Мне было непривычно касаться Пашки таким образом — ушей, лба, волос… Мне в принципе было непривычно касаться Пашки, да и в целом — находиться настолько близко к нему, чуть-чуть даже нависая сверху… Его тело излучало мягкие волны тепла, и я улавливала их своим. А тут еще такая зона… интимная. Я никому не позволяю касаться своих волос, а ушей тем более — сразу мурашки бегут по всему телу. Более чем уверена, что профессиональных колористов подобные глупости не смущают. Но это была просто я, а это был Пашка, и в голове мгновенно зароились мысли вперемешку со словами, которые говорил относительно Пашки Ник. И я подумала — с какой целью он пригласил меня к себе домой? Может, не так уж и нужна ему была эта покраска волос? Но никакого другого повода, чтобы мы вдруг оказались так близко друг к другу, Пашка не смог придумать… Это все была, конечно, чушь. Я знаю Пашку вот уже целый год, и за это время он не проявлял по отношению ко мне никакой подобной пакости. Так что в нём сомневаться точно не стоит. То ли по подсмотренным когда-то техникам, то ли согласно собственным фантазиям я решила красить Пашку, постепенно смещая пробор — сначала окрасила прядки по центру, затем пошла почему-то вправо. Минут за десять этого творческого процесса, когда я окрасила часть, может, восьмую головы, а также Пашкин лоб, уши, шею и свои руки по локоть, он вдруг предложил: — Давай поговорим о чем-нибудь. И я чуть кисточку не выронила. А мне, вообще говоря, по многим причинам опасно ее ронять. — О чем, например? Мы уже много чего успели обсудить на кухне. Но я не сомневалась, что у Пашки найдется еще много тем для разговора. — Ну, например… — Слушай, а у тебя, может, ватный диск есть? Чтобы я краску стирала с кожи. Не отмоешь ведь потом. — Есть. Принесу. И он как-то слишком резко поднялся со стула, едва не столкнувшись со мной. Буркнул «прости» и спрятался в ванной. Я ждала его минуты две, честное слово. А, может быть, и больше. Вернувшись, Пашка никак не объяснил своё отсутствие. Молча протянул стопку — штук пятнадцать, наверное, — ватных дисков. Я кивнула. И положила их на стол. Кажется, и он испытывал что-то вроде неловкости. Однако попытки завязать разговор все-таки не оставил. Спросил: — Как ты относишься к признаниям в любви? Я не выронила эту злосчастную кисть. Я собой горжусь. Пашка не стал смотреть в мою сторону — боялся помешать моей работе? Или посмотреть боялся — после таких вопросов? — Замечательно, — ответила я. — Просто прекрасно, — пробурчал Пашка. — Невероятно. Я не собиралась сдаваться первой. Или даже так скажем — я собиралась говорить (слушать) что угодно, но только не это. Знаю, что так неправильно, что от подобных разговоров не убежишь, и рано или поздно они случатся. Но у меня одномоментно быстрее забилось сердце и задрожали руки, и мне захотелось завершить этот диалог как можно скорее, чтобы вернуться к своему привычному состоянию. — Отлично. А если без шуток?.. — Пашка прокашлялся. — У тебя ведь… был молодой человек. — Был. Уже лучше. Говорить о моих первых и единственных пока отношениях было неприятно, но легко. Потому что я уже всё в них для себя поняла. Ещё бы — после нашего расставания я думала об этом столько времени, сколько не думала ни об одном из моих институтских предметов. — Вы ведь признавались… — Я признавалась. Он… такое не любил. Он показывал, иногда, но говорить не любил. — Мгновенно вспомнилось, как сильно я ждала от него проявление нежных чувств по отношению ко мне — и с каким трепетом хранила в себе эти проявления, все до единого, начиная от пожеланий спокойной ночи и заканчивая тем, как он поправлял мне пряди тогда еще длинных волос. — Наверное, я тебя все-таки обманула. С тех самых пор я, пожалуй, отношусь к признаниям с большим сомнением. — А до этого? — А до этого отношений у меня не было. — И зачем-то добавила: — Не вижу смысла признаваться в любви до отношений. — А после перевела стрелку разговора до него: — У тебя как дела с этим? Мы вообще-то ради покраски волос здесь собрались — так что я попыталась сосредоточиться на том, что делаю. Впрочем, я давно, еще к середине первого семестра, заметила за Пашкой такую особенность. Он может делать проект — и одновременно о чем-то болтать. А я и отвечать не успеваю, и проект у меня тут же начинает стопориться. — У меня тоже были только одни отношения, — ответил он наконец. — В десятом классе. Но в любви я признавался раз пять. — Да? Пашка