Мехран не ответил. Просто смотрел на нее с музыкой в ушах. Она села на кровать рядом с ним. Он позволил ей, почувствовал на животе ее теплую руку. Она успокаивала его больше музыки. – Не мог бы ты вынуть наушники? – попросила она. Она говорила на пушту. Обычно ему это очень нравилось. В будничной ситуации она предпочитала, чтобы они разговаривали по-шведски. Ради них самих. Это было одним из ее правил. Но сегодня она говорила на пушту. Он знал, почему. На пушту она была больше собой. Более настоящей. Больше мамой. Он нехотя вынул наушники, но гнев у него не прошел. – Я понимаю, что ты сердишься, – мягко сказала она. – Но ты должен знать, что я не хотела тебя обидеть. Я просто не знала, как тебе это рассказать. Он посмотрел на нее. Его первые слова прозвучали сердито: – Почему мы не можем всегда говорить на пушту? Она явно удивилась – такого вопроса она не ожидала. – Мне кажется, это хорошо, что мы разговариваем по-шведски. Мы ведь живем в Швеции. – Но мы не шведы. Хоть ты, похоже, так думаешь. Шибека взяла его за руку. – Мехран, не сердись. Я думала, он сможет нам помочь. – Как? – Не знаю, но я должна узнать, что произошло. Мы должны узнать. – Его нет, мама. Нет. Ты что, не понимаешь? – Последние слова он почти выкрикнул. Шибека взяла его руку и крепко сжала. – От того, что ты не хочешь с этим смириться, лучше не будет, – продолжил он, невзирая на то, что ощущал ее мягкие пальцы. – Ты сбиваешься с пути! Я сбиваюсь с пути. – Но я не могу сдаться. Потому что так хорошо знала твоего отца. Я вижу его в тебе. Ежедневно сталкиваюсь с напоминанием. Неужели ты не понимаешь? Это невозможно. Это все равно, что просить меня прекратить дышать. Попросить прекратить любить. Внезапно она заплакала. Мехрану давно не доводилось этого видеть. Поначалу, после исчезновения Хамида, она плакала все время, но потом однажды прекратила. Будто у нее кончились слезы. Он попытался ее успокоить. Сел и глубоко заглянул ей в глаза. Как же он ее любит! Но ей необходимо понять, что так продолжаться не может. – Мама, мне его тоже не хватает. Но все говорят, что ты должна прекратить. Я всегда говорил, что с тобой все в порядке, что ты не сделаешь никакой глупости. А ты вдруг идешь к какому-то шведу, ничего мне не сказав. – Я думаю, он может нам помочь. – Перестань, мама. Никто из них ничем нам не помог. С чего же ему быть другим? Ты делаешь из всех нас идиотов. Он умолк и посмотрел на нее. – Мама, ты не идиотка. Я знаю. Шибека кивнула и сняла руку с его руки. – Ты прав, Мехран. Начиная с этого момента, я буду тебя слушаться. Предоставлю решать тебе. Обещаю, что буду тебя слушаться. Как послушалась бы твоего отца. Но ты должен встретиться с ним. А потом решишь. Она говорила с ним так, как никогда прежде не разговаривала, как с равным. Он понимал, что ему следует вести себя так же. Он посмотрел на нее с нежностью. – Скажи ему, чтобы пришел завтра. – Мы расскажем Эйеру? Мехран покачал головой. – Нет. Он слишком маленький. – А ты нет. Уже нет. – Да, мама, я уже не маленький. Шибека робко улыбнулась ему и вышла. Мехран остался сидеть на кровати. Музыка больше не нужна. Сегодня он вырос. Чтобы понять это, музыка ему не требовалась. Он ощутил растерянность. Действительно ли он готов взять на себя переданную ему ответственность? Он чувствовал, что только этого и хочет. Однако в осознании того, что он больше не сможет прятаться за свой возраст, что он больше не ребенок, присутствовало и нечто пугающее. Он вышел в прихожую и посмотрел на мать, которая готовила еду. К приходу Эйера на столе, как всегда, будет горячая еда. Все будет как обычно. Однако все уже изменилось. Раньше Шибека думала, что они с ним разные. Что он хочет забыть. Но это оказалось неправдой. У них разные способы показывать свою скорбь, и только. Она звонила, писала и умоляла. Он хранил молчание. Она давала горю выход. Он носил все в себе. Именно так поступают мужчины. Сдерживаемая боль закаляет. Женщины плачут. Мужчины – нет. Шибека обернулась и улыбнулась ему, он тихо улыбнулся в ответ. У нее есть тайны. У него тоже. Но его тайны остались в детстве. Надо ли сейчас извлечь их? Или можно оставить их в покое? Он не знал. Но ему никогда не забыть мужчину со скрипучим голосом. Мужчину, от которого его предостерегал отец. Иосифа. Ванью вырвало в туалете для персонала следственного изолятора. Без всякого предупреждения. Она села на стульчак не для того, чтобы воспользоваться унитазом, а чтобы просто немного побыть в покое. Сидела, не шевелясь, на закрытой крышке, а желудок внезапно вывернуло. Его содержимое угодило на пол между ее ногами. Она уставилась на желтоватую жижу. Во рту ощущался вкус желудочной кислоты, и Ванья автоматически наклонилась вперед на случай, если выплеснется еще. Она не могла выйти из изолятора, пока ее не выпустит охранник, а тому пришлось отводить Вальдемара обратно в камеру. Это займет некоторое время, но она не торопилась, и в данный момент ей