Директор тюрьмы лихорадочно пролистал журнал учета. – Действительно, разрешение имеется, – признал он. – Вероятно, нарушительницы, то есть дамы, были задержаны за сопротивление полиции и нападение. – Он неуверенно поднял голову. – Мисс Арчер разбила нос полицейскому. Последовала короткая пауза и недоуменный взгляд герцога. – Ну, совершенно очевидно, что здесь имеет место какое-то недоразумение, – вкрадчиво произнес Монтгомери. Директор тюрьмы кивнул. – Очевидно, ваша светлость. – Следовательно, ее досье нужно удалить, а шерифу сообщить, что дело прекращено. – Будет исполнено, сэр. Себастьян подозвал Рэмси, не сводя глаз с директора тюрьмы. – Какова сумма залога? Директор выглядел удивленным – очевидно, ожидал, что герцог просто заберет узницу с собой. – Пятьдесят фунтов, ваша светлость. Аннабель чуть не ахнула. Для нее это была немыслимая сумма. Увидев, как Рэмси достает чековую книжку из внутреннего кармана пальто, она чуть не свалилась в обморок. Монтгомери подписал чек на столе директора и молча повернулся, чтобы уйти. Рэмси хотел было взять Аннабель под руку, но та застыла на месте. – Пойдемте, мисс, – упрашивал Рэмси. Монтгомери обернулся, в его взгляде читалось нетерпение. Он вопросительно смотрел на Аннабель. Она подошла к нему и поднялась на цыпочки, чтобы прошептать что-то на ухо. Ей совсем не хотелось к нему приближаться, ведь от нее наверняка исходил жуткий тюремный запах, но… – В камере осталась еще одна суфражистка, – тихо сказала она, – Мэгги. За ней некому прийти, она в отчаянии. Монтгомери отступил и посмотрел на нее долгим, непроницаемым взглядом. Затем протянул руку в сторону Рэмси, который тут же снова достал чековую книжку. В кабинете воцарилась полная тишина, герцог подписал второй чек на пятьдесят фунтов и приказал освободить Мэгги утром. Щеки Аннабель пылали. Она подумала о женщине-кокни, порыв помочь и ей боролся со здравым смыслом. Монтгомери положил конец сомнениям, крепко взяв ее за руку и выведя из кабинета. Под проливным дождем у черного входа их ждала карета без опознавательных знаков. Рэмси бросил промокшему извозчику монету. – Белгрейв-сквер, тридцать семь. Карета, покачиваясь, ехала по ночному городу, оба хранили молчание. Монтгомери выглядел чужим, словно незнакомец, и от этого Аннабель чувствовала себя потерянной. Она обошлась ему в сто фунтов, а даже не была его любовницей. Чтобы найти ее, он обыскал все тюрьмы Лондона, хотя она велела ему держаться подальше. А ведь Монтгомери отличался строгими принципами, и для него использовать свое положение означало идти наперекор своей натуре. Просто сказать «Благодарю вас» за все, что он сделал, казалась смехотворно малой платой. – Куда мы направляемся? – наконец спросила она. – Прошу прощения, я думал, вы знаете. В мою резиденцию в Белгравии. Герцог не поворачивался. Если не считать осмотра лица в поиске следов жестокого обращения, он вообще мало смотрел на нее сегодня вечером. Эта мысль тяжким грузом лежала на душе. – Хотя, возможно, вы предпочтете остановиться в «Кларидже», – добавил он, когда она ничего не ответила. – В отеле? – Даже она слышала об этом знаменитом месте. Он кивнул. – Вы могли бы воспользоваться моими апартаментами. А завтра вам подадут экипаж и отвезут на вокзал. Он говорил так вежливо. Безлично вежливо. Дело было не только в том, что рядом был Рэмси. Она чувствовала отчужденность, как будто Монтгомери аккуратно перерезал невидимую нить, которая связывала их друг с другом почти с первой встречи. Ему, очевидно, все еще хотелось чувствовать себя ее защитником и покровителем, но было ясно, что он противится этому желанию. Пусть так. Ведь он всего лишь следует ее просьбе: держится на расстоянии. Но почему-то от этой мысли ей не становилось легче. Горечь, будто тяжелый камень, сжимала грудь, не давая дышать. – Меня вполне устраивает Белгрейв-сквер, ваша светлость. Белый, украшенный лепниной городской дом Монтгомери имел четыре этажа и выходил окнами на парк на противоположной стороне улицы, скрытый сейчас ночной тьмой. Четыре белые колонны украшали главный вход. Не прошло и часа, как прямиком из тюрьмы Аннабель перенеслась в самый богатый район Лондона. В это трудно было поверить. Она тяжело поднималась по ступенькам, опираясь на руку Рэмси, словно старуха. В холле, пока лакеи принимали у пришедших перчатки, пальто и шляпы, она успела заметить люстру и широкую дубовую лестницу. Монтгомери разговаривал с одной из служанок. Судя по ее свежему накрахмаленному платью и манерам, это была экономка. Наконец он повернулся к Аннабель. Лицо его было по-прежнему отчужденным. – Милли покажет вам вашу комнату, – сказал он, кивнув на молодую горничную, стоявшую рядом с экономкой. – Вы можете принять ванну или заказать ужин. Ванна… Ужин… Настоящий рай… И все же она с радостью променяла бы все это на каплю теплоты в его голосе. На его подбородке золотилась щетина. Должно быть, он побрился очень рано, а сейчас близилась полночь. Он с утра на ногах, позади у него еще один долгий день, об этом