пожал плечами — раздалось шуршание нашего защитного пакета. Объяснил, как маленькой: — Я считаю, что, если ты что-то испытываешь к человеку, ты должен ему об этом сказать. Когда ты молчишь — ты заведомо проигрываешь. Когда же сказал… ты в любом случае победишь. Либо перейдешь на новый уровень взаимодействий с этим человеком. Либо вы можете сохранить дружбу. Оставить все так, как было до этого, однако ты хотя бы будешь знать, что попробовал. Тебе, может, помочь надо как-то? Он так резко переключил тему, что я не сразу сориентировалась. — Можешь подержать краску. Боюсь в один момент ее уронить и устроить тебе кровавый душ. — А тебе часто признавались в любви? — не унывал Пашка. Но миску с краской все-таки взял. — Помимо этих моих отношений — единожды. И знаешь… Мы перестали после этого общаться. Так что твой принцип нельзя называть верным, — добавила чуть резче. Это было давно, заканчивался мой девятый класс. А в любви мне признался одноклассник, чем-то, кстати говоря, похожий на Пашку. Мы с ним вместе готовились к экзамену по истории — вдвоем со всего класса. Так что все консультации у нас проходили втроем — я, он и учительница. А задания и вовсе были одни на двоих. Вот так мы с ним весь год хихикали в перерывах между подготовкой — один мозг на двоих. Потом нам еще вариант один на двоих попался, и написали мы его на практически одинаковый высокий балл — я набрала на два или три больше за счет сочинения. Он всегда говорил, что у меня классно получаются сочинения. Сочинять-то я умею, с этим не поспоришь. Приблизился выпускной — и после торжественной части, в загородном кафе с открытой верандой, он пригласил меня на вальс… так забавно. Вальс я до сих пор танцевать не умею. Я вообще не умею танцевать. Вдоволь насмеявшись в попытках изобразить что-нибудь красивое, мы вышли на эту самую веранду — подышать. Стояли, опираясь на перила, и наблюдали, как догорает закат. Он сказал, что мне очень идет платье — а оно у меня было темно-зеленое, с плечами-фонариками, одним словом — жутковатое, ибо покупалось в последний момент. Затем добавил: он очень рад, что этот год сблизил нас, потому что и представить не мог, что настоящая я… такая. Какая именно, он уточнять не стал. И потом добавил: «Ты мне очень нравишься, Вероника». Осторожно накрыл мою ладонь своей. Я растерянно посмотрела на него. Попыталась улыбнуться. За пару недель до выпускного мы познакомились с тем моим первым и на данный момент последним, когда-нибудь расскажу подробнее, и я думать ни о ком не могла, кроме него. Все те приятные мгновения, что связывали нас с одноклассником, что стоял тогда так близко ко мне, успели позабыться; и я понятия не имела, как именно нужно реагировать, о чем совершенно честно сообщила: «Ты ждешь от меня ответа? Или я просто должна принять это к сведению?..» Покраснев, он ответил, что я совсем ничего ему не должна. Вечер закончился. Он писал мне все лето, и каждый раз от его сообщений я смущалась, как впервые. С ужасом осознавала приближение десятого класса и пыталась придумать, как нужно будет себя вести. Подумывала даже над тем, чтобы уговорить маму на новую школу, несмотря на то, что моя собственная славилась хорошей подготовкой по гуманитарным предметам. Но обсудить всю эту ситуацию так ни с кем и не осмелилась. Даже с Ильей. Впервые, пожалуй, в жизни я что-то от него умолчала. А он не пришел. Ни на первое сентября, ни на второе. Поступил в колледж на специальность «история и археология», а я узнала об этом позднее всех одноклассников, потому что еще в мае вышла из нашей общей беседы, да так в неё и не вернулась. Ни разу он не написал мне с тех пор, как начался сентябрь… И я ему. Скоро три года, как мы не переписывались. Да и вживую с тех пор не пересеклись даже на мгновение. До сих пор мне кажется, что я перед ним виновата. Ответственны ли мы за те чувства, которые испытывают к нам окружающие? Виновны ли мы в том, что кому-то больно из-за того, что сами мы не испытываем тех же чувств? — Ника? — мое имя странно звучало Пашкиным голосом. Давно он не обращался ко мне так… Обычно он вообще никак не обращается. — Прости. Задумалась. — Мне тоже однажды не удалось сохранить дружбу. Но во всех остальных случаях удалось. — И как? Дружите до сих пор? — Уже нет… Но по другим причинам. — Откуда ты можешь знать, что не по этим? — Люди по разным причинам могут переставать общаться, — заметил Пашка не слишком довольно.