел магазином вместе с двумя кузенами Мелики – с Рафи и как его звали… кажется, Турьялай. Рафи он помнил лучше. Тот всегда шутил с ним и угощал леденцами на палочке. Мехран долго не вспоминал о кузенах Мелики. Жили они не в Ринкебю, а, по словам Шибеки, в Веллингбю. Во всяком случае, тогда. В первые годы они несколько раз навещали Мелику. Он знал, что они немного помогали деньгами и Шибеке. Но это было давно. Поскольку Мелика и Шибека постепенно прекратили общаться, он видел кузенов все реже и реже. Но они, возможно, что-то знают. Саид проводил с ними почти все время. Мехран остановил качели и встал. Еще раз взглянул на окна Мелики и направился к метро. Теперь, когда им с его помощью удалось заставить мать замолчать, узнать правду может только он. Первая Эллинор жила на Грёнвиксвэген, 107, в районе Ноккебю. Ванья ввела адрес в навигатор: она не могла припомнить, чтобы когда-либо бывала в Ноккебю. В транспортных пробках по пути она размышляла, как лучше подступиться к этим женщинам. Говорить, что она из полиции, нельзя, это, по крайней мере, ясно. Но что же говорить? Как можно меньше, решила она, сворачивая с дороги и паркуясь на расположенных почти полукругом парковочных местах, перед стоящими под углом друг к другу серовато-белыми многоквартирными домами. Приближаясь к дому 107 по асфальтированной дорожке между домами, Ванья увидела вдали полоску мрачно-серой воды. По виду полоска напоминала канал, но Ванья предположила, что это, должно быть, часть озера Меларен. Входная дверь из металла и стекла была заперта. Ванья посмотрела на домофон. Бергквист, второй этаж. Она нажала на фамилию Левин, этажом выше, сказала, что ей надо передать цветы для Бергквист со второго этажа, но что там никого нет дома, и спросила, нельзя ли ей войти и повесить букет на ручку двери? Очутившись на прохладной лестнице, она решила подняться пешком. Оказалось, что Бергквист живет в квартире сразу налево. Ванья позвонила. Ей открыла женщина лет тридцати пяти. На заднем плане слышались крикливые голоса каких-то мультперсонажей. У открывшей дверь женщины были собранные в высокий хвост каштановые волосы, скромные золотые сережки и тщательный, хотя и не только что наложенный макияж. Она была в светлой свободной блузке, в костюмной юбке и колготках. Ванья предположила, что женщина забрала детей по дороге с работы и только что пришла домой. – Эллинор Бергквист? – поинтересовалась Ванья, когда женщина вопросительно посмотрела на нее, явно слегка нервничая. – Да. – Меня зовут Ванья Литнер, – сказала Ванья и замолчала в ожидании реакции. Фамилия у нее необычная, и если женщина перед ней замешана в событиях вокруг ее отца, потребуется много усилий, чтобы совсем не отреагировать. Ванья внимательно вглядывалась в нее. Она хорошо умела улавливать мелкие признаки, подмечать нюансы, моргание, перемену позы. У стоявшей перед ней женщины она не обнаружила ничего, кроме неподдельного удивления. – Да? – Вальдемар Литнер – мой отец, – продолжила Ванья, но вновь замолчала. Ждала и наблюдала. – Но, простите, что вам, собственно, надо? Из квартиры послышались вопль, крик «мама!», сообщение, что Хуго дерется, и немедленное опровержение: «Линнеа все врет!» – Сейчас иду! Прекратите! – прокричала женщина вглубь квартиры и снова повернулась к Ванье. – Вы имели какие-нибудь дела с Вальдемаром и мужчиной по имени Тролле Херманссон? – Нет. Я не понимаю, о чем вы говорите. Теперь в глазах и голосе напряжение, но, вероятно, в основном потому, что Линнеа громко оповестила всех, какой дурак Хуго, переключивший канал. Первая Эллинор оказалась не той Эллинор, в этом Ванья убедилась. – Извините, значит, мне дали неправильный адрес, прошу прощения, – проговорила она, отступая на шаг назад.