было наплевать, даже если она заблюет весь пол. Больше ничто не имело значения. Перед глазами стояло воспоминание о встрече с Вальдемаром. А дальше – ничего. Только он, в комнате, где никогда не ожидала бы его увидеть. Это представлялось невозможным, и тем не менее она только что это пережила. Вальдемар был виновен. Если раньше она сомневалась, то теперь знала точно. Он уклонялся от правды. Подобное поведение ей так хорошо знакомо. Она так часто наблюдала его во время работы. Он сказал, что слегка оступился. А ведь он никогда не оступался. Кислый привкус во рту казался подходящим – правильный вкус жуткого дня. Она чувствовала, что с удовольствием опорожнила бы здесь весь желудок. Ей хотелось выплеснуть из себя все. Но как она ни тужилась, ничего больше не выходило. Тогда она сунула два пальца в рот и продолжала совать их раз за разом, пока не почувствовала, что полностью пуста. Туфли и нижняя часть брюк были забрызганы, но ее это не волновало, она лишь ощущала освобождение, будто вновь обрела контроль над телом. Опустошила его от дерьма, которого набралась. Ощущение было чудесным. Ей хотелось напихать в себя больше. Затолкать в себя еду только для того, чтобы снова выплеснуть ее. Давно она подобного не испытывала. Целую вечность. Но она поняла, что ей тогда в этом нравилось. Терять и вновь обретать контроль. Наслаждаться и стыдиться одновременно. Она наклонилась и посмотрела на содержимое своего желудка на полу. Началось это, когда ей было 17 лет, и она поступила в гимназию в районе Эстермальм[12]. Соображала она хорошо и быстро, очень любила читать, поэтому с учебой все шло хорошо. Дело было в другом. В общении со сверстниками. Все в школе казались богатыми, красивыми и идеальными. Там существовало так много неписаных правил и кодов, которые она не знала. Ей хотелось иметь друзей. Хотелось иметь парня. Быть членом компании. Но ничего не выходило. Что бы она ни делала, получалось неправильно. Как бы она ни старалась, она все равно оставалась одной из тех, кто не вписывался. Чтобы утешиться, она начала понемножку перекусывать по пути домой. Конфеты, пирожные, чипсы. Больше и больше. Соль, сахар и жир стали ее друзьями, которых она все чаще предпочитала всему остальному. Правда, дребедень, которой она пичкала себя, ее и пугала – она чувствовала себя еще хуже среди окружавших ее целыми днями стройных, идеальных тел. Поэтому, чтобы не прибавлять в весе, она стала периодически вызывать у себя рвоту. Считала поначалу, что это не слишком опасно. Происходило это не так уже часто и, собственно говоря, являло собой идеальную комбинацию: вкусная еда доставляет удовольствие, попадая внутрь, но очень скоро выходит обратно. Однако потребность росла. Под конец она думала только о еде и о том, как бы от нее быстрее избавиться. Все остальное потеряло всякий смысл. Однажды она прочитала в газете «Дагенс нюхетер» статью о расстройствах пищевого поведения. Там говорилось о булимии. Пробежав глазами остальные статьи из этой серии, она вдруг поняла, что это про нее. Прочла о побочных эффектах. О менструации, которая может стать нерегулярной и прекратиться. О повреждении зубов. Она помчалась в туалет и нервно ощупала передние зубы с внутренней стороны – повреждения, очевидно, возникают там. Языком она не чувствовала ничего необычного, но, с другой стороны, не знала, как это должно ощущаться. Но менструации у нее не было уже три месяца. Она сделала себе несколько бутербродов и прочла статью еще раз, все больше узнавая себя. Все сходилось. Потом она вызвала рвоту и заплакала. Она больна. Мало того что она не вписывается в коллектив. Она еще и больна, и мало кому удавалось справиться с этой болезнью собственными силами. Она доверилась Вальдемару. Пошла к нему в офис. Она по-прежнему не знала, откуда у нее тогда взялись силы, ведь было очень стыдно, но рассказала она об всем отцу. Он взял на следующий день выходной. Они пошли на прогулку. Ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок, но он выудил из нее все. Осторожно. Шаг за шагом. Когда дело касалось чего-то действительно важного, он становился именно тем отцом, какого ей всегда хотелось в нем видеть. Это было замечательно. Двумя неделями позже он перевел ее в другую школу. Дело происходило в конце весеннего семестра, поэтому она начала там учиться с осени. Он устроил все. Две недели летом в оздоровительном центре для девушек с булимией, чтобы снабдить ее необходимыми навыками. Добывал лучших психотерапевтов, меняя их, если они ей не нравились. Он вылечил ее. Своим душевным теплом и честностью. Этот образ никак не вязался у нее с тем человеком, которого она только что видела в тесной блекло-зеленой комнате. Когда ей было семнадцать, она открыла ему болезненную тайну. Это требовало доверия и мужества. Почему он не смог поступить так же в пятьдесят пять? Она тогда отважилась выйти и рассказать правду, а он, когда дошло до дела, предпочел отсидеться в туалете.