говорили и щетина, и резко обозначившиеся морщины вокруг его прекрасного рта. В конце концов, он вовсе не бог, а простой смертный. Аннабель глубоко вздохнула, стараясь унять нарастающее волнение. Как же ей хотелось сейчас уткнуться ему в плечо… Ведь, смертный он или нет, держится он так, словно судьба всего мира зависит от него одного. И кто-то должен подарить ему хоть каплю нежности за его заботы… Ее пристальный взгляд не укрылся от внимания Монтгомери. В глубине его глаз вспыхнул огонек, непроницаемое лицо дрогнуло. На мгновение ей почудилось, что он вот-вот прикоснется к ней, но герцог просто стоял, сжимая и разжимая правую руку. – Спокойной ночи, мисс Арчер, – сказал он. – Не набрать ли вам ванну, мисс, пока я приготовлю комнату? – спросила Милли. Спальня, на взгляд Аннабель, и без того была идеально подготовленной. Пышные темные бархатные шторы и тепло от поющего в камине огня придавали комнате уют и несколько смягчали холодную элегантность деревянных светло-голубых панелей и высокого оштукатуренного потолка. – Ванна была бы очень кстати, – ответила Аннабель. Ей хотелось как можно быстрее смыть с себя ужасный дух Миллбанка. Ванная комната поражала изысканностью. Все здесь было продумано до мелочей: белая плитка от пола до потолка, сверкающие краны и большая овальная медная ванна. На полках стояли стеклянные мыльницы с кусками благоухающего дорогого мыла и розовые хрустальные флаконы с лавандовой эссенцией и розовым маслом. Милли открыла краны. Горячие белые струи хлынули в ванну, и поднялся пар. Аннабель стала раздеваться, а служанка вышла и вернулась обратно с охапкой накрахмаленных белых полотенец, ночной рубашкой и белым шелковым халатом. Она положила вещи на стул у ванны и исчезла, шурша накрахмаленными юбками. Когда тело погрузилось в горячую воду с ароматом лаванды, у Аннабель вырвался вздох наслаждения. Она откинула голову на край ванны. Как приятно после заточения почувствовать себя невесомой. Девушка утопала в блаженстве, не в силах протянуть руку за куском мыла. Пена была шелковистой, мягкой и роскошной, как сливки. От нежного трения губки по коже побежали горячие мурашки. То же самое происходило с ней, когда в Клермонте в полночь она летела через весь замок, разыскивая Монтгомери, как будто он был единственным противоядием от смертельной отравы. Тогда Аннабель жаждала последнего, прощального поцелуя. Теперь она понимала, как нелепо себя вела. Каждый поцелуй с ним только разжигал в ней желание, и ей требовалось их все больше и больше. Наверное, никогда она не сможет насытиться его поцелуями… утолить свою жажду, так, чтобы с легкостью попрощаться с ним. Губка коснулась костяшек ее пальцев, все еще розовых и воспаленных от удара о полицейского. Аннабель поморщилась. Сегодня она была так близка к тому, чтобы разрушить свое будущее. Но появился Монтгомери и освободил ее так же легко, как открывают дверцу клетки пойманной птицы. И, как любой здравомыслящий человек, освободив дикое существо, он оставит ее на произвол судьбы. От этой мысли ей вдруг стало больно. Какой бы путь они ни выбрали, боли не миновать. И все же больнее всего было сознавать, что она больше никогда не почувствует прикосновения его мягких губ. Аннабель осторожно положила губку на край ванны. Он вернул ей завтра. В ее силах подарить ему сегодня. Пар клубился от ее тела, когда Аннабель поднялась из ванны. Она покачнулась, чувствуя головокружение. Вытерлась полотенцем и втерла немного розового масла в еще влажную кожу, распустила волосы и взбивала волнистые пряди, пока те не заблестели. Накинула на себя белый шелковый халат. Вернувшись в комнату, дернула шнурок звонка. Когда Милли появилась на пороге, сердце Аннабель билось в тяжелом, медленном ритме. – Отведите меня к его светлости, пожалуйста. Глаза служанки украдкой скользнули по слишком откровенному одеянию гостьи. – Его светлость в это время обычно в личных покоях, мисс. Слуги, конечно, будут болтать. Но разве это имеет значение? Аннабель босиком направилась к двери. – Я знаю. Глава 24 Себастьян сидел, откинувшись в кресле, его волосы все еще слегка курчавились после ванны. Он раздумывал, не отправиться ли среди ночи в клуб, чтобы снять напряжение фехтованием. Ванна не помогла. Книга не помогла. Жестокое неудовлетворенное желание все еще пульсировало в его жилах… агрессия, не находящая выхода. О, выход был только один. Стоило ему увидеть Аннабель, грязную, оборванную, – и он возжелал ее. Он хотел защищать ее, обладать ею, не расставаться с ней. Но угрозой или силой от нее ничего не добьешься. Она не уступит. Дрова в камине тихонько потрескивали, так уютно, по-домашнему, и этот треск только сильнее разжигал его недовольство. Подумать только, оказывается, самое тяжкое испытание для него – ничего не предпринимать. Отчего-то сегодня вечером мысли о чести ему приносили мало радости. Легкий стук в дверь вывел Себастьяна из задумчивости. Никто не приходил в его покои в ночное время. Он уже поднялся, чтобы открыть, когда дверная ручка повернулась.